В старые добрые времена в конце книги можно было найти несколько чистых страниц с надписью "Для заметок". Мало кто использовал их по назначению, а зря. Непосредственная реакция на прочитанное, да еще записанная на тех же страницах, сразу после текста, - пусть не самая объективная, но уж точно самая честная.

• Сергей Геворкян. Ночной дозор. - М.: Московская городская организация Союза писателей России, 2000
• Владимир Дроздов. Обратная перспектива: Стихотворения. - СПб.: Пушкинский фонд, 2000
• Юрий Колкер. Ветилуя: Стихи, написанные в Англии. - СПб.: Геликон плюс, 2000
• Александр Кушнер. Летучая гряда: Новая книга стихов. - СПб.: Русско-Балтийский информационный центр "Блиц", Петербургский писатель, 2000
• Валерий Нугатов. Недобрая муза: Избранные стихотворения. - М.: Автохтон, 2000
• Борис Юхананов. Московский дневник. 1987-1995-1999. - М., 2000

Союз писателей, наверное, навсегда останется Союзом советских писателей (т.е. не писателей вовсе), будь он (союз) хоть трижды Московский городской... Только стоит медленно, останавливаясь на каждом слове, прочитать (если, конечно, хватит дыхания и терпения): Московская - Городская - Организация (sic!) - Союза - Писателей - России. По-моему, одно название - уже поэма, так много оно говорит каждому "сердцу русскому". Прочитав такую поэму, можно спокойно ложиться спать: день прожит не зря. Есть, значит, люди-писатели-поэты, и не просто люди, а целая Организация оных! Правда, пытаться представить себе это не стоит, если не хотите увеличить доходы своего семейного психоаналитика.

Да, совсем забыл, стихи-то...

Книжка такая черная, с белыми буквочками, красоты неземной, и портрет автора даже есть, чтобы можно было вглядываться в его глаза, глаза поэта, думая: "Так вот ты какой, С.Геворкян..."

Такое впечатление, что это не книга стихов, а книга стиха, т.е. одного (разросшегося до невероятных размеров) стихотворения. Подавляющее количество текстов Геворкяна, представленных в книге, построены по одному и тому же очень простому принципу. Это непрекращающееся определение какого-либо явления, постоянное нанизывание все новых и новых дефиниций на один и тот же образ.

И так без конца и без края. В результате все стихи получаются длинные-предлинные (стихотворения в четыре-пять строф - колоссальная редкость); впрочем, это понятно: ведь такое нанизывание может продолжаться бесконечно долго.

Стихи заканчиваются не потому, что достигается логический и композиционный финал, а потому, что автор просто устает. Образы возникают не из внутренней необходимости, а из необходимости поставить в конце строки рифму. Даже претендующие на оригинальность высказывания вроде "ставить тело, как свечу, в подсвечник скорбного сюжета" имеют аромат более чем полувековой давности (ср.: "Свеча символа получает медный подсвечник логики". - К.Зелинский. Поэзия как смысл: Книга о конструктивизме. - М., 1929).

Графоманство - название описываемому явлению.

Почти каждое стихотворение имеет название, почти к каждому подобраны надлежащие эпиграфы, под каждым обозначена дата написания, так что при желании можно вычислить месяцы и дни наибольшей творческой активности С.Геворкяна. Я лично придумал себе такую игру: искал дни рождения моих знакомых. Нашел. Почти всех! Увы, только мой день рождения не совпал с сошествием на С.Геворкяна духа творчества. Даже обидно: почему это меня так несправедливо обошли? Но, надеюсь, это не последняя книга автора и мой день рождения тоже будет увековечен появлением какого-нибудь нетленного шедевра строчек в 500-600.

Еще об одном казусе. Книга издана таким образом, что, дочитав до 32-й страницы, я с удивлением обнаружил... титульный лист, за которым как ни в чем не бывало шла первая страница, за ней - вторая. Таким образом, по-видимому, читателю предлагалось насладиться уже полюбившимися стихами второй раз. Может быть, конечно, это просто типографская ошибка, но уж больно она уместна в этой книге, где все время повторяется одно и то же.

Юрий Колкер, как и С.Геворкян, тоже, видимо, с трепетом относится к своим стихам; правда, даты, поставленные под текстами, отражают только год написания, без указания месяца и дня. Зато Колкер объясняет читателю, что это не просто стихи, а "стихи, написанные в Англии", как будто этот топонимический признак имеет какое-то отношение к поэзии. Может, для Ю.Колкера и есть какая-то разница, где написано стихотворение, но читателю это никак не объясняется, а самому догадаться не представляется возможным.

В своем творческом резюме, напечатанном на обложке, поэт пишет: "В моей литературной судьбе было, собственно говоря, только одно событие: в 1970 году я осознал себя консерватором. Новизна, всеми вокруг превозносимая, внезапно потеряла для меня всякую ценность, и я решил этого не стыдиться. Я понял, что хочу не оригинальности, а точности и естественности - и что отныне никто не сможет изгнать меня из строгого рая. Естественность я понимал как следование традиции, а не природе". Остановимся на этом авторском самопределении, так ка оно вполне отражает реальную картину его творчества.

Классическое словоблудие. Желание сказать что-то значительное при абсолютном отсутствии мысли; трюизмы, притворяющиеся откровениями.

Прежде всего, "одно событие" за тридцать лет творческой жизни - не маловато ли? Ведь с 1970 года в литературе многое изменилось, а Колкеру - трын-трава. Кроме того, консерватизм в искусстве - сомнительньное достоинство.

Фраза "я хочу не оригинальности, а точности и естественности" вообще лишена всякого смысла. Разве точность и естественность отменяют оригинальность? Да, собственно, только новое в искусстве и имеет право на существование; какой смысл переписывать двадцать раз подряд одно и то же, давно приевшееся и надоевшее всем на свете. Боюсь, правильнее было бы сказать "не могу быть оригинальным". А нам простое отсутствие таланта преподносится как некий добровольный акт отречения от оригинальности. Оригинальность в колкеровском смысле - это оригинальничанье, далеко не одно и то же, что новизна; тем не менее Колкер ставит здесь знак равенства. Скорее всего, именно из-за отсутствия способностей сделать что-нибудь действительно новое это самое новое становится чем-то плохим, а переливание из пустого в порожнее - творческой позицией.

И все-то свои книги автор поминает, чтоб, не дай Бог, чего не забыли или не подумали, что он не настоящий поэт без настоящих книжек со стихами.

Впрочем, иногда Ю.Колкер все же проговаривается; ведь как будто о себе он написал стихотворение:

Название первого же стихотворения в "Ветилуе" - "Ничего не случилось". Очень верное название. Ничего не случилось оттого, что книга издана, так же как ничего не случилось бы, если бы ее вовсе не существовало.

Несколько особняком стоит книжка Б.Юхананова "Московский дневник". Особенность ее заключается в оформлении. Каждая страница текста сопровождается никак с ним не связанной, но тем не менее достаточно оригинальной, выразительной и остроумной графикой. Таким образом, возникает сразу две книги: книга стихов и книга рисунков. На мой взгляд, последняя явно в выигрыше, потому что стихи выдержаны в достаточно узнаваемой абсурдистско-постобериутской традиции, в целом не прибавляя к ней ничего нового:

И все же, несмотря на традиционность и даже уж чрезмерно очевидную предсказуемость метода, именно в сочетании с графикой стихи читаются по-новому. Казалось бы, холодные, математически выверенные строки вдруг как-то очень по-домашнему, уютно звучат. Наверное, это слишком субъективная и недоказуемая характеристика; тем не менее, я настаиваю именно на ней. У Бориса Юхананова получилась очень задушевная, добрая, понятная (вопреки форме) книга. А финальные строки просто способны выжать слезу из мягкосердечного и доверчивого читателя:

В странном единстве находятся книжки таких разных авторов, как А.Кушнер, В.Дроздов и Т.Кибиров. Наверное, с большими или меньшими оговорками многие читатели согласятся с тем, что это авторы, вполне достойные уважения. Кто раньше, кто позже, но без читательского внимания никто из этих поэтов не остался. А теперь? Чем стихи из "Новой книги стихов" Кушнера принципиально отличаются от его стихов, например, 10-15-летней давности? Принципиально ничем. Чем отличаются книги Т.Кибирова, которые он издает с неправдоподобной тактовой частотой? Принципиально ничем.

Тогда кто объяснит мне смысл этого литературного онанизма? Бесплодные книги, бесплодные стихи, скучающие читатели и, самое главное, скучающие писатели.

Стихи В.Дроздова - блестящие стихи, но, прочитав их, не испытываешь ощущения, что что-то изменилось. Существование подобных текстов - очень качественных текстов - можно было себе представить, можно было спрогнозировать. А это скучно. Скучно получать подарки, о которых заранее знаешь, всегда интереснее сюрпризы.

Получается такое своеобразное эпигонство, где образцом для поэта выступает его же собственное творчество. Наверное, не зря в книге В.Дроздова есть четыре небольших (по два стихотворения) цикла под названием "Варианты". Это уж даже слишком символично, чтобы как-то комментировать!

Менее "говорящая", но вполне убедительная деталь: "Летучая гряда" А.Кушнера практически вся разбита на циклы с названиями вроде "Три стихотворения", "Семь стихотворений", "Шесть стихотворений", "Восемь стихотворений". Более безликие названия трудно себе представить. Создается впечатление, что подобные циклы могут самопроизвольно плодиться без всякого удержу. А дело все в том, что стихи объединяются в циклы по малоосязаемым, практически неуловимым признакам. Конечно, не надо, чтобы структура и приемы лезли в глаза, это тоже раздражает, но и скрытые, замаскированные связи хороши тогда, когда их находишь, а не тогда, когда их существование только предполагается, да так в форме априорной недоказуемой данности и остается.

Предвижу реплику: что ты все ругаешься! И то тебе не так, и это не этак! Ругаться-то проще простого.

Во-первых, не проще. Поди попробуй поругай, например, В.Дроздова. Ведь прекрасный поэт, поэт настоящий, поэт, который (лично мне) очень нравится, но... (см. выше).

Во-вторых. Если бы не было книг и авторов, ориентируясь на практику которых, я и выдвигаю свои претензии, тогда и спросу никакого не было бы. Писатели пишут - мы читаем и, умиленно вздыхая, не выходим из состояния катарсиса.

Примеры? Пожалуйста. Практически каждая новая книга Г.Сапгира была действительно новой, поэт постоянно искал новые формы, средства выражения, испытывая разные текстовые структуры на прочность. Пускай не все им сделанное равноценно, но никогда нельзя было сказать, что он топчется на месте. Вс.Некрасов в своей "Дойче бух" совершил (мало кем замеченную) реформу целого жанра - макаронической поэзии, известной со времен античности и всегда воспринимавшейся как сатирическая или шуточная. У Некрасова она зазвучала как лирика. Или недавний пример. Вышла книга, нечто вроде "избранного", Л.Рубинштейна "Домашнее музицирование". И, несмотря на принципиальное единство основного метода поэта, - как по-разному построены тексты, относящиеся к разным периодам времени! "Эстетический эффект заключался в какой-то почти алгебраической строгости и чистоте построений, испытующих пустоту. В художественном конструировании терминологии. В какой-то мягкой иронии, с которой автор обнаруживал новые художественные возможности в самых неожиданных местах" (М.Айзенберг. "Взгляд на свободного художника").

Вот об этих "новых художественных возможностях", обнаруживаемых "в самых неожиданных местах", и идет речь. Этого ищу и не обретаю.

Впрочем, сюрприз все-таки есть - "Недобрая муза" В.Нугатова.

Я уже говорил о книге Вс.Некрасова "Дойче бух"; она появилась в 1998 году. Примерно в то же время Нугатов написал стихи:

Или:

Пожалуй, здесь Нугатов пошел даже дальше Некрасова; изначально как другой язык воспринимается не только собственно иностранная лексика, но и лексика разных стилевых пластов ("кабы", "кур во щах", "в натуре", "непруха", "брателло" и т.п.) Все это, накладываясь на средний стиль с яркими, знаковыми для поэтической лексики словами ("Августин", "Гомер", "карфагеняне" и т.д.), в сочетании с лирическим звучанием всего текста дает бурную реакцию. Слово, очищаясь, продираясь сквозь стиль, звучит свежо и ново, сохраняя естественную функцию описания мира и одновременно приобретая черты объекта описания.

Все остальные элементы композиции оказываются уже в подчиненном положении по отношению к этой главной, конструктивной особенности. Книга Нугатова заслуживает пристального внимания, так как это очевидный прорыв в какие-то новые формы существования поэзии на фоне полного застоя и скуки.

Я не знаю, читал ли Нугатов вышеупомянутую книгу Некрасова (не исключено, что нет), но не это важно. Главное - то, что у обоих поэтов получились блестящие лирические стихи, построенные на совершенно неожиданном материале. И, судя по той непринужденности, с какой возникли эти тексты, судя по просто удивительной синхронности их возникновения, в поэтическом языке назрела необходимость пересмотра некоторых иерархий. Поэты почувствовали это - и результат превзошел все ожидания.

Валерий Нугатов сделал еще один шаг в этом направлении. В книге есть стихотворение, написанное на японском языке латинскими буквами, а в сноске дан его перевод:

Уж не знаю, действительно ли это японский язык (тут я вполне готов поддаться мистификации), но в любом случае эксперимент достигает цели: поэт, отталкиваясь от традиции, создает новые уровни соотношения читателя и текста, читателя и автора. Автор становится как бы переводчиком, медиумом, причем не всегда корректным (сочетание с поэтической лексикой и возвышенной тематикой таких слов и выражений, как "Ой" и "Ишь ты, умерла").

Важно, что для "подлинника" выбран именно японский язык. Для русского читателя это язык максимально чужой и тем не менее мгновенно вызывающий комплекс очень устойчивых ассоциаций и читательских ожиданий, которые затем последовательно и очень остроумно разрушаются автором.

Что же из всего сказанного следует? Поэзия в коматозном состоянии. Яркие вспышки сознания ничего не меняют, а лишь усугубляют общее впечатление упадка. Много хороших поэтов, а поэзии нет.

Что-то дальше будет?

Книги предоставлены московским магазином "Проект О.Г.И."