У Пушкина проза требовала мыслей. "Как бы проза" требует на худой конец как бы мыслей. Но что же можно прочесть в этом сборнике? Так, цитируя Гамлета, "слова, слова, слова". Когда из множества различий между прозой и поэзией остается лишь разница формы (слова, записанные в столбик, - это стихи, а слова, записанные в строчку, - методом исключения - проза), всякий пишущий человек понимает: если то, что он сочиняет, можно назвать стихами, это же можно назвать и прозой. И основной вопрос литературы начинает звучать так: какие слова из лексикона задействовать и в какой последовательности их расставить? Раньше было принято - прозаики делали это с легкостью и изяществом - следовать в повествовании ходу событий, развивая сюжет, либо следовать ходу мысли, воплощая идею. Отказавшись от традиций - чай не девятнадцатый век на дворе, пора двигаться дальше, - авторы встали перед неразрешимой проблемой: где найти новую почву, сиречь основу, на которую можно ставить слова, или, если угодно, каркас, необходимый для того, чтобы пластилиновая фигурка стала скульптурой.

И тут на помощь приходят далианские костылики, тумбочки и вилочки скрытых цитат и реминисценций. Нужно взять кусок... откуда-нибудь, откуда придется - из Гоголя, Платонова или Венечки Ерофеева, а потом слова сами явятся: одно, другое, а там, глядишь, и третье. В "как бы прозаических" текстах слова висят над пропастью, держась друг за друга слабеющими руками управления-согласования, и кричат о неминуемой гибели. Если получится дотянуть до следующей цитаты, они еще немножко подержатся, если нет - связь обрывается, все летят вниз... конец абзаца, доведенная до полного абсурда вещь. Но конструирование из готовых блоков - прием устного творчества. Так что же, перед нами новый вид фольклора? Но и в фольклоре клише объединяются опять-таки сюжетной канвой...

Увы, тексты творят прилежные читатели чужих слов, осторожно "заимствующие" чужие мысли. Как признается Вячеслав Хованов, окончив школу, он "от восприятия изящной словесности перешел к ее производству". Вот только того, кого определяют вошедшим нынче в обиход понятием "человек пишущий", не стоит смешивать с человеком, пишущим о чем-нибудь, пишущим что-то. Авторы рецензируемого сборника - люди, безусловно, одаренные, способные писать, но высказать им особо нечего, да и недопустимо это, если хочешь считаться последователем модных в эстетствующих филологических кругах Пригова, Синявского и Рубинштейна. Все горячо исповедуют один принцип - важно не про что, а как. А если увлекаешься формой, на нее только и обращаешь внимание, остальное оказывается не важно - но тогда зачем оно вообще?

Однако "каламбурная вязь" изящных словечек не может жить самостоятельно - она, как лиана, обвивается вокруг дерева чужого произведения. Так, Ростислав Кожух находит для себя питательную среду в буддийском эпосе и создает пародийное "Происхождение иероглифов". А Тимофей Животовский, призвав на помощь всю свою эрудицию (а кругозор его не мал - от Умберто Эко до Сигизмунда Кржижановского), выстраивает повесть "Серая Шкурка".

И создаются тексты не от желания сказать что-то, а просто от потребности писать... впрочем, если что просится на бумагу, "нудить вспять" подобное влечение, конечно же, не следует. Лейтмотивом произведений поневоле становятся разной степени изящества фиоритуры о невозможности и неумении автора писать прозу и попытки оправдать свою деятельность на этом поприще: "Прежде всего, я не знаю, как ее, с чего начать, эту прозу. А потом придется еще выдумывать, как ее закончить" (А. Ильичев).

Непонятно только, как классифицировать произведенный продукт: если читатель и подумает вначале: "Что если это проза, да и дурная?", то быстро поймет, что заблуждался, - прозой, даже с экивоками и извинениями, эти творения назвать нельзя. А как можно? Ведь не пейзаж это и даже не этюд. Это - лист №...

Но чтобы считывать информацию с листа, нужно быть филологом (а филологам и с Пушкиным работы хватает), читатель же вовсе не обязан уметь это делать. Читатель воспринимает и запоминает как раз то, что связывает слова, - сами слова он и так знает. И что же он вынесет? Скрип протеза.

Читателя теперь не жалуют, его кормят детективным фаст-фудом, а настоящую высокую литературу создают по углам, таясь от непонятливых. Если литератор избирает своим жизненным принципом "ты - царь, живи один", он, как правило, предъявляет к себе самые строгие требования - тот внутренний судия, о котором писал Гоголь, неумолим. Но если случается юному неокрепшему автору свернуть со "свободной дороги" в литературную тусовку, он принимает ее правила игры и творит в соответствии с ее эстетическими критериями, находя благодарных слушателей и критиков среди товарищей по цеху и несчастью. Литература становится "местной", опираясь исключительно на взаимопонимание кукушки и петуха - единственных истинных ее ценителей. Когда члены литобъединения В. А. Лейкина объединили свои усилия, получилась эта, в сотню страниц, книжка. А что еще нужно бедному автору: пара коллективных книжек - и место в Союзе писателей обеспечено.

Из таких островков возникает коллаж, который являет собою наша словесность, - и это хорошо, что они, островки, разные, хорошо, что их много. Хотя Платон со своей идеей о единственности истины и множественности заблуждений, как всегда останется недоволен.

Александра Горячева