Дневник Алексея Сергеевича Суворина. - London. The Garnett Press; Москва. "Независимая газета", 1999. - 665 с.; ISBN 0-9535878-0-0. Динерштейн Е.А. А.С.Суворин. Человек, сделавший карьеру. - Москва, РОССПЭН, 1998. - 375 с.; ISBN 5-86004-123-3.

У Суворина нет биографии. Если не считать обильной фактическими ошибками и тенденциозными оценками книги американской исследовательницы Эффи Эмблер, выпустившей в 1972 году описание его журналистской карьеры до 1876 года, до приобретения газеты "Новое время", а также обстоятельной работы ветерана-историка книжного дела в России Е.А.Динерштейна "А.С.Суворин. Человек, сделавший карьеру", подытожившей его многолетние исследования об этом, бесспорно, мощнейшем издателе XIX века, у Суворина в течение всей его жизни (1834-1912) были наблюдатели, оставившие ряд необыкновенно метких суждений. Но из некрологов, очерков, фраз, пасквилей, доносов, фельетонов, анекдотов, карикатур невозможно составить целостный портрет. И поэтому получается что-то одно - либо разовое, либо однобокое - профессионально и человечески: Суворин - журналист, книгоиздатель, раб Мельпомены, владелец крупнейших корпораций - театральных и книжно-газетных. Сюда же - предатель и преданный, мучитель и жертва. У Суворина биографии нет, несмотря на многие трудные подступы к ней.

Известны два портрета Суворина. Автор обоих - И.Н.Крамской. Первый был написан в 1876 году, второй пять лет спустя - в 1881. На зрителя смотрел немолодой человек с сардонической улыбкой, барственный, хитрый. Психологически точно передан был тревожно-затаенный взгляд Суворина. В.В.Стасов, рассматривая этот портрет как одно из наиболее значительных событий выставки, писал: такая работа "навсегда, как гвоздь, прибивает человека к стенке". По словам Крамского, жена и дочь Суворина, увидев его работу, заявили ему, что близкие "не знают, где живой и где нарисованный Алексей Сергеевич". Это в живописи. А рядом - бесконечная череда "словесных" зарисовок. "Талантливый, с хитрецой, умный, он всего себя, черт знает почему, даже без удовольствия душевного выпустил в трубу: по-русски. Очень русское у него лицо, русское мужицкое лицо... неуловимая хитринка сидела в нем; и черты, и весь облик в нем - именно облик умного и хитрого русского мужика. Оттого, что высок, - сутулится, голова немного уходит в плечи". Это З.Н.Гиппиус. Абсолютно разные оценки, как будто речь идет о разных людях. Или об одном человеке, соединившем в себе несоединимое.

Известно также, что Суворин боялся своих портретистов, боялся быть "пойманным".

Ключ к загадкам, ключ к истории - суворинский "Дневник". Несмотря на разные издания и доступ к ранее закрытым архивам, текстологические успехи, подвиги в прочтении и расшифровке "невозможного" суворинского начертания, заменившего собой представления о нормальном человеческом почерке, несмотря на сумму исследовательских усилий, подключение английского профессора-мандельштамоведа Дональда Рейфилда (приключения иностранца в российских архивах - отдельная история), а также финансовую поддержку Британской академии, - "Дневник", как и жизнь суворинской "империи", остается непрочитанным. В нем по-прежнему остались фактические и смысловые лакуны. Он по-прежнему остается приложением, документом - востребованным или лишним в зависимости от временных задач.

"Когда романист хочет усложнить действие - он раздваивает героя. Он показывает его наедине с самим собою: злодей, оставшись один в своей комнате, кается, закрывает лицо руками; Чичиков - хихикает и потирает руки. Эти разоблачения - сильный прием: читатель знает больше героев, и ему хочется рассказать правду, снять с героя маску. Но так как право романиста вводить в чужие комнаты неограниченно, то к приему привыкли. Другое дело - живые люди. Читатель случайно проникает в чужую комнату, - случайно слышит чужие разговоры, это делает дневники, и написанные для печати, литературно свежими". Так считал Ю.Н.Тынянов, комментируя первые публикации "Дневника" в 1920-х гг.

"Герой" - А.С.Суворин. Место и время действия - царская Россия (и отчасти Европа) 1893-1907 гг. Суворин герой благодарный, - это "злодей, закрывающий лицо руками". Влиятельный правительственный публицист, близкий ко двору, руководитель официоза - наедине с самим собою презирает и честит двор, и царя, и правительство, равнодушно записывает о своем же органе: "Дрянно и бесцветно ужасно", - и жалеет о разгроме революции 1905 года, в котором принимает участие".

И далее: "К людям - любопытство острое, но неживое, какое-то любопытство умного мертвеца: характерно, что Суворин мягок к своим врагам. Люди его интересуют не с казовой стороны: он присматривается к выпадам, к провалам в них [...] Такое же неживое любопытство у Суворина к смерти: смерти он записывает иногда художественно: "Умер барон Бюлер. Он встал, вообразил, что сегодня будет в архиве государственном, велел давать одеваться, сел в кресло и умер. Точно архивная бумага: взяли ее, запечатали в конверт и положили". "Как жизнь вырастает в фантастику сплетен ("сплетня - субстрат фантастического", Корш), так и смерть вырастает в старческую фантастику".

Разнообразные коллекции, бесстрастный каталог "выпадов, провалов и мерзостей" - вот одна из формул суворинских дневниковых записей, стилистических и философских формул бытия.

"Булгакову в Академии Художеств рассказывали сегодня, что какая-то женщина долго стояла у колонны и ушла. Оказалось, что она, стоя, сходила на двор за большой нуждою. "Это критика на художественную выставку"...

О Григоровиче и С.А.Миллер, жене А.К.Толстого, поэта:

Она урожденная Бахметьева, с Григоровичем соседи. Прожились. Мать ее старалась не только сбыть, но продать. Не выходило. Познакомились с князем Вяземским, он сделал ей ребенка. Брат ее вызвал князя на дуэль. Но дуэль, благодаря Вяземскому, не состоялась: он устроил при помощи связей так, что Бахметьева сослали на Кавказ. Возвратившись оттуда, он написал князю Вяземскому письмо: если он не приедет с ним драться, то он публично оскорбит его. Князь Вяземский приехал и убил его на дуэли, за что сидел в крепости. Сестра его вышла замуж за Миллера, который был влюблен в нее страстно, но она терпеть его не могла и скоро бросила. Путешествие ее с Григоровичем и еще одной дамой и братом госпожи Миллер в Саратов. Дамы его попросили. Приехали в Нижний. Дело до того доходило, что Григорович и Бахметьев брали рубашки своих дам и ходили на кладбище мыть их там и сушить. Но госпожа Миллер была находчива. Заняла денег у губернатора, и они поехали дальше. (Григорович употребил ее, когда она сидела на качелях). Дорогой употреблялись страшно, до изнеможения. Она была необыкновенно страстная и все просила нового. Григорович заболел...

Следом, густо, другое. Приехал Нечаев, помещик. У него было три дочери от первой жены и три от второй: всех их он лишил невинности. Все приходили ночью к Григоровичу и спали с ним. Мать их жила с лакеем. Младшую дочь Нечаев выдал замуж, подпоив молодого человека: она была беременна от отца, и он поспешил это скрыть, потому что поссорился с губернатором Панчулидзевым за картами и боялся его. Умерла родами от своего отца. Когда он приехал, она целовала его. Григорович говорит, что много раз слышал о таком сожитии. Причем дочери, жившие с отцами, чувствовали к ним необыкновенную привязанность.

В этом болезненном внимании к "провалам и сплетням" - совершенно естественна "фантастика смерти", старческая, сентиментальная привязанность к суицидальным сюжетам.

- Скоро ляжешь в ту могилу, в которой трое лежат уже. Легко себе вообразить все это. Как понесут, как поставят в церковь и где, как и что будут говорить, как опустят гроб, как застучит земля о крышку гроба. Сколько раз я все это видел, но никогда мне это не было так тяжело, как при похоронах Володи. Меня положат около него. Я как-то Чехову говорил. Кладбище очень близко от Невы. Душа моя будет вылазить из гроба, пробираться под землею в Неву, там встретит рыбку и войдет в нее и будет с нею плавать.

Воспоминание о самоубийстве "на почве педерастии" Мити Иванова, сына музыкального критика М.М.Иванова, в течение 20 лет преследует Суворина мрачными подробностями.

В.Розанов, который под покровительством Суворина стал весьма заметным писателем, с удивлением отмечал: "Совершенно исключительна была какая-то нежная любовь Суворина к Чехову [...] больше как к личности, чем к литератору, хотя он очень любил его и как литератора. Удивительно. Мне кажется, если бы Антон Павлович сказал ему: "Пришла минута, нуждаюсь в квартире, столе, сапогах, покое и жене", - то Суворин бы сказал ему: "Располагайтесь во всем у меня". Буквально".

Для многих, особенно в Петербурге, дружба Чехова с Сувориным была столь же неприлична, как и, по словам Мережковского, "брак феи Титании с Ослом". Даже те, кто искренне любил Чехова, например, Лидия Авилова, не могли скрыть раздражения при виде зрелища "папа Суворин, мама Суворина и между ними Чехов, их сын", или: "Суворин-отец, Суворин-сын и Чехов - Святой Дух". Чехов прекрасно видел все суворинские недостатки, однако сходство жизненных обстоятельств (ощущение близости смерти, бремя окружающих иждивенцев, неспособность отключиться от работы), пристрастий (актрисы, кладбища, скабрезные и анархические мысли), а также вызывающее удивление взаимопонимание - все это возобладало и накрепко связало их.

После смерти Чехова Суворин неожиданно отрекся от него. Он послал в Ялту его братьев, Александра и Михаила, с поручением забрать свои письма к Чехову и, чтобы добиться этого, стал шантажировать Марию Павловну. Он объявил Чехова посредственным писателем и позволил Н.Ежову опубликовать в "Исторических записках" - принадлежащем ему журнале - два злобных очерка, рисующих "среднего писателя Чехова", не по заслугам "возвеличенного до Толстого". Однако зарисовка Розанова, запечатлевшая встречу Сувориным прибывшего из Германии гроба с прахом Чехова, вскрывает истинную драму: "Помню его встречавшим гроб Чехова в Петербурге: с палкой он как-то бегал (страшно быстро ходил), все браня нерасторопность дороги, неумелость подать вагон... Смотря на лицо и слыша его обрывающиеся слова, я точно видел отца, к которому везли труп ребенка или труп обещающего юноши, безвременно умершего. Суворин никого и ничего не видел, ни на кого и ни на что не обращал внимания, и только ждал, ждал... хотел, хотел... гроб!!"

Склейка этих "метастаз жизни", так остро нащупываемых Сувориным, безусловно заполнялась лихорадочной, безудержной хаотичной работой, не оставлявшей ни дня, ни ночи.

Но в этих провалах между страстью и апатией, горячностью и равнодушием к делу, которые отмечал и он сам, и его "наблюдатели", - бесспорна связь между "Дневником" и книгоизданием. В языке, житейской практике, в беспорядочной стилистике ведения дела.

Вот эскиз, неполный перечень его "книжной работы". Провальной и успешной одновременно.

Суворин был универсальным издателем. В каталоге его издательства "Библия в картинах знаменитых мастеров" соседствовала с "Половым вопросом" А.Фореля, "К познанию России" Д.И.Менделеева с "Вегетарианским столом" Т.Кузминской. Конгломеративность выпуска объяснялась не "демократическим литературным духом" издательства, как писал его сын, а отсутствием в его деятельности определенной направленности, влиянием на ход дела многих лиц, в том числе, естественно, и главы фирмы.

Если верить В.А.Гиляровскому, Суворин как-то заявил ему и Чехову: "Все книги, выпущенные моим издательством, я обязательно прочитывал не только в рукописях и корректурах, но и позже, когда они превращались в томики "Дешевой библиотеки" или в огромные тома, вроде трудов Мейрберга, Герберштейна и многих других". Как ни убедительно звучит это заявление, принимать его следует с осторожностью, безусловно верно оно лишь в отношении "Сказаний иностранцев о России" - лучших книг суворинского издательства.

К немногим изданиям Суворин относился с таким вниманием, как к своей "Россике". Несмотря на мало благоприятствовавшие выходу книг события, разыгравшиеся за стенами конторы "Нового времени", он всячески торопил переводчиков. В основу перевода Олеария было положено шлезвигское издание с установлением тождественности изданий 1656, 1657 и 1663 гг.

Большинство книг суворинской "Россики" печаталось небольшими тиражами в виде фолиантов, номиналы которых колебались в пределах 10-12 руб. Их цена определялась не столько себестоимостью, сколько ограниченностью круга покупателей.

В ряду ценных источниковедческих изданий Суворина следует упомянуть: "Ростопчинские афиши 1812 г.", "Записки И.Н.Неплюева", "Цареубийство 11 марта 1801 года. Записки участников и современников", "Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. 1805-1850" А.П.Беляева и некоторые историко-филологические труды: "Русскую родословную книгу" А.Б.Лобанова-Ростовского, "Сказания русского народа" Н.П.Сахарова, "Загадки русского народа" Д.Н.Садовникова, "Исследования и статьи по русской литературе и просвещению" М.И.Сухомлинова и др. Но пожалуй, наиболее важным из них является переиздание труда В.С.Сопикова "Опыт Российской библиографии", выпущенное под редакцией, с примечаниями и дополнениями В.Н.Рогожина (5 томов, цена 15 руб.). Рогожиным же были составлены и вспомогательные указатели к "Опыту".

Как всякий библиофил, Суворин хорошо понимал общекультурную значимость библиографических трудов. Еще в 1879 г., в самом начале своей издательской деятельности, он вознамерился выпускать ежегодники "Русская библиография". Вышел, правда, лишь один том, за 1878 г. Состоял он из двух выпусков; в первом были зарегистрированы вышедшие в стране книги, с указанием рецензий, помещенных в газетах и журналах. Второй состоял из систематического указателя журнальных статей за 1878 г. и очерка книгопечатного дела в России.

В ряду так называемых библиофильских изданий Суворина наиболее ценно "Путешествие из Петербурга в Москву" Радищева. Впрочем, приступая к его изданию, он преследовал далеко идущие планы, отнюдь не рассчитывая только на признание узкого круга книголюбов. По его мнению, потеряв "свое политическое значение", сочинение Радищева сохраняло, однако, "большой историко-литературный интерес".

В 1858 г. Герцен издал "Путешествие" в Лондоне, в России оно оставалось под запретом еще 10 лет вплоть до 1868 г. Но и после того, как был снят формальный запрет, цензура всячески препятствовала обнародованию книги Радищева. Суворин первым в России полностью воспроизвел и распространил (не продал, а именно распространил заранее определенному кругу покупателей) 99 экз. этой книги (20 из них были посланы бесплатно).

О реакции общественного мнения на выход "Путешествия" лучше всего свидетельствует письмо акад. Ф.И.Буслаева Суворину: "...Трудно указать в нашей недавней истории, кто бы больше Радищева был достоин таких великолепных изданий. Возможность появления у нас в перепечатке такого автора кажется мне хорошим указанием на то, что примирение с прошедшим начинает, наконец, водворяться и в русских правительственных сферах, как оно недавно с необычайным одушевлением пробудилось... чествованием Пушкина в той самой образованной и необразованной среде, которые в шестидесятых годах закидали его грязью и побили камнями.

Потому в Вашем издании видится не праздник... библиомана, а патриотический подвиг, который вносится на страницы истории литературы". Того же мнения придерживался и Н.С.Лесков.

В 1906 г. Суворин еще раз переиздал "Путешествие", но к этому времени оно уже свободно обращалось на книжном рынке.

Суворин более, чем какой-либо другой издатель второй половины века, выпустил так называемых "роскошных изданий". Причем далеко не всегда такого рода оформление вызывалось характером издания. "Наше осуждение суворинско-марксовской книги 90-900-х годов, - писал А.А.Сидоров, - основано именно на том, что художники изданий были бесспорно (!?) не очень глубокими иллюстраторами-сопроводителями текста и не очень тактичными участниками книжной композиции". Такого же мнения придерживался и А.Н.Бенуа, характеризуя оформление книги Н.К.Шильдера "Император Александр I", которую он назвал "образцом солидного "казенного" издания, лишенного печати творческого индивидуального вкуса, хотя ее оформление и не было лишено некоторых качеств художественного издания". К этому ряду примыкает двухтомное исследование О.Лейкснера "Наш век", выходившее с 1881 по 1884 г., двухтомные "Иллюстрированную историю Петра Великого" и "Иллюстрированную историю Екатерины II" А.Г.Брикнера (1882 и 1883 гг), "Эллада и Рим. Культурная история классической древности" Я.Фольке, "Старая Москва" и "Старый Петербург" М.И.Пыляева (последние, правда, трудно назвать исследованиями, это скорее сборники анекдотов из жизни вельмож и богачей, рассказы об их чудачествах, происшествиях и т.п.), "Млекопитающие в описаниях Карла Фогта и картинах Фридриха Шпехта" и т.п.

Гораздо большую ценность имеют изданные Сувориным описания художественных музеев: "Картины императорского Эрмитажа в С.-Петербурге" А.И.Сомова, "Картины Лондонской Национальной галереи" А.Истлека, "Дрезденская картинная галерея" Г.Люке, книга М.Розеса "Антони Ван-Дейк".

Выпускались в виде роскошных изданий произведения художественной литературы, в частности - "Бахчисарайский фонтан" Пушкина. И откровенно пропагандистские издания. Так, например, два первых выпуска "Русской портретной галереи" ("Собрание портретов замечательных русских людей, начиная с XVII столетия, с краткими их биографиями") состоят исключительно из портретов русских царей. Именно это обстоятельство и вызвало восторженную оценку издания на страницах консервативной прессы.

Западноевропейских писателей Суворин печатал много и охотно. К некоторым из них, например к "Тайнам души" М.Метерлинка - даже написал предисловия. Но и в этом случае был крайне неразборчив. Наряду с произведениями Г.Бичер-Стоу, С.Лагерлеф, Б.Немцовой, Г.Флобера и др. печатал бульварные романы Гастона Леру, Э.Габорио, А.К.Грина и др. Наряду с приключенческими романами Р.Хаггарда, Р.Брет-Гарта, А.Конан-Дойла выпустил множество дешевых книжек М.Лебдана о виртуозном воре Арсене Люпене и т.п.

Он издавал беллетристику, учебники, пособия, руководства, он старался избегать всего, что могло своей крайностью скомпрометировать издательство в глазах общественного мнения. Его позиция в книгоиздании вызывала явное недоумение черносотенцев и мракобесов, видевших в издателе "Нового времени" "своего человека" и не понимавших, почему в данном случае он не желает печатать их сочинения. Впрочем, сказанное не означает, что Суворин вообще не издавал "погромную" литературу. Просто он предпочитал переиздавать подобные произведения немецких авторов, снимая тем самым с себя ответственность за все написанное ("не мы, весь мир говорит..."). О некоторых из этих изданий весьма резко отзывался Л. Н.Толстой.

Чехов, по словам Гиляровского, считал, что современники недостаточно объективно оценивали издательскую деятельность Суворина и полностью не уяснили, "какое значение для развития нашей культуры имеет "Дешевая библиотека". "Эта библиотека, - говорил писатель, - за гривенник дает читателю томик Пушкина или другого классика". "Жаль, что я не доживу до того времени, когда будет издана история издательского дела в России", - добавлял он при этом. Трудно сказать, сколь точно передано это высказывание. Скорее всего, смысл его сохранен. Чехов действительно высоко оценивал "Дешевую библиотеку", и особенно собрание сочинений Пушкина. Оно было первым в ряду массовых изданий, и его нельзя было еще ни с чем сравнить (впрочем, томики его никогда не стоили гривенник).

Но самый главный - коронный сюжет в суворинской практике - это словари и энциклопедии. Как "Дневник" - "каталог мерзостей", так и "ключевой номер суворинского издательского беспрограммья" - справочники, издания, "упорядочивающие хаос русской жизни". Суворин интуитивно всегда искал опору, систему. Неслучайно поэтому открывался каталог суворинского издательства "Русским календарем" (в конце концов не так-то уж и важно, на какой год).

"Русский календарь" - предтеча всех суворинских справочных изданий. Первоначально он мыслился как ежегодник журнального типа, но из-за цензурных условий и технической сложности (Суворин в те годы еще не имел собственной типографии) все свелось к традиционной форме. Однако и до сего дня это издание не потеряло своего значения. В частности, из-за публиковавшихся на его страницах материалов книжной статистики, многие показатели которой учитывались впервые (например, средние тиражи книг, число приостановок периодических изданий и размеры казенных субсидий по каждому из них и т.д.).

Справочники "Весь Петербург" и "Вся Москва" выпускались вплоть до революции. Суворин в этой области издательской деятельности был фактически монополистом.

"Вся Россия" - четвертый и наиболее известный суворинский справочник - абсолютно уникален и не имел предшественников в русской практике. Начал он выходить с 1895 г. тиражом 5 тыс. экз. с таким подзаголовком: "Русская книга промышленности, торговли, сельского хозяйства и администрации, Адрес-календарь Российской империи". Несмотря на огромный объем заключенной в нем информации, справочник вызвал противоречивые оценки.

Органическую связь этих изданий со всем суворинским "делом" подчеркивал Розанов, говоря, что они "вытекают из всего его отношения к России, из суммы чувств к России. Ведь тут вовсе не " адреса", а указана, перечислена и переименована вся торговая, промышленная, действенная, вся хозяйственная Россия. А "быть хозяином", дышать "как хозяин" - это суть Суворина".

Но самый амбициозный и честолюбивый проект - издание энциклопедического словаря - так и остался неосуществленным. Именно о нем Суворин вспоминал не раз в "Дневнике", мысленно вернулся к нему и перед смертью.

Один из известнейших русских книжников, Н.Г.Овсянников, назвал как-то первого издателя "Книжного вестника" Н.А.Сеньковского и подобных ему деятелей "импровизированными книгопродавцами". Пользуясь этим термином, Суворина с полным основанием можно назвать импровизированным издателем, поскольку в его деятельности профессионализм самым тесным образом сочетался с откровенным дилетантизмом. (Подобно любому дилетанту, он делал только то, что его в данный момент занимало.)

Как всякое универсальное издательство, фирма Суворина начала испытывать давление постепенно увеличивающих свою продукцию специализированных издательств (Девриена, Риккера и др.), выпускавших аналогичные издания в более широком ассортименте. Появились успешно конкурирующие с Сувориным фирмы (В.М.Антика, В.М.Саблина, "Просвещение" и др.), предназначавшие свою продукцию одной и той же группе читателей. Не мог он конкурировать и со "старыми" фирмами, год от года развертывающими свою деятельность (А.Ф.Маркса, И.Д.Сытина и др.). Но самое трагическое обстоятельство заключалось в почти полном отсутствии творческих связей с наиболее известными и популярными русскими писателями, художниками, учеными, что практически лишило фирму возможности оказывать какое-либо влияние на формирование книжного рынка.

Если ко всему перечисленному добавить усилившуюся в связи с болезнью владельца фирмы хаотичность в управлении и производстве, то станет понятным, почему примерно к 1910 году издательство А.С.Суворина оказалось на грани краха.

Причиной тому служили, с одной стороны, его библиофильские страсти, с другой - желание широтой книгоиздания продемонстрировать свою независимость от политической конъюнктуры. В известной мере это ему удалось сделать. Однако чрезвычайно высок среди выпущенных им книг процент сорняков, откровенно макулатурных изданий.

Умирал Суворин в одиночестве, через два года после потери издательства, преданный всеми, кроме узкого кружка друзей и поклонниц, вдали от семьи. Его уход напоминал толстовский - и вымышленного Ивана Ильича, и реального Льва Николаевича. В письме из Эмса Суворин писал сыну Михаилу в 1911 году: "В голове постоянно "Смерть Ивана Ильича". Уместно добавить, что Суворин соединил также два типа русской драмы - успех, сопряженный с потерей, разрушением "вымороченной" семьи, смертью друзей и близких, крахом жизни собственной, присовокупив к толстовскому сценарию итог-трагедию Салтыкова-Щедрина, детально обрисованную в романе "Господа Головлевы".