Ну, русака ты не поймаешь рукою! ¹

"Здесь же у меня на уме теперь 1) огромный роман, название ему "Атеизм"... Лицо есть: русский человек нашего общества, и в летах, не очень образованный, но и не очень необразованный, не без чинов, - вдруг, уже в летах, теряет веру в Бога. <...> ...для меня так: написать этот последний роман, да хоть бы и умереть - весь выскажусь".² Это - первое упоминание Достоевского о новом замысле, датирующееся декабрем 1868 г. Вскоре был закончен "Идиот", и Достоевский на время переходит к разработке плана нового произведения.

Тогда как раз подходило к концу печатание "Войны и мира"; находясь за границей, Достоевский получил от Н.Н.Страхова отдельное издание романа. Вполне понятна та смесь уважения и ревности, с которой будущий автор "Бесов" отнесся к роману Толстого. "Явиться же с "Войной и миром", - пишет Достоевский Страхову в ответ на статью последнего о Толстом, - значит явиться после этого нового слова, уже высказанного Пушкиным... как бы далеко и высоко ни пошел Толстой в развитии уже сказанного первый раз, до него, гением, нового слова".³ Так или иначе, роман Толстого предлагал новые масштабы содержания и формы; не случайно Достоевский в письмах этого времени сопоставляет новый замысел именно с "Войной и миром".

Роман-эпопея "Атеизм" (концепция которого к концу 1869 г. значительно изменилась, и появилось новое название - "Житие великого грешника") планировался как цикл из нескольких, не менее пяти, повестей, объединенных образом главного героя. Достоевский не раз подчеркивал, что для адекватной реализации замысла ему необходимо писать в России, не торопясь и притом непрерывно, "так, как пишут Толстые, Тургеневы и Гончаровы".⁴ К сожалению или к счастью, Достоевскому таких условий не представилось: всю осень 1869 г. писатель был занят работой над "Вечным мужем", обещанным в журнал "Заря". По окончании повести же началась работа над романом для "Русского вестника", с которым Достоевского связывали денежные обязательства.

Надеясь скоро вернуться к произведению, которое стало бы для него "последним словом в литературной карьере", Достоевский рассчитывал закончить роман о Нечаеве не позже осени 1870 г. Как мы знаем, это ему не удалось - в августе в работе над "Бесами" произошел перелом, и текст объемом около 15 печатных листов был забракован. Случилось это в значительной степени под влиянием идей и образов "Жития": Ставрогин, становившийся постепенно главным героем романа, стал приобретать черты Великого грешника. Таким образом, на данный момент для Достоевского самым важным стала работа над "Бесами". После декабря 1870 г. упоминания в его письмах о романе-эпопее перестают появляться.

Страница рукописи романа "Бесы"

Почему же плану цикла романов об атеизме было не суждено осуществиться? Вероятно, дело не только в не зависевших от писателя обстоятельствах - сам роман "Бесы" дает ответ на этот вопрос. Как пишет исследователь, "план "Жития" скорее лишнее доказательство того, что Достоевскому в этот период его творчества не давался замысел преодолены греховности. В его герое, вопреки желанию автора, греховность пускает такие глубокие корни... что путь спасения... оказывается тщетным".⁵ И если в "Житии" планировалось изобразить собственно "путь спасения", то в окончательной концепции "Бесов" вышеозначенное "вопреки" отсутствует: автор приводит героя-атеиста к петле если не безжалостно, то - "преднамеренно и сознательно".

Мы не случайно говорим столь подробно об этом неосуществленном замысле Достоевского. По тому, какое значение он придавал эпопее о потерявшем веру герое, видно, насколько болезненной для писателя была проблема атеизма в России: "Главный вопрос, который проведется во всех частях ("Жития"), - тот самый, которым я мучился сознательно и бессознательно всю мою жизнь, - существование Божие".⁶ Этим же вопросом мучатся лучшие, умнейшие из нигилистов - героев Достоевского. И нигилизм в его понимании - это в первую очередь нигилизм не политический, но нравственный, основанный на неверии в Бога и высшие незыблемые ценности.

Итак, "князь А.Б.", первоначально - второстепенный персонаж романа-памфлета о Нечаеве, со временем вбирает в себя многие черты гипотетического героя "Атеизма". "Рядом с нигилистами это явление серьезное",⁷ - пишет Достоевский о главном герое "Бесов". Из этого не следует, что Ставрогин не нигилист; напротив, для большинства нигилистов в "Бесах" именно он является прямым идейным вдохновителем и даже в какой-то степени идеалом. Но если под воздействием Ставрогина его идеологические двойники (и их нисходящие) начинают считать, что обрели "символ веры", то для него все мучительные вопросы остаются открытыми.

Мы уже подробно останавливались на том, что истоки нигилизма Достоевский видел в западничестве. На рациональном уровне он был искренне убежден в том, что нигилисты и западники - одного поля ягоды; недаром он регулярно ставит рядом и тех, и других: "Вот завопят-то про меня нигилисты и западники что ретроград!",⁸ "Нигилисты и западники требуют окончательной плети..."⁹ Исследователи без сомнений принимают это убеждение писателя как окончательное. В комментарии к его письму с первым упоминанием о работе над "Бесами" А.И.Батюто пишет, что для Достоевского "нигилизм в России - явление чужеродное, не имеющее глубоких корней в национальной почве".¹⁰ Указывает и Н.Ф.Буданова: "Нигилизм - <...> болезнь переходного времени, имеющая западно-европейские истоки".¹¹

Если Достоевский-мыслитель и был в этом уверен, то Достоевский-художник считал иначе. Конечно, взаимосвязь западничества и нигилизма налицо; но чем больше мы углубляемся в изучение нигилизма у Достоевского, тем более становится ясно: писатель ничуть не ощущает это явление чужеродным для России - оно имеет здесь свои корни, свою специфику. И даже не так важно то, что он сам пишет об этом открытым текстом: "По моему мнению, это и русское и типическое лицо"¹² (речь о Ставрогине). На это можно возразить, что Ставрогин среди героев Достоевского стоит особняком (что до некоторой степени верно), да и нигилист ли он вообще, если "тепл" и ко всему равнодушен... Но Достоевский-художник заявляет со всей определенностью - природа сложного явления не может быть одноплановой; и если нигилизм есть порождение западников, то при этом он остается чисто российским явлением, с характерной двойственностью и необъяснимостью.

В 1923 г. биограф Достоевского Л.П.Гроссман высказал гипотезу о том, что главным прототипом Николая Ставрогина был Михаил Бакунин.¹³ (Одним из оснований для этой точки зрения явились слова Петруши Верховенского: "Вы сами устав писали, вам нечего объяснять".)¹⁴ Доклад Гроссмана "Бакунин и Достоевский" положил начало оживленной полемике о прототипах Ставрогина; основным оппонентом Гроссмана был Вяч.П.Полонский. Еще не успев предложить вместо Бакунина Николая Спешнева, Полонский убедительно доказал абсолютную маргинальность политико-пропагандистской деятельности Ставрогина.

Напомнив об идее народа-"богоносца", которой Ставрогин заразил Шатова, исследователь резонно заключает: "...эта блестящая политико-философская пропаганда заключалась в распространении идей, острие которых было направлено против революции... На деле оказывается, что благодаря пропаганде Ставрогина Шатов не вошел в "общество"... а вышел из него".¹⁵ То есть, если Ставрогин и участвовал в деятельности "общества", это было в значительной степенью данью изначальному замыслу романа-памфлета. Весьма условная политическая деятельность героя была лишь одной из крайностей, в которые тот кидался в поисках приложения сил.

Примечателен тот факт, что точка зрения Л.П.Гроссмана не изменилась и через четыре десятилетия, когда он опубликовал фундаментальное исследование о жизни и творчестве Достоевского. Там мы опять читаем, что в образе Ставрогина воплощена личность, судьба и идеология Бакунина;¹⁶ хотя еще в 1920-х годах Вяч.П.Полонский в одной из статей предположил, что у Спешнева (с которым Достоевский, к тому же, был знаком лично) гораздо больше шансов оказаться прототипом героя.¹⁷ Сегодня эта гипотеза убедительно и всесторонне обоснована Л.И.Сараскиной в ее последней монографии "Федор Достоевский : одоление демонов".

Но даже если и предположить справедливость гипотезы о Бакунине (хотя спешневская "версия" более доказательна), то не может не поразить следующее наблюдение: прототипом Николая Ставрогина (главного нигилиста среди "детей") является представитель поколения отцов (как и прототипами Кармазинова, Верховенского-отца, Версилова). При разговоре об отцах и детях у Достоевского (и в частности в "Бесах") этот факт почему-то обычно упускается из виду. Хотя если увязать его с известным признанием Достоевского: "Нечаевым, вероятно, я бы не смог сделаться никогда, но нечаевцем, не ручаюсь, может, и мог бы... во дни моей юности. Я заговорил теперь про себя, чтоб иметь право говорить о других"¹⁸ - то становится ясно: Достоевский в той или иной степени ощущал и себя одним из невольных отцов нигилизма и испытывал по этому поводу чувство вины и личной ответственности за последствия. А поскольку убежденным западником он никогда не был и в молодости приходил в негодование от богохульства Белинского, Петрашевского и Спешнева, то мы можем сделать вывод: нигилизм в понимании Достоевского берет свои корни не только в западничестве и оторванности от почвы.

Продолжение