Между загадочным финалом платоновского диалога "Кратилл" и "Черным квадратом" Малевича пролегает то, что за неимением лучшего мы называем временем, и мера чему неизменно является предпосылкой одного из тончайших сомнений. Но любое сомнение взыскует языка, чтобы постичь себя в высказывании. И тогда, как говорит Витгенштейн, "нас берет в плен картина. И мы не можем выйти за ее пределы, ибо она заключена в нашем языке".

Возникает вопрос: заключено ли будущее в нашем языке? Не исключено, что проясненение подобного обстоятельства взыскует следующего вопроса: на каком языке мы предполагаем говорить в будущем? Скажем, в XXI веке. Если, конечно, останемся людьми в привычном, "биологическом", смысле слова.

Аркадий Драгомощенко

Александр Скидан. Поэт, критик.

Если говорить о некоем универсальном языке, который, как обычно, окажется очередным вызовом Богу, и за это он опять все сотрет дотла, - это, скорее всего, нам не грозит. А с другой стороны, говоря об этнической аутентичности, самобытности - опять-таки для кого? Ведь даже в рамках одного и того же общества существует множество "подобществ" и каждое стремится создавать и осваивать свой символический мир. Но для художника, для писателя такой настоятельной необходимости, наверное, нет. Однако все это применительно, наверное, лишь в том случае, если мы будем оставаться людьми, что будет нам даваться с большим и большим трудом.

Александр Секацкий. Философ, педагог.

Я думаю, что мы даже не догадываемся о тех языках, которые возникнут в следующем столетии. Но одно можно сказать определенно: английский сойдет со сцены. Да и сама Америка переходит к откровенной многоязычности. И, быть может, мы еще застанем тот день, когда она обнаружит, что не говорит на английском. Эта замена, это замещение в какой-то мере перекликается еще с одним проектом - проектом замещения телесного ресурса искусственным; и понятно, что мы находимся на пороге реализации такого проекта. Если сегодня можно не задумываясь сделать любую косметическую операцию, точно так же, наверное, в будущем будет возможен любой дизайн личности. И это очевидно скажется на европейской "презумпции тела".

Аркадий Блюм. Филолог, критик.

На это у меня есть всего одна фраза - просто я хотел бы напомнить, что мы с вами говорим на языке, который будет мертв. Причем, как филолога, эта ситуация меня серьезно занимает: ведь в самом деле мы говорим на языке, который когда-нибудь вообще исчезнет и его придется расшифровывать будущему Шампoльону, если нам всем удастся остаться человеческими существами... другой биологической альтернативы я не вижу.

Андрей Левкин. Писатель, критик, журналист.

А что нам теперь за дело до того, что где-то кого-то застрелят? Что нам до того, что кому-то плохо, что нам чья-то правда? Так уж вышло, все оказалось просто простым фактом. Простота надвигается, как ледник, она есть растущая внутри мозга болезнь, вылечить от которой можно, лишь уничтожив ее причину, то есть себя, тебя, нас. Чем больше, тем проще: я тебе уже ничего не скажу, дам только какой-нибудь зеленый квадратик, а ты мне ответишь малиновым ромбиком. Все отношения станут такими штучками: разноцветными квадратиками, треугольниками, ромбиками, шариками, загогулинами, если мы уж слишком сложны. Я дам тебе голубой шарик, а ты ответишь мне розовой горошиной, тогда невзначай я подсуну тебе снова зеленый квадратик, а ты, не обратив внимания, ответишь мне не малиновым ромбиком, а белым кружочком, и дело закончится серебряной черточкой между нами, и мы станем счастливы.

Игорь Померанцев. Поэт, писатель, журналист.

На могилах мертвых языков лопатами, ломами, клещами работают дешифровщики. Уже успешно разрыты могилы египетского, хеттского, обоих тохарских, майя. Могила латыни - одна из самых свежих. Там и лопата не нужна. Профессия дешифровщика, так сказать, паталогоанатома филологии, - одна из самых перспективных. Языки рождаются, мужают, хиреют и отдают концы. Раз есть концы - значит кто-то будет их связывать и сводить. На каком бы языке ни говорили в третьем тысячелетии, это будет мертвый язык. Дешифровщики четвертого тысячелетия уже потирают руки.

Евгений Павлов. Критик, профессор (University of Canterbury, New Zelland).

А будет ли, вообще, язык в следующем тысячелетии? И если будет, то произойдет ли с ним что-то, чего не было? Мне, как жителю Новой Зеландии, которая робким пингвином самой первой в этот самый миллениум уплывет (по телевизору здесь почему-то призывают этим гордиться), представляется вот что. Eсли все мы не утонем, не взорвемся и не повиснем на подтяжках в новогоднюю ночь, то дальнейшее развитие языка, скорее всего, пойдет по пути усиления его нынешней основной функции, а именно функции уничтожения реальности, чем бы эта последняя ни являлась. Язык тихой сапой убивает референта и потихоньку, сам того не зная, превращается в истину. Не думаю, что он в нее превратится. Но хочется верить, что когда-нибудь (в третьем, двадцатом, сто тридцатом тысячелетии) все на свете поймут, что нет на свете ничего неизъяснимого. И тогда, наверняка, язык, как пастор Шлаг, наденет лыжи и смело засеменит в будущее.

Юрий Куперин. Доктор физико-математических наук, профессор (физический факультет Университета СПб, "Лаборатория теории сложных систем").

Итак, будем ли мы считать себя людьми в следующем тысячелетии так, как мы привыкли это делать, скажем, за последние 2000 лет, и на каком языке (языках) будут говорить в XXI веке? Думаю, что большинство жителей этой планеты будет продолжать жить по Экклезиасту, оставаясь бедными и безграмотными. Так что эта часть человечества, скорее всего, сохранит каноническое самоощущение и в XXI столетии и далее. Как следствие - и язык для них вряд ли претерпит серьезные трансформации как в коммуникационном смысле, так и в смысле его креативной функции.

Другая часть человечества, к которой следует отнести образованных и/или богатых, вероятно, сильно изменится под влиянием или с помощью новых технологий. Я имею в виду информационные технологии, создающие все более массивную и изощренную виртуальную реальность, или нанотехнологию, позволяющую размещать на квадратном сантиметре чипа миллиарды или даже триллионы квантовых электронных элементов. Это может позволить создать на таком чипе искусственную нейронную сеть, превосходящую, по крайней мере по производительности, мозг любого человека. Ведь человеческий мозг имеет всего-то 10 миллиардов нейронов. Если мы научимся еще переносить на такой чип сведения о нейронных связях конкретного человека и перезаписывать имеющуюся в его голове "информацию", то, в принципе, возможно создание электронной версии человека как личности. Но тогда такая электронная личность сможет существовать в глобальном виртуальном пространстве. Если таких электронных индивидумов будет достаточно много и они будут иметь возможность общения, то, вероятней всего, произойдет процесс социализации и возникнет новый язык. Трудно представить, каким будет этот язык, но, скорее всего, он будет универсальным, а его креативная функция абсолютной - ведь создание виртуальной реальности на таком языке можно понимать буквально. Будет ли такая электронная личность бессмертна, как, например, считает Александр Болонкин из NASA, или она будет крайне уязвима и легко уничтожима - не так уж важно. Важнее, что такая операция транспортации живых людей в виртуальную реальность всегда или довольно долго будет крайне дорогим "удовольствием" и, стало быть, недоступным для подавляющего числа живущих.

Евгения Абрамова. Писатель, журналист.

Про то, какими мы будем...

Скорее покажите нам изменения или хотя бы как-то намекните, как о них думать, расставьте по-новому акценты. Ленивые. По-прежнему ведь будут расти волосы и выпадать зубы, течь кровь и прочие субстанции, искривляться позвоночник и неправильно срастаться кости, работать искусственные сердечные клапаны, обычное дело, а в журналах расскажут историю про подключение через Интернет человеческого тела к току, пусть пользователи посылают сигналы. А так - только самим худо-бедно колупаться с собственным телом, чтобы правильно в нужный момент поставить ножку на трамвайную ступеньку.

Поэтому нужно сделать всех прозрачными и немерзнущими - эти все разглядывания скоро надоедят и будет казаться, что на свете уже вообще никого нет, а потом это станет привычным и всякие чувства, которые обыкновенно бывают у тела, потеряют свои физиологические основания и станут примерно такими же, как чувства, которые обыкновенно бывают у мозга, и, таким образом, все будет происходить сразу же, как только пожелаешь, так что все станут счастливы - если только не станут счастливы еще раньше: когда перестанут мерзнуть.

И у каждого будет капюшон. Такой, темно-синего цвета, не обязательно пристегнутый к пальто-куртке, только чтобы непременно шуршал, давя другие звуки. Тогда можно будет сказать, что плохая память, что не заметил, пропустил, попал под машину и умер. Башкой-то уже и не очень подвигаешь. Поэтому безопаснее затеять другую игру: по перемещению телесных ощущений подальше от тела - это для женщин, а для мужчин поближе. Когда-то они должны пересечься. Скажем, состригая ворс с ковра, чтобы узор стал виден. Он же и речь.

Валерий Савчук. Философ, критик.

Произойдет тотальная перезагрузка символического багажа. Ученые долго будут ломать голову над фразой "Мальчик уезжал, оглядываясь". Но как можно оглядываться, когда ты уже в другом мире. Будут указывать на исторические формы господства оптической, телефонно-электрической, затем компьютерной базовой матрицы субъективации. Мы бы этот язык не поняли. Дни станут длиннее, а предложения короче.

Картезианское тело станет антикварной редкостью. Враждебной признают мысль о создании целостной среды телесного комфорта. Ценным будет опыт жизни со СВОИМ больным органом. Спор между ора- и одоратерапией, между навозонюханием и крикобеганием приведет к их единству. Хождение босиком будет поставлено на строго ненаучную основу - каждый будет ходить по своей ему одному подходящей почве из песка и камней определенного диаметра. А философы будут спорить об очередном доказательстве бытия жизни в ситуации тотальной ее неопознаваемости. Голографические татуировки сменят "визуальные ворота" в мир динамических переживаний. Будут часты смены облика мужчины, женщины, животного, микроба, камня. Человек будет опасаться гибели естественности в XXI веке.

Элиот Вeйнбергер (Elliot Weinberger). Поэт, критик (Нью-Йорк).

Касательно же языка... Мне думается, что в кругах образованных людей, то есть "людей технологии", lingua franca в XXI веке станет чем-то наподобие английского аэропортного языка - языком чистейшей референтности безо всяких эмоциональных или литературных резонансов. Между тем, английский сам по себе рассыплется, подобно латыни, на все возрастающее множество не проницаемых друг для друга наречий.

В итоге говорящие на таком "английском" изначально будут двуязычными, владея международным и региональным языками - ямайским, индейским, американским, ирландским, etc. английским и аэропортным английским.

Касательно же словесности, то опыт Америки, накопленный с 1900 года, свидетельствует, что когда количество образованных становится очевидно значительным, а родной язык, укрепляясь во многих поколениях, способен самовоспроизводиться, тогда возможно говорить о расцвете литературы. Стало быть, вполне вероятно, что великая английская литература следующего столетия будет написана в Индии и за ее пределами - в азиатских и испано-язычных регионах.

Одной из важных проблем также окажется проблема китайского языка, на котором будет говорить четверть населения Земли. Китайская письменность не только не адекватна новому континентальному словарю в глобальном мире технологий, она даже не способна отразить изменения, которые происходят в различных ветвях китайского языка. Но давай здесь и остановимся...