19 - 24 июня в Финляндии, под г. Лахти (Mukkula, Manor Hotel) состоялся 19-й Международный Писательский Конгресс. Он проводится, начиная с 1963, каждые два года. Чтобы описать культурный масштаб этого мероприятия, достаточно сказать, что в разное время его гостями были Хорхе Луис Борхес, Пьер-Паоло Пазолини (бывший не только режиссером, но также значительным поэтом и эссеистом), Умберто Эко, Габриэль Гарсиа Маркес, Кобо Абэ, Ален Роб-Грийе, Салман Рушди... Из Союза сюда приезжали классик советской литературы Юрий Трифонов и - не будем пояснять - Юрий Лотман; из России - Михаил Берг, Геннадий Айги, Виктор Кривулин, Аркадий Драгомощенко, Александр Скидан, Василий Кондратьев...

В этом году в Муккуле собралось около 50 гостей со всего света и примерно столько же финских коллег. Из континентов не были на этот раз представлены только Австралия и, по уважительным причинам, Антарктида. Из РФ были приглашены Татьяна и Наталья Толстые, Евгений Попов, а также молодые петербургские писатели Надежда Григорьева и автор этих строк (в качестве автора книги "Рождение постчеловека", изд. Борей, 98 г.).

Довольно сложно однозначно определить состав приглашенных, но, по-видимому, не будет преувеличением отметить явное преобладание представителей "реалистического" письма над модернистами и преобладание модернистов над людьми постмодернистской ориентации.

Большой опыт организаторов и немалые средства, материальные и информационные, выразились в насыщенной программе, заботливом обслуживании гостей и, конечно, в мегалитрах алкоголя, на который так падко человечество в целом, не говоря уже о литераторах. Упомяну еще демократичную и расслабленную атмосферу, царившую, как говорится, все эти дни.

Не знаю, уместно ли здесь и сейчас расписывать прелести шведского стола, родную нашему глазу красоту финских озер и лесов или дразнить чарующим словом "халява", поэтому перейду к теме состоявшегося Конгресса. Ею были объявлены "Limits of literature". Что уже является интересной проблемой, ибо любой перевод слова "limits" на русский предполагает некую интерпретацию "литературы". Например, понятие "границы" задает жесткую внеположенную ограниченность письменного слова и приводит к разговору о литературе с позиций внешних - скажем, "научных". Если же исходить из того современного понимания, что "литература не имеет границ", следует перевести "limits" как "пределы". И в этом случае разговор пойдет о тексте и текстуальности. Пределы (переделы) могут быть текучими, перманентно расширяющимися. Существует выражение "стремиться к своему пределу", но невозможно "стремиться к границе". Как один из наиболее абсолютистских, всепоглощающих дискурсов, литература делает невозможным разговор о каких-то внешних границах. Все они тают на глазах, и, кажется, за нами остается только право говорить о пределах текста или о локальных границах, фиксируемых внутри литературы.

Участники Конгресса большей частью заняли металитературную позицию и говорили о том внешнем, что влияет на литературу "снаружи": о ее национально-языковом характере, о социальной цензуре, об эстетических границах. Я оставлю в стороне первый аспект (едва ли, например, проблема перевода интересна широкому читателю) и расскажу в общих и стихийных чертах о том, в каком направлении на Конгрессе обсуждались социальные и эстетические "границы литературы". Сразу предупрежу, что, во-первых, писатели тоже люди, и, во-вторых, на Западе не принято теоретизировать в ходе неформального общения, каким устроители и задумали жанр этого съезда.

Социальная цензура (то есть узаконенный идеологический террор, осуществляемый государственными, религиозными и т.д. институтами) давно позабыта на Западе, но все еще абсолютно актуальна для множества стран третьего мира и для некоторых политически несамостоятельных народностей (например, для 40-миллионных курдов, зависимых от турецкой государственной машины). Из докладов представителей тоталитарных стран наиболее любопытным мне показался доклад вьетнамской писательницы Pham Thi Hoai, ныне проживающей в Германии. Он был посвящен особенностям цензуры на ее исторической Родине. Оказалось, помимо "ограничений" чисто политического свойства, хорошо известных нам по собственному прошлому, во Вьетнаме существенны ограничения... гастрономические. В этой стране, чьим этическим идеалом провозглашается аскетизм, а высшей добродетелью - строгая диета (и типа неважно, что она вынужденная), чиновникам от литературы и редакторам подконтрольно само упоминание многих блюд и даже натуральных плодов, не говоря уже об описании аппетитном, смакующем и соблазняющем. Слушая эту сказку-быль, я не мог отстраниться от аналогии с сорокинской а-ля антиутопией "Щи", повествующей о мире, в котором победили "зеленые", и о порядке, который они в этом мире навели.

Проблему эстетической границы литературы можно описать как проблему легитимации текста в качестве "литературного". Известно, что границы эти в наше время широки как никогда ранее, актуализируя вопросы о пределах текста и в известном смысле упраздняя традиционную эстетику, как "науку о прекрасном". Наиболее близко к этой теме приблизился доклад шведского литератора Majgull Axelsson, вызвавший заметную реакцию (особенно с русской стороны). На спокойную бессобытийную Швецию произвело большое впечатление убийство двух полицейских, случившееся весной этого года. Оказалось, это дело рук ультраправых националистов (не только стреляющих, но и пишущих). Либеральное общество в очередной раз задалось вопросом о пределах собственных свобод (в известном смысле, это вопрос и о литературе тоже). Что произвело на меня впечатление, так это нежелание западных коллег (во всяком случае, присутствовавших на обсуждении) читать случившуюся трагедию как текст. Как, скажем с российским цинизмом, один из многих других текстов. Я узнал, что аналогичные убийства произошли ранее и в Финляндии, и в Коста-Рике, и во многих других местах дикого Запада, так что, действительно, можно говорить о двух мертвых полицейских как о некой минимальной единице социального потрясения в благополучном обществе (цифра 2 объясняется, впрочем, просто: патруль обычно состоит из двух персон). Евгений Попов, комментируя доклад госпожи Axelsson, сказал, что он представляет страну, в которой подобное убийство, как и убийство вообще, не является событием такого масштаба, как в Швеции, и что, по его мнению, здесь оно играет роль допинга, оживляющего сонное общество, наподобие того, как препарат "Виагра" может помочь с эрекцией некоторым пресыщенным жизнью и деньгами гражданам.

Все докладчики говорили о "своем". В значительной степени тему их доклада и характер выступления определяла вскормившая их страна. Или этой страны отсутствие. Так, двое курдских классиков требовали обратить взоры на "литературу голодную", то есть на них самих. Мы ничего не узнали про литературу в Мозамбике, но узнали, например, что 97% населения этой страны неграмотно, что оно очень хочет кушать и что ему в настоящий момент не до книжек, что опять-таки страшно, если вдуматься, ну и так далее. Зато Peter Cameron из Нью-Йорка рассказал о гомосексуальном дискурсе в рассказе Джослина Брука The Spacegoat (1948); показавшийся мне одним из наиболее продвинутых на этой тусовке британский киберпанк Simon Ings рассуждал о разрушающей человека паранойе как о результате любого последовательного творчества; а молодой финский литератор Markku Paasonen в качестве доклада предложил поэтическое эссе, в котором постмодернистское переживание реальности сочеталось с безысходностью мировоззрения X-Generation - того самого, о котором не имел никакого представления и к которому не питал ни малейшего интереса поэт из Кыргызстана и наш с Markku приблизительный ровесник Жумадин Кадыров. И конечно, обнаружился человек из Франции, поэт Marc Baron, чьей темой доклада стала американизация Европы и всего остального мира, причем настолько тотальная и беспросветная, что, слушая докладчика, хотелось плакать.

Признаться, некоторые реплики и выступления (тех же курдских поэтов), чьим основным содержанием было протяжное "сами мы не местные", звучали и впрямь не вполне уместно. В конце концов, это была встреча писателей, а не чиновников или меценатов... но вот мы снова возвращаемся к вопросу о переводе слова "limits". Я тяготею к "пределам" литературы, а не к ее "границам"; полагаю, как многие, что все является потенциальным либо актуальным текстом. Поэтому мне, скажем, непонятны ламентации "голодных" писателей, имеющие сугубо прагматическую цель (дайте денег), но не встраиваемые в их собственный писательский дискурс (в своих стихах они почему-то не пишут о любви к деньгам) и не больно-то уважающие очевидный контекст. Западные же люди, они же "реалисты", они же налогоплательщики и они же адепты politcorrectness, выслушивали все эти "стратегии сиротства" с терпением и прилежностью, даже в кулуарных разговорах неохотно признавая космический юмор происходящего и всеобщий релятивизм общественных устройств разных стран. Так выяснилось, что означает знаменитая "ответственность европейца" - политкорректность на уровне инстинкта и комплекс (пост)колонизатора, а ныне собственника, различающего свое/чужое и уважающего последнее.

Не обошлось без одного-двух разговоров о политике. Я убедился в том, что Россия остается Другим в глазах Запада. Убедился, что, возможно, Западу дешевле быть врагом России, чем ее партнером. И что Запад начинает это понимать. Поскольку наша простота воистину гораздо хуже свистяще-мгновенного разворовывания кредитов. Мы уже достаточно интеллектуальны, чтобы не причитать о собственной бедности, но все еще слишком асоциальны, чтобы влиять на власть. Убедился, что наша свободная пресса имеет свои тематические "границы". И еще один настораживающий факт и весьма интригующий "текст". Когда эта статья уже была написана, лидеру курдского освободительного движения товарищу Оджалану объявили, несколько неожиданно, смертный приговор. Что ж. Если он будет приведен в исполнение, "допинги", направленные на оживление западного общества, будут, по всей видимости, заметно увеличены. А нам будет впору приготовиться к чтению новых "текстов".