Отсутствие единства мнений в таких
важнейших вопросах, несомненно,
крайне отрицательный факт. ¹

Круг литературы по теме достаточно широк. Одна из наиболее близких нашей работе по проблематике - монография В.А.Твардовской "Достоевский в общественной жизни России". Здесь подробно описаны и проанализированы идейная борьба 1860-70-х гг. и место, которое в ней занимал Достоевский. В одной из первых глав монографии полемика "Эпохи" братьев Достоевских с Салтыковым-Щедриным, Писаревым, Антоновичем и другими рассматривается в ее динамике; под влиянием революционных прокламаций позиции Достоевского все более расходились со взглядами демократической интеллигенции.

В монографии Твардовской значительное внимание уделяется спору Достоевского с Чернышевским. По этому поводу мы опирались в работе также на книгу А.П.Ланщикова "Н.Г.Чернышевский", где подробно сравниваются взгляды Достоевского и автора "Что делать?". Эстетика этого романа рассматривается под критическим углом в статье А.Жолковского "О пользе вкуса".

Представляет для нас интерес также следующая глава монографии В.А.Твардовской - "Родион Раскольников и Петр Ткачев". Здесь подробно рассматриваются два вопроса: Ткачев как один из возможных прототипов Раскольникова и он же как один из основных идеологов нигилизма. Говоря о Достоевском и Ткачеве, мы наблюдаем своего рода "обратную связь": с одной стороны, Твардовская говорит о прямом влиянии романа "Преступление и наказание" на смягчение взглядов Ткачева в начале 1870-х годов; с другой стороны, речь идет о связи романа Достоевского с одноименной статьей Ткачева (1863), где говорилось о прямом влиянии общественного устройства на уровень преступности;² кроме того, именно Ткачев стал ставить под сомнение нравственные ценности как категории вневременные и вне социальные и говорить о зависимости их от существующего экономического порядка. (И, тем самым, в некотором роде подтверждать теорию Раскольникова).

Именно Ткачев стал одним из первых, еще в середине 1860-х годов, выражать сомнение в революционных возможностях крестьянства и говорить о необходимости действия "революционного меньшинства", "людей будущего" (нелишне заметить, что с ним некоторое время сотрудничал Нечаев). Достоевский, в свою очередь, говорил об отсутствии у нигилизма корней в русском народе и связывал будущее России именно с духовным потенциалом народа. Следует признать, что в обоих вопросах Ткачев оказался трезвее Достоевского: во-первых, будущее России, как оказалось, принадлежало именно "мыслящим реалистам" (по Ткачеву) - "бесам" (по Достоевскому).

Во-вторых, взгляды Ткачева на народ были гораздо реалистичнее, чем у Достоевского: "Идеализация нецивилизованной толпы, - писал Ткачев, - одна из опаснейших и наиболее распространенных иллюзий..." Он предостерегал интеллигенцию от убеждения в том, что необразованная толпа "по своей непосредственной чистоте стоит несравненно выше" толпы образованной, что "не ее нужно учить, а у ней нужно учиться".³ Эти слова заставляют вспомнить "Дневник писателя": "Именно народ наш любит... правду для правды... Приди его срок и начнись дело всеобщей всенародной правды, и вас изумит та степень свободы духа, которую он проявит перед гнетом материализма, страстей, денежной и имущественной похоти...".⁴

При разговоре о "Преступлении и наказании" мы обращаемся также к работе Ю.Ф.Карякина "Самообман Раскольникова". Главный предмет исследования здесь - "как решалась проблема мотивов преступления в романе", т.е. именно то, о чем мы говорили в связи со статьей Писарева "Борьба за жизнь". Итог, к которому приходит Карякин, парадоксален и схож с приведенным выше мнением А.Г.Битова о Раскольникове: "...сюжет основан на ложном допущении... Достоевский соврал в сюжете и выиграл роман".⁵ Карякин также называет принципиальной "художественной условностью"⁶ тот факт, что Раскольников оказывается и теоретиком, и практиком.

Самым сложным и интересным моментом в теме "Достоевский и нигилизм" является роман "Бесы". Как известно, основным событием, повлиявшим на его замысел, была нечаевщина. О ней и о самом С.Г.Нечаеве подробно написано в работе С.Н.Бурина "Судьбы безвестные" (кроме Нечаева, книга рассказывает о Льве Тихомирове и Вере Засулич). Еще в предисловии автор справедливо возражает Достоевскому, пытавшемуся показать нечаевщину как явление, не могущее пустить корни в русском народе: "...в других обществах и странах... эта зараза носила характер относительно короткой эпидемии, тогда как в России она все более напоминала хроническое заболевание."⁷

Говоря о "Бесах", мы обращаемся также к монографии Л.И.Сараскиной "Бесы" : роман-предупреждение". Здесь рассмотрено большое количество вопросов, касающихся романа: его внутренняя хронология; его влияние на мировую литературу; сочинители в "Бесах" и других произведениях Достоевского - и многое другое. (Тема сочинительства относится впрямую к уже упомянутым "Запискам из подполья" и "Преступлению и наказанию"; касаясь этой проблемы, мы используем также работу М.М.Бахтина "Проблемы поэтики Достоевского".)

Л.И.Сараскиной принадлежит также монография "Федор Достоевский: одоление демонов". Автор подробно исследует творческую историю романа "Бесы", причины отказа писателя от почти готовой (более 15 печатных листов) первой редакции. Центральная часть монографии посвящена тому, насколько в романе отразились личные впечатления автора от участия в тайном обществе Н.А.Спешнева - наиболее радикальном крыле общества петрашевцев. Вопрос о связи образа Николая Ставрогина со Спешневым впервые в литературоведении исследован столь масштабно и доказательно.

В нашей работе мы использовали также издание "Бесы" : Антология русской критики". В текст "Бесов" здесь впервые включена глава "У Тихона", исключенная М.Н.Катковым по цензурным соображениям и обычно печатаемая в приложениях. Следует отметить также написанное Л.И.Сараскиной послесловие "Бесы", или Русская трагедия" и составленный ею корпус собственно Антологии: в него включено более двадцати статей, опубликованных в основном до начала 1930-х годов; остальные же издавались позже за границей и были труднодоступны до последнего времени (например, использованная нами статья А.Л.Бема "Эволюция образа Ставрогина").

Во время написания "Бесов" Достоевский неоднократно обращался к роману Тургенева "Отцы и дети". Роман сыграл крайне важную роль в созревании замысла "Бесов", что видно из записных тетрадей Достоевского и его писем. Так, он пишет А.Н.Майкову по опубликовании первой части своего романа: "...в отзыве Вашем проскочило одно гениальное выражение: "Это тургеневские герои в старости". Это гениально!"... Вы тремя словами обозначили все, как формулой".⁸

По этому поводу стоит сказать о статье К.М.Тюнькина "Базаров глазами Достоевского". В ней указывается на то, что Достоевский смог увидеть в образе Базарова многоплановость и трагизм; Тургенев был очень благодарен Достоевскому за такое понимание своего героя. Исследователь отмечает здесь, что Базаров, как и Раскольников, бунтует не из личного эгоизма, а от недовольства окружающим миром.

Однако к моменту создания "Бесов" отношения Достоевского и Тургенева были испорчены конфликтом 1867 г. Достоевский уже не испытывал былого уважения ни к Базарову, ни к его создателю. К тому же, в Базарове он видел теперь предтечу тех, кого назвал бесами, а в Тургеневе - их покровителя. Именно этого вопроса, в частности, касается монография Н.Ф.Будановой "Достоевский и Тургенев : творческий диалог". В ней объясняются причины столь резкой критики Тургенева Достоевским. Отдельная глава посвящена сравнению концепций нигилизма у обоих авторов.

Под иным углом рассматривает проблему Ю.Ф.Карякин в уже упоминавшейся работе "Прозрения и ослепления (о "Бесах")". Исследователь говорит о том, что Достоевский, постигнув всю иезуитскую сущность нечаевщины, был ослеплен открывшейся ему истиной, поэтому изобразил бесами и тех, кто этого не вполне заслуживал. В нашей работе мы будем не раз обращаться к исследованиям о Достоевском и Тургеневе.

Необходимо обратиться также к статьям из сборников "Вехи" и "Из глубины" - имеются в виду "Этика нигилизма" С.Л.Франка и "Духи русской революции" Н.А.Бердяева. Обе статьи напрямую связаны с проблематикой нашей работы. Первая рассматривает совокупность черт нравственного миросозерцания российской интеллигенции; как и многие теоретические построения Достоевского (а также его героев - Подпольного, Кириллова, Шигалева), система доказательств Франка во многом основывается на парадоксах. Этого не скрывает и сам автор: "...если мы сделаем в этом пункте логической скачок... если здесь мы заменим рациональное доказательство иррациональным инстинктом родовой или общественной солидарности, то... характер мировоззрения русской интеллигенции может быть выведен... из ее нигилизма".⁹ В работе мы будем обращаться к определениям нигилизма, предлагаемым в статье.

Работа Бердяева "Духи русской революции" поистине гениальна в своей лаконичности. В статье три части - о Гоголе, Достоевском и Толстом соответственно. Рассуждения о Достоевском не ограничиваются указанием на его предвидения; Бердяев рассматривает нигилизм в понимании писателя на уровне метафизическом, на уровне вопроса "...о Боге и бессмертии".¹⁰ Говоря о народопоклонстве Достоевского как о слабой его черте, Бердяев предлагает поразиться глубине проникновения писателя в природу русского нигилизма, в его национально-религиозную специфику.

Со статьей Бердяева очень интересно сравнить работу Д.Котсовского "Достоевский, Толстой и революция" (Нью-Йорк, 1955). Основная идея автора заключается в том, что Достоевский и Толстой подготовили психологическую почву для восприятия большевизма: вообще, в XIX веке литература лишь развращала души, становясь постепенно миной замедленного действия. Она изображала антигероев (Печорин, Обломов, Рудин и т.д.); Достоевский также создал отрицательные, антисоциальные типы.

Как и Карякин, Котсовский пишет об ослеплениях Достоевского. Главное из них - убеждение в том, что бесы есть инородное тело для России и что "народ-богоносец" спасет мир от них. В реальности же писатель сам в наибольшей степени оказался подвержен их влиянию. Котсовский ссылается на работу П.Берлина "Достоевский-революционер"; ее автор справедливо считал, что, доведись Достоевскому воочию увидеть большевизм, он бы не усомнился: после такого позора для России ее народ тем вероятнее и скорее поднимется во всей своей чистоте и красоте. На деле же Достоевский созданием легенды о народе-богоносце отвлек русскую мысль от проблем действительности и довел ее до сочувствия большевикам.

Схожие идеи мы встречаем у А.Г.Битова, нашего современника; в комментарии к своему роману "Пушкинский дом" он оспаривает общепринятое мнение: мол, бесы появились бы и так, а Достоевский предостерег от них. На самом же деле "Достоевский просветил насквозь явление, еле зачавшееся, еще ничтожное. Но ничтожное - и есть ничтожное. Не просветил ли он его и во втором смысле? Не сформулировал ли зло, настолько недееспособное, что никогда не смогло осознать себя? Было ничто, а стало явление! Описанное гением! Это ли не лестно?! Значит, мы есть, раз про нас пишут! И кто пишет!"¹¹ Т.е. Достоевский заставил поверить общество в то, что бесы - есть, принять их всерьез. Они же, в свою очередь, будучи силой несозидательной, смогли обратить на себя чужую созидательную энергию. "Не вдохнул ли в них Федор Михайлович? - спрашивает Битов. - Не вдыхаем ли мы теперь?"

Думается, что упреки эти - не вполне "по адресу". Стоит ли требовать от художника невозможного? И неужели было бы лучше, если бы "Бесы" не были написаны? Нет сомнения в том, каким гениальным провидцем был их автор. Вполне возможно, что он предчувствовал и будущие масштабы, которые примет бесовщина в России. Но бессмысленно упрекать его в том, что он не помешал исполнению своих пророчеств. К тому же, как указывает Бердяев, "...самое прочное и безнадежное в русской революции - это гоголевское в ней. В том, что в ней есть от Достоевского, больше просветов".¹²

Продолжение