На дворе дождь и пятый день Сурка.

Четвертый (13. 04), казалось бы, канул в безвестность. По крайней мере, кто-то, должно быть, так и решил.

Если да, то это был скоропалительный вывод: в сегодняшнем обзоре мы наверстаем упущенное и отметим наиболее интересные из вчерашних публикаций. Правда, теперь только те из них, которые можно найти в Сети - то есть без особых усилий.

Итак - 13.04.

1. В "Итогах" Лев Рубинштейн рецензирует сборник стихотворений Казимира Малевича. Это, пожалуй, единственная нейтральная фраза абзаца, который вы читаете. Поскольку, похоже, ко Льву Семеновичу у меня некоторые счеты (думаю, это мало кого интересует, но существующей возможностью высказаться пользуюсь). Дело в том, что мне случилось читать этот сборник. Читать достаточно внимательно, чтобы не согласиться с доводами обозревателя. Во-первых, думается, что о Малевиче в принципе не стоит писать на манер усталого цыканья через губу:

Вне историко-культурного контекста стихотворения Малевича воспринимаются в лучшем случае как вдохновенные монологи глухонемого. В худшем же - как громокипящие манифестации накопившейся за целое столетие многозначительной пошлости. Или же пошлой многозначительности - как больше нравится.

Во-вторых, очень сомнительным представляется сам тезис об особом статусе поэзии живописцев, музыкантов, филологов и т.д.:

Существует, уверенно заполняя определенную культурную нишу, род иной поэзии - поэзии прозаиков, поэзии музыкантов, поэзии филологов, поэзии художников. Поэзия поэта ценна и значительна настолько, насколько сам поэт способен преодолеть твердую и справедливую, на наш взгляд, убежденность в том, что поэзия невозможна. Поэзия же непоэта воспринимается и оценивается по совсем иным критериям. Поэзию непоэта читаешь иногда с сочувствием, но никогда с состраданием. Для художника стихотворные и прочие литературные занятия - лишь составные части или же частные случаи его визуальной практики.

Слишком уж много исключений - от Микеланджело до Ницше (изрядного, заметим, филолога). Кроме прочего, Лев Семенович, видимо, мало знаком с представлением о творческой биографии как о слитном проекте. Либо же считает возможным по мере необходимости о таком представлении забывать. Что же до качества стихов Малевича, то, на мой взгляд, в лучших своих образцах они ничуть не уступают произведениям его современников - Хлебникова, Маяковского, Хармса, Введенского. Больше того, они как равноправная деталь, фрагмент, эпизод - как больше нравится - дополняют общую картину литературы того времени. Они, повторюсь, самостоятельны настолько, чтобы не нуждаться в уже упомянутом сочувствии. Это не сложный или, напротив, незамысловатый клон поэтики футуристов и обэриутов. Ничуть, Малевич слишком зациклен на собственных идеях и мировоззрении в целом, чтобы не проступать с авторской, опознаваемой стилистикой даже в тех составляющих его поэтики, которые можно считать "заимствованными". Гете утверждал: "Чтобы что-то создать, надо чем-то быть". Так вот, Казимир Малевич этим чем-то был. Весьма и весьма. И оттого его поэзия воспринимается именно в качестве поэзии - индивидуальной и внятной. С этим эпитетом, пожалуй, легче избежать пафосности - тем более, что соблазн отнестись к предыдущим абзацам ровно с такой характеристикой тем более велик, чем более отстранен и игрив текст, опубликованный в "Итогах".

Что, если подумать, не страшно. Все выше- и нижесказанное - исключительно мое мнение, с которым никто не обязан соглашаться.

2. В "Известиях" интервью с украинским поэтом и киносценаристом Иваном Драчом. На днях он назначен главой Госкомитета Украины по информационной политике, телевидению и радио.

Внешне напоминающий удачливого детского писателя, на деле Иван Драч оказывается неистовым Давидом. И лирой, и начальственной подписью разящим Голиафа индифферентности сограждан в национальных вопросах.

Драч называет национально несознательных соотечественников "малороссами". Ранее написавший книгу с воинственным названием "Духовный меч", сегодня Драч получил этот меч в собственные руки.

Главную задачу поэт видит в том, чтобы "сделать отечественное информпространство украинским". Пока, разумеется, получается не ахти: мы "культурно проигрываем" по трем статьям - по книжкам, телевидению и газетам, в большинстве не "говорящим" на украинском языке. Зато не потерян театр. Видимо, он-то и станет плацдармом духовного возрождения Украины - под трепетным надзором автора более 20 поэтических сборников. Один из которых носит особенно символичное название - "Сизифов меч".

3. Среди материалов сетевой версии "Ex Libris" (#14) отметим статью Вадима Соловьева об издании, выпущенном РИА "Новости" совместно с Росинформцентром - Чечня. Белая книга.

"Белые книги" - особый, давно уже существующий на Западе тип изданий, в которых официальная власть разъясняет свою позицию в тех или иных конфликтных ситуациях и комментирует их развитие с собственной точки зрения. "Чечня" - первая в России книга такого рода.

Что до статьи, то она абсолютно разгромная. На взгляд Соловьева, ошибкам и упущениям тех, кто готовил издание, несть числа:

Знакомство с первым "белым" опусом порождает сомнения в том, что это благое начинание станет успешным. Прежде всего потому, что в книге нет заявленной позиции властей, а содержатся лишь публицистические материалы, надерганные из разных отечественных и иностранных печатных изданий. Документальная часть ее содержит лишь те официальные документы, которые иногда печатались или комментировались на страницах СМИ. Закон жанра явно нарушен.

Получился дайджест наскоро подобранных материалов из газет. Традиционным введению и заключению не удалось обобщить содержание книги, из-за чего складывается четкое впечатление, что глубоко продуманного общего замысла не существовало, а все было подчинено решению сиюминутной политической задачи.

Если читатель более или менее постоянно следил за публикациями в центральной печати, вряд ли он найдет что-то новое в "Белой книге" по Чечне. А единственное "новое" в ней - это некоторые фотографии жертв чеченских расправ. Их натуралистичность не вызывает сомнений в том, что они извлечены из архивов спецслужб.

Кроме того, составителям вменяется в вину неспособность подать материал таким образом, чтобы на него адекватно прореагировала западная общественность. В книге, по Соловьеву, не учтена специфика восприятия европейцами российских реалий.

Возможно, все это справедливо, тонко и профессионально подмечено. Единственное, что вызывает вопрос - пассаж об излишней натуралистичности фотографий жертв чеченских боевиков. Видимо, Соловьев считает, что их стоило брать из семейных альбомов. Или попросту с надгробных плит? Чтобы особо не шокировать европейское сообщество? Учитывать, как сказано, специфику?

В том же номере "Ex Libris" можно найти заметку Людмилы Штерн о критическом эссе Солженицына "Иосиф Бродский - избранные стихи" (в терминах Штерн - о тяжбе Гиганта прозы с Титаном поэзии), рецензию на недавно изданный "Русско-латинский словарь" (составители А.В.Подосинов, А.М.Белов), а также крайне занятное интервью с автором сценария к фильму "Москва слезам не верит" Валентином Черных, который специализируется теперь на изготовлении рассказов для глянцевых журналов - в том числе для "Cosmopolitan". Что неудивительно.

14.04

Теперь о сегодняшних публикациях. Их немного. Говоря откровенно, две. Но обе - как на подбор.

a) Одна из них принадлежит перу старого нашего знакомца, ака Льва Данилкина. Который на сей раз рецензирует в "Ведомостях" роман Фаулза "Мантисса".

Видимо, время (вернее, сезон) написания рецензии сказалось на вдохновении автора самым недвусмысленным образом. Поскольку из всех возможных интерпретаций содержания романа Данилкин избрал одну - самую актуальную. Строго по Фрейду:

"Мантисса" - секс-терапетивческий текст о горькой участи современного литератора.

С такой рекомендацией роман стоит распространять лишь в аудиториях Литинститута и еще существующих Домах Творчества. Однако атору & его подсознанию нет до этого никакого дела. Как тетерев на току, он/оно смакует и нашептывает одно заветное, так к месту пришедшееся и моментально полюбившееся слово:

Секс-болезнь-литература, как выяснилось в "Мантиссе", - триада, не менее волнующая, чем sex-drugs-rock'n'roll... Именно благодаря стольким совокуплениям можно продержать целый роман на разговорах с сомнительным персонажем - музой - без единой побочной линии: только споры, женский визг, ласки, ссоры, слезы, драки и академические дискуссии.

Нельзя сказать, что я не понимаю автора. Или лицемерно глумлюсь над его вполне своевременными чувствами. Вовсе нет. Скажу больше - пожалуй, теперь я сделаю эту книгу настольной. Среди прочего - чтобы хоть так присоединиться к чарующей и феерической атмосфере, в которой живут современные литераторы.

b) Рецензия на книгу Питера Акройда "Процесс Элизабет Кри", опубликованная в "Итогах", хороша уже своим объемом: 2 абзаца. Один из которых - попросту пересказ сюжета. Что, надо думать, сильно побуждает потенциального читателя к дальнейшему знакомству с романом, который выстроен по законам детективного жанра. И не претендует на лавры "Преступления и наказания". По крайней мере - не в первую очередь:

Параллельно развиваются две сюжетные линии: о карьере актрисы мюзик-холла Элизабет и о зверских убийствах, учиненных ее будущим супругом, журналистом Джоном Кри, если судить по его дневнику. В финале Акройд увязывает обе линии воедино, шокируя читателя и досказывая до конца звучащую на протяжении всего романа мысль о том, что ритуал театра и ритуал убийства тождественны друг другу.

Пожалуй, все. До понедельника.