Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / < Вы здесь
История личной жизни
(Лотман в воспоминаниях современника)

Дата публикации:  2 Декабря 1999

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати
Егоров Б.Ф. Жизнь и творчество Ю.М. Лотмана. - М.: Новое литературное обозрение, 1999. (Научное приложение. Вып. XIX). - 384 с. ISBN 5-86793-070-X.

2

Миф об Ученом и Интеллигенте, нашедший предельное выражение в монографии Б.Ф.Егорова, был сотворен самим Лотманом. Употребляя слово миф, мы, конечно, не хотим сказать, что Лотман не был ни ученым, ни интеллигентом. Речь идет о намеренном и последовательном выстраивании собственного образа - о "жизнетворческой установке" и моделировании своего поведения в соответствии с некими предзаданными образцами. Не случайно, что как раз в этих терминах Лотман описывал жизненный путь многих деятелей русской культуры - в частности, Карамзина и Пушкина.

Книге Лотмана "Александр Сергеевич Пушкин: Биография писателя" (1981) Б.Ф.Егоров уделяет особое внимание: ей посвящено 9 страниц исследования (почти половина главы "Труды о Пушкине"), тогда как, например, комментарию к "Евгению Онегину" (1980) отдано всего две страницы. В лотмановской концепции пушкинского жизнетворчества Егоров не без основания усматривает автобиографические проекции: "Лотмана всегда интересовало "жизнестроительство"... В принципиальных жизненных установках Радищева... в сознательной и трудной борьбе Карамзина за свою независимость ученый видел образцы для подражания; его трактовка Пушкина в значительной мере навеяна примерами Карамзина и Радищева, да и собственный жизненный путь он [Лотман. - Е.Г., И.П.] стремился строить по высоким нравственным идеалам" (с. 182-183). Наверное, Ю.М. согласился бы с этим суждением - недаром он с одобрением вспоминал замечание академика А.С.Орлова о том, что "исследователи невольно передают изучаемым им писателям глубинные черты собственного характера" (с. 335).

В своей нашумевшей статье "Тартуская школа 60-х годов как семиотический объект" (1989) Б.М.Гаспаров объявил "жизнестроительство" отличительной чертой "тартуской школы" в целом, но при этом сделал существенную оговорку: "...отличие семиологического жизнестроительства от, скажем, символистического состояло в том, что его предметом были не столько жизненные "тексты" как таковые, сколько язык". "Неточно, - поправил его тогда Б.Ф.Егоров, - то же самое можно сказать и "относительно бытового поведения" тартусцев вообще и Лотмана в частности" ("Полдюжины поправок [к статье Б.М.Гаспарова]", 1991). Отказывая в "жизнестроительстве" Пушкину ("Автор этих строк принадлежит к противникам названной идеи" - с. 177), Егоров, как видим, допускает, что подобное отношение к жизни было свойственно Лотману. Тем не менее Егорову-биографу ближе другой взгляд на "место человека во вселенной": "...биография каждого человека, в том числе и гения, складывается из такой тьмы случайностей, что они далеко не всегда оставляют место для "творчества" жизни, тут очень часто вступает в силу социально-природное ядро личности как решающий регулятор поведения, вне сознательного или бессознательного замысла" (с.177; курсив наш. - Е.Г., И.П.). По мысли Егорова, жизнь - это не следование "выработанной программе", а разностороннее раскрытие изначально данных качеств. Вот почему егоровское повествование не сюжетно, а орнаментально, не динамично, а статично.

В какой мере автор книги передал своему герою "глубинные черты собственного характера" - судить не беремся. Но ясно, что "личность как особый исторический предмет не есть центральный пункт внимания биографа": "для биографа личность интересна не как константное и определившееся, а непременно как динамическое", причем как динамическое целое в историческом контексте (Г.О.Винокур, "Биография и культура"; курсив автора. - Е.Г., И.П.). Для того чтобы построить биографию ученого, нужно рассмотреть историю его духовной жизни и историю научного быта в их взаимосвязи и взаимном влиянии. Похоже, что такая постановка вопроса до сих пор остается недостижимым идеалом биографического исследования, и к решению этой задачи книга Егорова нас вряд ли приблизит: быт в ней "подается" отдельно, а наука (научное творчество) - отдельно. То обстоятельство, что "бытовые" и "научные" главы идут вперемешку, лишь затрудняет восприятие текста.

Историко-научную составляющую монографии Егорова трудно признать удачной. На протяжении всей книги автор по преимуществу говорит не о методах и подходах, а о разнообразных исследовательских темах, к которым обращался Лотман, и об исключительной интенсивности его ученых занятий. И все же определенная картина развития теоретических воззрений Лотмана в работе вырисовывается.

Марксизм и гегельянство, усвоенные Лотманом через официальную университетскую философию, "плавно соединились" в его ранних работах с позитивизмом, перенятым у Ю.Г.Оксмана через Н.И.Мордовченко (в семинаре последнего Лотман учился). К "позитивистским чертам" лотмановского подхода биограф причисляет "культ науки" и "индуктивный метод" (движение от фактов к обобщениям в противовес гегельянскому восхождению от абстрактного к конкретному). К элементам гегельянства и марксизма Егоров относит "целостность анализа", "историзм" (узко понимаемый как "связь изучаемых художественных методов с социально-политическими реалиями"), диалектику и "пафос закономерностей общественного и культурного развития" (с. 42-43). Каким образом позитивистский индуктивизм может "плавно соединяться" с гегелевской дедукцией, Егоров не объясняет. "Эволюцию [раннего] Лотмана" он описывает как выход за "рамки марксистских классовых определений" и постепенное освобождение "от общественно-политического схематизма понятий" (с. 55, 59). Однако, читая книгу Егорова, нам так и не удалось выяснить, почему от позитивизма культурно-исторической школы и марксистского социологического литературоведения Лотман перешел именно к семиотике и структуральной поэтике.

Глава "Структурализм и семиотика" - несомненно, самая слабая во всей монографии. Прежде всего Егоров не дифференцирует семиотику (общую теорию знаков), структуральную поэтику (анализ художественных текстов при помощи методов структурной лингвистики) и структурализм как научное направление в лингвистике и литературоведении. Конечно, изучение языка как знаковой системы предполагает применение к нему и структурных, и семиотических методов, но из этого отнюдь не следует, что "структурализм - это часть семиотики" (с. 94). Знакомя читателя с азами структурно-семиотического подхода, автор настолько увлекается, что перестает обращать внимание на частные несообразности и общую сумбурность изложения:

"Знак в современной семиотике входит в треугольник "знак - значение - денотат", где денотатом называется обозначаемое знаком явление, а значением - смысл, вкладываемый в знак его получателем. В зависимости же от связей элементов этого треугольника создаются три науки, три раздела семиотики: семантика, изучающая взаимоотношения знака и значения (с учетом денотата), прагматика, посвященная связям знака с получателем информации, синтактика, изучающая структуры самих знаковых систем" (с. 94).

Легко видеть, что три раздела семиотики соотносятся не с треугольником "имя - сигнификат - денотат", а с триадой "объект - знак - пользователь". Человека, пользующегося знаками (Чарльз У. Моррис называл его "интерпретатором"), Егоров дважды именует "получателем информации", совсем позабыв об "отправителе". Разные ученые по-разному понимают термины структура и система, но о "структуре системы" до Б.Ф.Егорова, кажется, не говорил никто...

Такая же путаница вышла с концептами метаязыка (то есть языка, описывающего другой язык) и метатекста, по поводу которых автор сообщает буквально следующее: "[Существует два вида метаописаний:] метаязык, когда создается логический язык "дескриптивного" типа [?], и метатекст, способствующий изоморфизму между его [?] языком и языком описывающим, это [?] область мифологических текстов и метатекстов" (с. 205-206). Окончательно обескураживает дополнительное "пояснение" касательно того, что "Лотман и сам не только декларировал дефиниции, но и широко пользовался метаязыками" (с. 206).

Возникает закономерный вопрос: на какую аудиторию рассчитаны такие разборы и пересказы? Для тех, кто знаком с предметом, они ни к чему, а неспециалиста они скорее оттолкнут, чем приохотят к новой теме. Аннотация хранит на сей счет гробовое молчание (очевидно, издатели полагают, что биография Лотмана интересна всем и каждому). Глухой намек на адресата содержится только в предисловии: "Когда китайские коллеги предложили мне подготовить книгу о Лотмане, я воспринял это с честью и радостью: кому, как не мне, создать такую книгу?!" Но поскольку ни до, ни после восточные коллеги на страницах книги не объявляются, в голову пытливого читателя невольно закрадывается крамольная мысль о китайской грамоте.

(Окончание следует).


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Псой Короленко, Кот внутри /02.12/
Все спрашивали, "why Lawrence..." Почему оставил свой "бункер" в Нью-Йорке? За 16 лет до смерти приехал в местечко, сел на чистяк, написал свою лучшую книгу: "Кот внутри". Приход в Ясной Поляне. "Cat Inside".
Евгений Горный, Игорь Пильщиков, Наука и быт
(Лотман в воспоминаниях современника)
/25.11/
Авторы предлагают новый жанр и превращают рецензию в интеллектуальный детектив, внимательно расследуя книгу Б. Егорова о Лотмане. Продолжение следует!
Глеб Морев, Б.Ф.Егоров. Жизнь и творчество Ю.М.Лотмана. /25.11/
Чуть преждевременный постскриптум к статье Горного и Пильщикова - "полная, с одной стороны, удручающего духа советской канцелярии, а с другой - неуместного житийного пафоса, книга Б.Ф.Егорова оказывается напрочь лишена интеллектуального обаяния".
Лауреаты премии Андрея Белого 1999 года. /22.11/
Аркадий Драгомощенко, Бессонница /18.11/
Интервью с Александром Скиданом о литературе, музыке и преимуществах жизни в Нью-Йорке.
предыдущая в начало следующая
Евгений Горный
Евгений
ГОРНЫЙ
gorny@russ.ru
URL

Игорь Пильщиков
Игорь
ПИЛЬЩИКОВ
igor@rvb.ru

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100