Взглянув на название в первый раз, невольно подумаешь: "Я знаю больше". Тексты Прыжова, опять же на первый взгляд, располагают к несколько легкомысленному их восприятию, несмотря на то что ни в породивших их явлениях, ни в судьбе их автора нет особых поводов для шуток.

Родившийся в 1827 году, Иван Гавриилович Прыжов никогда не был звездой первой величины на русском литературном или политическом небосклоне. Отец его, крепостной крестьянин, участвовал в войне 1812 года, а к концу жизни даже получил дворянство. Долгое время он служил, сначала швейцаром, а затем писарем, в той же больнице, где работал врачом отец Ф. М. Достоевского. "Дети доктора Достоевского с сыном писаря Прыжова не общались" (с. 4). Этот факт стоит отметить, хотя на дальнейшую судьбу Прыжова (и тем более Достоевского) он никакого влияния не оказал. Далее следуют гимназия, университет, отчисление из университета... Впрочем, биография автора достаточно подробно изложена в небольшой, но интересной вступительной статье Л. Я. Лурье и "Исповеди" самого Прыжова, о которой речь ниже, поэтому далее я коснусь только наиболее поразительных моментов его жизни, а пока перейду непосредственно к книге.

Помимо "26 московских пророков..." в нее включены также "Русские кликуши", "Нищие на Святой Руси", "История кабаков в России", "Записки о Сибири" и предваряющая все прочие работы короткая "Исповедь". Это, как легко заметить, почти исчерпывающий набор маргинальных групп второй половины девятнадцатого столетия, люди, за счет которых в основном пополнялось население каторги и "желтых домов". Этого уже достаточно, учитывая интерес современных социологов к отбросам общества, чтобы придать книге определенную ценность, тем более что так полно труды Прыжова не издавались со времен издательства "Academia". Особую исключительность работе придает тот факт, что во времена автора о "народной жизни" в таком срезе больше не писал никто. Прыжов же знал жизнь этих слоев общества не понаслышке. С нищими и юродивыми он странствовал из этнографического интереса, а кабаки посещал по зову сердца, будучи хроническим алкоголиком в полном соответствии с интеллигентской модой и народными традициями.

Работа "26 московских пророков, юродивых, дур и дураков" - на мой взгляд, наиболее интересная в сборнике - уникальна как по содержанию, так и по литературным достоинствам. О феномене юродства написано не так много, как стоило бы. Из того, что на слуху, вспоминается кроме тенденциозных изданий Московской Патриархии разве что маленькая глава в книге Г. П. Федотова "Святые Древней Руси". Прыжовский текст вряд ли сможет заполнить существующую пустоту, но несомненный плюс его - сочетание живо изложенных впечатлений очевидца с тонким анализом, иногда, правда, несколько наивным, во вкусе Бокля. Автор относится к своим героям без особой симпатии, но не без юмора, что вообще-то не в традициях русской литературы. Пример - история, связанная со смертью одного из наиболее популярных в то время юродивых, Ивана Яковлевича Корейши, труп которого быстро разложился вопреки ожиданиям поклонников:

Вот отчего это сделалось, как рассказывают: какой-то католик, лекарь, прикоснулся рукой к голове Ивана Яковлевича, и это так оскорбило покойника, что он, не желая вновь испытать какое-нибудь нечистое прикосновение, решился лучше испортиться (с. 41).

Или другая история: один из московских юродивых застигнут своей покровительницей за не особенно святым делом в компании горничной:

- Что ты, батюшка, озорничаешь? - спросила она, всплеснув руками.

- Нет, матушка Матрена Ивановна, - отвечает пройдоха, - не озорничаю, а искушаю… (с. 58).

Согласитесь, в этом чувствуется стиль.

Интерес здесь к тому же не только исторический или литературный. Ведь православная церковь, формировавшая государственную идеологию тогда и претендующая на эту роль сейчас, за все прошедшие годы не особенно изменилась. А идеология, как правило, создается для влияния на умы не "эрудитов-интеллектуалов", а в первую очередь "простого народа". И книги Прыжова (не только "26 московских пророков...", но и "Русские кликуши" и "Нищие...") - неплохая иллюстрация того, как отражалась в этих самых умах православная идеология, и повод для раздумий о том, как она может в них отразиться. Но это тема для отдельного разговора.

Сибирь также описана автором по собственным впечатлениям. Дело в том, что, находясь в отчаянных обстоятельствах, Прыжов вступил в "Народную расправу". Революционная деятельность его заключалась в обходе кабаков с целями агитации и сбора информации, каковым двум занятиям он предпочитал, впрочем, деятельность, соответствующую прямому назначению кабаков. Интеллигент, совершенно чуждый Нечаеву, он пытался отговорить последнего от убийства Иванова, пытался даже непосредственно во время убийства. Возмущенный Нечаев стрелял в Прыжова, но не попал, и полицейские захватили автора книги страдающим не от пулевых ран, а от тяжелейшей белой горячки. "Исповедь" Прыжова - это обращенная к адвокату автобиография, созданная человеком, едва оправившимся от болезней, потрясений и условий обитания в тогдашнем сизо. Документ сбивчивый, противоречивый (автор говорит о себе то в первом, то в третьем лице), но от этого не менее интересный. Суд отнесся к Прыжову с сочувствием - приговорил "всего" к 12 годам. На каторгу за ним последовала жена. "После смерти жены Прыжов быстро опустился и вскоре умер всеми забытый" (с. 9).

Известно, какой резонанс вызвало в России дело Нечаева. Глупо напоминать, что именно об этом написаны "Бесы". А "некто Толкаченко" в "Бесах" - это Прыжов. Так мистика, вмешавшись в жизнь поклонника Бокля, еще раз свела сына больничного сторожа с сыном врача той же больницы.

Судьбы книг Прыжова были трудны, под стать судьбе их автора (об этом подробно написано в статье Лурье, о которой я уже говорил). И то, что теперь мы можем прочесть большую часть его работ собранными под одной обложкой, - факт, безусловно, отрадный.

Иван Давыдов

Книга на вчера: