О ничтожестве литературы российской

Как-то нам уже случилось писать о качественном доминировании окололитературного (публицистика, пограничные жанры, массовая литература и т.д.) над собственно Литературой. О явных его тематических, да и стилистических, преимуществах - по крайней мере на сегодняшний день и у нас.

Тезис, разумеется, сомнительной свежести, но положение дел он описывает, к тому же, основываясь на нем, вполне можно предсказывать развитие событий. Вкратце оно выглядит так: нынешний издательский бум, который касается в первую очередь переводной литературы - от собраний сочинений классиков всех времен и народов до изданий теперешних представителей зарубежного non-fiction, - бум, который компенсирует вакуум действительно новой, интересной и т.д отечественной литературы, со временем стихнет. Стихнет просто потому, что уже сейчас издательское предложение превышает читательский спрос.

Тогда на авансцене окажутся как раз те жанры, подтипы и подвиды, о которых мы говорим - собрания публицистики, штудии на темы бульварных романов, очерки, хроники, мемуары чиновников, книги именитых журналистов по еще актуальным проблемам - горячие точки, коррупция, властные переделы. Также в фаворе окажется и специальная литература - криминология, конфликтология, бизнес-психология и т.д., которая до сих остается вотчиной с одной стороны профессионалов, с другой - закоснелых эстетов, для которых уже в принципе все равно, какого рода перед ними текст: главное, что ценится - новизна... Судьба же большой литературы так и останется негроидно-темной - с футурологической точки зрения.

Но это лишь прогноз, и к тому же частный. Возможно, все обернется совершенно иначе, и на это, действительно, стоит надеяться.

Пока же наши мрачные выкладки подтверждаются хотя бы на уровне настроений и приоритетов книжных рецензентов офф-лайновый прессы. О которых и поговорим.

1. В первую очередь, отметим статью Александра Архангельского в колонке "Книжное обозрение" газеты "Известия" (9.02.00) "В поисках Доры Брюдер". Статья посвящена новинкам серии "Текст" одноименного московского издательства: "Последняя любовь" Исаака Башевиса Зингера, "Знакомьтесь: мистер Муллинер" Пелема Вудхауса, "Дора Брюдер" Патрика Модиано.

Комментируя свой выбор в пользу книг этой серии, Александр Архангельский описывает ровно ту ситуацию, о который мы говорили в начале обзора. Разница только в том, что в качестве мерила фигурирует позиция европейских издательств и литературных элит: "Справедливо это или нет, но современная русская словесность пребывает на самой обочине европейского книжного рынка; на американском наши дела, кажется, идут еще хуже. Перестроечная эйфория давным-давно исчерпана...

Русские книги, разумеется, переводят. Причем не только Маринину... но и самых заметных сорокалетних прозаиков - от Алексея Слаповского до Петра Алешковского и от Юрия Буйды до Андрея Дмитриева. Однако все это, скорее, дань традиции, стремление к относительной полноте литературной картины мира, чем реальная борьба за европейского читателя. Романы наших писателей давным-давно не попадают в списки интеллектуальных бестселлеров. Их авторам трудно тягаться с африканскими и восточноевропейскими литераторами, об американских просто умолчим".

Разумеется, такой обочинный статус оскорбителен для литераторов самой читающей страны в мире. Но, по-моему, справедлив, повторюсь, в том, что касается современной русской художественной литературы. Той самой, чья ущербность - и это характерно - стала общим местом даже для почвеннически или, как минимум, позитивно настроенных публицистов. И равно - той самой, которая непонятно чем еще жива.

Видимо, только авторитетом предков. Аурой их титанических деяний. А также силой окрепших внутри этой ауры и со временем ставших спасительными корней и традиций. В том числе академических.

2. Одним из олицетворений этих традиций давно уже является Михаил Гаспаров - блестящий филолог, переводчик, публицист. На этой неделе именно его книга "Записи и выписки" вытянула всю книжную колонку Михаила Новикова в "Коммерсанте" (9.02.00). Рецензия стопроцентно комплиментарная, тем интересней центральная ее интрига - противопоставление творчества писателей и филологов, между которыми существует "известный антагонизм, некоторое обоюдное высокомерие: ученому обидно, что материал для его штудий поставляют все больше какие-то полуобразованные и часто нетрезвые личности. Литераторы, в свою очередь, смотрят завистливо: мы сочиняем чего-то там интуитивно, а объяснить то, что насочиняли, не умеем".

Михаил Новиков, очевидно уставший от стихийного пафоса изнуренных нарзаном Председателей Земного Шара, явно на стороне Гаспарова - известнейшего филолога, специалиста по античной литературе и стиховеда. Именно в силу принципиально иного статуса и характера его текстов: "Говорить о том, что это хорошо написано, как-то смешно. С чего бы ученый такого класса вдруг стал писать плохо?.. И это - чтение не для одних только филологов (которые, надо заметить, приходят в простодушный восторг всякий раз, когда кто-то из "своих" вдруг обнаруживает способности к литературной композиции - вспомним осыпанный наградами и восторгами "Конец цитаты" Михаила Безродного). Не для одних только специалистов, поскольку самое интересное, что есть в книге Гаспарова, - это особый, академический тип восприятия мира и литературы".

И добавляет: "Немного найдется сочинений, где такой тип сознания открылся бы так ярко и изящно, как у Гаспарова, - это, прямо сказать, куда лучшая литература, чем Брюсов (поэт "очевидно ничтожный" - которым, однако, Гаспаров занимался долгое время). Думается, не будь рецензент ограничен контекстом, список тех, чьи литературные произведения сильно уступают книге Гаспарова, был бы много шире, подробней и оттого более чреват скандалом. Ведь Председатели Земного Шара - народ обидчивый.

3. Третья объемная рецензия, которая на этой неделе появилась в бумажной прессе, также посвящена изданию, с художественной литературой связанному, но лишь опосредованно. Это книга "Писатель и самоубийство" Григория Чхартишвили (Алена Злобина - "Эксперт", 14.02.00, #6). В данном случае характерны два момента. Во-первых, книга появилась в продаже едва ли не год назад, во-вторых, несмотря на это, из существующих на данный момент изданий автора (напомним, что Григорий Чхартишвили и Борис Акунин - одно лицо) выбрана была именно она. Видимо, как более дистанцированная от местного литературного процесса.

Кроме того, рецензент вполне четко определяет причину такого выбора: "Автор признает и сам: "Общий вывод у меня получился такой: к самоубийству нет и не может быть единого отношения". Стоило ли ради этого писать (и читать) пятьсот страниц? - спросит прагматик. По мне, так стоило: интересно". И интерес этот заключается в том, что "главную роль в исследовании играет писатель - это обусловлено удобством изучения". Потому что фольклорный электрик не может объяснить, зачем он надел на шею провод, а писатель пояснить свой поступок способен.

Иными словами, постмодернизм у нас восторжествовал. Но совсем не усилиями тех, кто за победу эту боролся. Ибо восторжествовал он в первую очередь над ними. Автор не умер, принеся себя в жертву тексту, напротив, несчастный и пучеглазый, он оказался герметизирован в одной из склянок медицинского музея, к которой водят экскурсии и в которую тычут указкой экскурсоводы. Текст же оказывается лишь сугубо функциональной сопроводительной табличкой.

А подлинные победители, это как раз экскурсоводы и посетители - те, кто пишет и читает о литературе, по ее поводу, на ее счет. Те, кто относится к ней с позиций более потребительских, нежели альтруистических. Вроде нас с вами.

На этом можно было бы и прерваться. Однако мы этого не сделаем - из соображений, какой ни есть, но профессиональной сознательности. Ибо не так уж на самом деле и мрачна картина. Есть и проблески, и намеки на светлую, отчасти сиятельную перспективу. И не упомянуть их - дело непростительное.

Поэтому цитируем:

Алена Злобина.

Утешительный post scriptum.

"В жизни человека самоубийство, естественно, ставит точку; в жизни человечества конец иногда оказывается началом. Так, на закате Римской империи некоторые писатели решили: все - литература кончилась. Ничего нового уже не придумаешь, и остается только играть в формалистические игры и заниматься комбинаторикой, складывая хрестоматийные строки новым, неожиданным образом. Называлось это "центон" (от "cento" - "одежда из лоскутов"); сегодня подобные упражнения зовутся постмодернизмом. "Что было, то и будет, и нет ничего нового под солнцем", - говорил Экклезиаст. Но что замечательно, античная цивилизация тогда и вправду кончилась. Началась христианская. Нормальное развитие истории".

Хорошо сказано.

Подписываемся.