Мне кажется, что мы живем в двух совершенно непересекающихся культурах. В одной, которую я склонен считать нормальной и продуктивной, находятся издательство Ad Marginem, Владимир Сорокин, Александр Пятигорский, Лев Рубинштейн, и в ней происходит, может быть, не всегда удачно и всегда трудно, какая-то достаточно интенсивная, напряженная и осмысленная интеллектуальная и эмоциональная работа. В другой располагаются журналы "Новый мир", "Знамя" и Алла Латынина. И у меня такое ощущение, что эта вторая культура живет в каком-то особом времени, во времени раннего Чехова или позднего Боборыкина, и для нее не существует не только опыт мировой культуры XX века, но даже опыт советской литературы, литературы по-своему великолепной, авангардной, смелой и неповторимой, где были не только и не столько Фадеев и Бабаевский, но прежде всего Андрей Белый, Платонов, Булгаков и Пастернак.

В этом же вневременном и тем самым, увы, вечном, таком же вечном, как сама пошлость, измерении находится и "Большой Букер". Роман, выигравший эту премию, представляется мне сочетанием безвкусных, мало связанных между собой предложений, которые написало существо, напрочь лишенное каких бы то ни было признаков литературного дарования. И это существо - Михаил Шишкин, автор романа "Взятие Измаила", любимец "Большого Букера", на которого ставили наиболее передовые члены жюри.

В плане сюжета роман представляет собой полнейшую модернистскую неразбериху: в процесс, на котором оправдывают мать, убившую младенца, почему-то врываются вдруг боги Сварог и Мокошь, причем Сварог пирует в Пицунде, а Мокошь отправляют на Колыму (напоминает пародию Достоевского на рассказ Тургенева "Довольно" в "Бесах" - там "неизвестно откуда является Анк Марций"); в плане стиля это сочетание шинельного "потока сознания", то есть косноязычной речи подвыпившего неумного московского интеллигента, и наивного, грубейшего в своей наивности идиотического неомифологизма: среди героев текста персонажи славянской мифологии - все эти Перуны, Велесы, Свароги и Мокоши. Последняя-то и есть преступная мать, убившая младенца (прошу всех, кто увидел здесь реминисценцию к "дитю" из "Братьев Карамазовых", а также к Марье Тимофеевне из "Бесов", дружно зарыдать от счастья).

При советской власти механизм цензуры сдерживал инакомыслие, но он сдерживал и пошлость. То есть пошлости, конечно, было хоть отбавляй, но она не лезла в большую литературу, знала свое место. При советской власти было два закона: один - активно помогать ее выживанию, другой, противоположный, - активно препятствовать ее выживанию. Сейчас общество лишилось внутренней цензуры, суперэго, эстетической совести, попросту говоря. Журналов много, всех кто-то поддерживает, кто-то награждает, пиши - не хочу. Следствие этого очень простое: эстетическая деградация.

Меня можно было бы спросить: а что отличает плохой текст от хорошего, почему я с такой уверенностью выношу свой критический вердикт? Не знаю, для ответа на этот вопрос надо сначала понять, кто спрашивает. Не только для баварских бюргеров, но даже и для Хайдеггера Гитлер был чем-то хорош, а Сталин - не только для Ежова, но и для Людвига Витгенштейна. Если читатель, который выписывает "Новый мир" и "Литературную газету", призовет меня к ответу, мне нечего будет ему сказать. Вам нравится, ну что же, читайте, печатайте, награждайте.

В общем, нормальной, с моей точки зрения, культуре тот факт, что кому-то там подарили бутылку "Смирновки" стоимостью двенадцать с половиной тысяч, нисколько не помешает. Это помешает культуре в целом.

Когда на рынок выбрасывают дешевую отравленную водку, алкоголики балдеют, а нормальные люди все равно будут пить нормальную водку, но рынок в целом будет испорчен. Потому что у кого-то возникнут иллюзии, что можно с легкостью выдавать фальшивую водку за настоящую. Не обольщайтесь! Всегда найдутся знатоки, которые с такой же легкостью выявят подделку. Просто ее потом трудно будет изъять из продажи.

╘ Вадим Руднев, 2000

╘ ИД "Коммерсантъ", 2000