Это сборник текстов последних лет, публиковавшихся где угодно - в русских и зарубежных журналах, в каталогах выставок и "предисловиях" к перформансам, а также нигде не публиковавшихся в случаях, например, если описанный перформанс have not been performed. Идея, их объединяющая, состоит в том, что на восприятие современного искусства огромное влияние оказывает "распространенность образов непосредственно-всеобщего", то есть фото, кино, видео, компьютерных изображений, разных видов экстрасенсорики, галлюциногенов и т.д. "Повторяясь достаточно часто, опыт восприятия подобных образов затягивает нас в зону неразличения между жизнью и смертью. На Страшном Суде образов, который уже наступил, не только визуальное не в состоянии отстоять свою локальность, но и язык... неуклонно утрачивает ее... Так что если искусство конституирует себя как препятствие процессу глобализации, если оно не в силах преодолеть себя - а этос современного искусства состоит именно в самопреодолении, в постоянных поисках не-искусства в себе, - за него это сделают новые средства коммуникации, в которых дереализация мира и его коммерциализация совершаются одним ходом" (с. 13). Такое вот учение о грядущей смерти искусства или, что то же самое, о превращении его в жизнь - в современную жизнь; из эстетически конкретного - в непосредственно-всеобщее.

Тексты, собранные в книгу, оказались связаны единой логикой, проявление которой, как пишет сам автор, оказалось в чем-то неожиданным и для него самого. Так бывает, когда личность автора сильна; этот факт лишь подтверждает его концепцию: его собственное искусство, его "художество" конституирует себя как препятствие глобализации, несмотря на дереализацию мира всеми описанными выше средствами.

Иногда это нежелание дереализовываться чувствуется у него чересчур сильно: авторское "я" выходит на первое место. Книга еще и немножко автобиография, точнее - фрагмент автобиографии с 1993-го по 1996 годы, как хронологизирует сам автор. Читатель узнаёт, когда автор был в Париже, а когда в Нью-Йорке, что он испытывал, возвращаясь в Москву. Но эти его возвращения остались философски недостаточно отрефлексированными, а потому интересными, пожалуй, прежде всего для самого автора. "Я" здесь - не абстрактный субъект опыта, как в других философских книгах, и не фрейдовское "ego". Я - это эмпирический Михаил Кузьмич Рыклин, опыт которого ему, несмотря на намерение и старание, не удается убедительно возвести до уровня всеобщности. Иногда биографический элемент входит в вопиющее стилевое противоречие с аналитическим и теоретическим и кажется внешним довеском, в необходимости которого сомневаешься. Так, фраза: "Я возвратился из Парижа 9 апреля 1992 года..." или: "Возвратившись из Штатов пару месяцев назад, я..." - переносит читателя в совсем другую стилевую традицию. Этакий эпический зачин постмодернистского пастиша. Все было бы ничего, если бы из этой фразы было сделано соответствующее философское употребление. Но нет: анализ - отдельно, нарциссизм - отдельно. Может быть, последний и есть средство, которым искусство спасется от смерти? Но об этом в книге не сказано.

А. Арсентьев