Джон Барт. Химера. Пер. с англ. В.Лапицкого. - СПб.: Азбука, 1999. - 400 с., тираж 10 000 экз.

Химера в греческой мифологии - существо, имеющее голову льва, туловище козы и хвост змея. В романе, соответственно, три повести, связанных по принципу рассказа в рассказе: "Дуньязадиада", "Персеида" и "Беллерофониада". По мере продвижения от одного к другому число символических соответствий возрастает в геометрической прогрессии, образуя квазиборхесианский повествовательный лабиринт, заставляющий подозревать автора не только в злоупотреблении изобретенной другими симметрией, но и в откровенной травестии классических метафор: тут и золотое сечение, вмонтированное в пропорции всего текста, и числа Фибоначчи, и всевозможные спиралевидные конструкции - от раковин и пупков до галактических завихрений и храмовых панно, и разговоры о подноготной писательского мастерства, какими пробавляются Шахразада и являющийся к ней в нужный момент джинн Дж. Б., а главное - безостановочное жонглирование античной мифологией, приправленное порой удачными, а порой не очень каламбурами в духе почитаемого Джоном Бартом Набокова. Одним словом, вполне достойное воплощение того химерического субстрата, что позднее лег в основу расхожих представлений о постмодернистском романе. За сей триптих, или, если воспользоваться излюбленной автором сексуальной метафорой, триплет, Дж. Б. был удостоен в 1973 году Национальной литературной премии США.

В первых двух повестях проводится нехитрая аналогия, почерпнутая из "Тысячи и одной ночи", между повествовательным искусством - с обязательной для оного экспозицией, нарастанием действия, кульминацией и развязкой - и искусством добиваться оргазма (Шахразада виртуозно использует повествовательные стратегии с целью образумить царя Шахрияра, занимаясь с ним в перерывах между рассказами по-восточному неторопливым сексом; она не только прекрасно владеет техникой того и другого, но и здраво, на манер какого-нибудь младоформалиста, рассуждает о ней: "И занятие любовью, и сказывание историй требуют гораздо большего, чем хорошая техника, но рассуждать мы можем только о технике"). Персей также рассказывает свою историю, проходя все обязательные стадии от предваряющих игр через совокупление к оргазму, и далее к расслаблению и посткоитусной апатии. К середине четырехсотстраничного тома нечто вроде посткоитусной апатии грозит приключиться и с читателем, поскольку эротическая аналогия к этому моменту полностью исчерпала себя. Тут-то и всплывает (буквальным образом, из болота) рукопись повести, именуемой "Персеида"; на нее натыкается Беллерофон, и все (но что все?) начинается заново.

Беллерофон был сыном Главка и внуком Сисифа. Он вынужден был покинуть Коринф, убив перед этим некоего Беллера, за что и получил свое прозвище. Он нашел приют у тиринфского царя Прета, но жена Прета Антея влюбилась в пришельца и, когда тот отверг ее любовь, обвинила его в том, что он пытался соблазнить ее. Прет, поверив жене, пришел в ярость и отправил Беллерофона к своему тестю Иобату, царю Ликии. Иоабат попросил Б. уничтожить Химеру - изрыгающую огонь женщину с львиной головой, козьим туловищем и змеиным хвостом. Прорицатель Полид посоветовал Б. сначала поймать и обуздать крылатого коня Пегаса, которого музы с горы Геликон полюбили за то, что он выбил ударом копыта источник Гиппокрену. На Геликоне Пегаса не оказалось, но Б. обнаружил его в коринфском акрополе, где и накинул на того золоченую уздечку, которую ему своевременно подарила Афина. Некоторые утверждают, что Афина привела Б. уже обузданного Пегаса. Есть и такие, кто говорит, что коня Б. подарил его настоящий отец Посейдон. Как бы там ни было, Б. одолел Химеру, взлетев над ней на Пегасе и осыпав стрелами, а затем протолкнув концом копья кусок свинца меж ее челюстями. Огненное дыхание Химеры расплавило металл, и он потек ей в глотку, прожигая внутренности. Потом Б. расправился с шайкой пиратов, возглавляемых хвастливым Химарром и совершил еще кое-какие подвиги. Опьяненный славой, он дерзнул взлететь на Олимп, как бессмертный, но Зевс наслал овода, который ужалил Пегаса под самый хвост, тот встал на дыбы, и Б. позорно рухнул на землю. Пегас же благополучно долетел до Олимпа.

Зачем я пересказал эту историю? Затем, что другой Б. (Дж. Б.) не без блеска переиначивает ее, делая по ходу заявление, каковое представляется мне своеобразным ключом (возможно, всего лишь одним из ключей) к его стилистической манере: "Думаю, что мертв. Думаю, что призрачен. Я полон голосов, все они мои, но ни один из них не я; я не могу напрямую, как привык, сказать, кто говорит. Я отнюдь не стремлюсь ни к непонятности, ни к запутанности, в надежде если не вдохновить, то уж по крайней мере развлечь". Иному, менее предубежденному, читателю, быть может, придется больше по вкусу другой ключевой пассаж, из "Персеиды". В одну из ночей (какую из тысячи и одной? не будучи профессиональным математиком, я уже сбился со счету) Персей говорит нимфе Каликсе, когда они занимаются любовью:

- Ну хорошо, возможно, в желании вернуться в памяти к славным дням моей юности и присутствовала доля праздной суетности, но было это не голое тщеславие - и то же относится к моим еженощным рассказам: где-то по пути я что-то потерял [...] мне казалось, что, если я смогу с должным тщанием по нему пройти, мне удастся ухватить систему, отыскать ключ.

- Чуть выше и слева, - прошептала Каликса.