1. Недопереваренный Шишкин

Решительно не хотелось мне говорить о Букере здесь, в этой рубрике. Но следующие после сакраментального обеда два дня в прессе слышался такой скрежет зубовный, что я позабыл о нечаянной радости (в кои-то веки появился русский роман и не разминулся с Букером, который его, по положению о премии, десять лет днем с огнем ищет) и впал в тяжелейшее недоумение. Кто-нибудь в этой стране еще читает книжки просто так, не встраивая их в разнообразные премиальные сюжеты? Кто-нибудь их дочитывает до второй хотя бы половины? Или критические желудки от неумеренного потребления Б.Акунина и другого синтетического фаст-фуда, выходящего на поп-лейбле "Захаров", совсем расслабились и не в силах переварить настоящего мяса с кровью?

Все понятно с Немзером и Архангельским: ребята поставили на другую - верную и привычную - лошадку. Ну, проиграли. Ну, вытащили из шести загодя написанных "некрологов" самые нежеланные. И на страницы "Известий" и "Времени новостей" излилась вдруг такая густопсовая советчина, что даже я, признанный "либеральный жандарм" (цитата из Басинского), рот открыл.

В 2000 году попрекать писателя местом жительства, "шить" ему "страстное оправдание эмиграции" и какое-то невнятное "духовное капитулянтство" - побойтесь бога, господа! Не вижу на улицах никаких баррикад, на которые вы могли бы взгромоздиться со своими знаменами. Возьмите шинель, идите домой...

Лиза Новикова! Вот от кого не ожидал! Даже если заголовок вашей девичьи-важничающей заметки "Букера дали, не читая" придумал неведомый рерайтер, нельзя "читать в сердцах". Конечно же, текст иногда помогает автору "изжить свою интимную боль", как вы пишете, и даже я соглашусь с тем, что писатель ради этого "затевает сыр-бор". Но таким умозаключением ваша работа критика должна начинаться, а не венчаться...

Контрольный выстрел Вадима Руднева (это ж, значит, свербило у человека, раз он на следующий день после неопытной Лизы вернулся, чтобы добить) меня просто расстроил, как небрежность профессионала. Наверное, в России сейчас даже не две культуры, как считает Руднев, а пять или шесть. Между ними достаточно сложные отношения. Но ежели одна культура желает утвердиться на трупе другой, а никак не иначе, значит, она от этого трупа в прискорбной, но неотменимой зависимости. Ключевое слово рудневской филиппики - "пошлость" (все то, что не Сорокин, не Пятигорский, не Рубинштейн), но сдается мне, что в сочетаниях "Рубинштейн и "Итоги", "Руднев и "Коммерсантъ" тоже что-то такое слышится - не вполне комильфо. Хотя, конечно - "эпатировать буржуа" удобнее всего на страницах "Купца"...

Обидно, право. Одни ждали высококачественного, однако не за пределами читабельности текста. Другие тосковали по литературе, которая "больше литературы". И вот появилось нечто, где то и другое - "в одном флаконе". Не узнали. Не переварили.

2. И другие книжки

Впрочем, пока критики с презрением кушали халявный букеровский обед (кстати, загляните как-нибудь в "Дневники" Сергея Есина, где автор дотошно и со вкусом перечисляет меню многих литературных обедов), я серьезные книжки читал.

Во-первых, хлипкую книжечку, изданную два года назад "Прогрессом" и никем, насколько мне известно, особо не замеченную: Виктор Клемперер. Свидетельствовать до конца. Из дневников 1933-1945.

Заметили другую книгу Клемперера: прославившую его "LTI (Язык Третьей Империи)". (Автор рецензии Александр Алтунян вообще едва ли не единственный занимается у нас политической (не поэтической) речью.)

Помнится, когда между свеженькими и пухлыми томами главного врага "западнизма" А.Зиновьева мелькнул надорванный корешок скромной книжки Клемперера, я сначала обрадовался, а потом меня ввело в раздражение пафосное (явно не авторское) название и лукавое словечко "из". Ох уж эти мне "изборники", вошедшие ныне в великую моду! Дневник - заведомый эпос, "избрать" из него что-то немыслимо, не нарушив живого процесса. Но наше книгоиздание отнюдь не забыло заветного советского принципа "кушай что дают": перевели тебе Eine Auswahl fur junge Leser, вот и читай. Вдруг помолодеешь.

Слов нет, редакторы выбрали самый острый период: жизнь немецкого еврея, мужа арийки под властью Гитлера. Механизм по-германски педантичного, забюрократизированного геноцида. Медленно сжимающаяся шагреневая кожа: шаг за шагом, циркуляр за циркуляром. Профессор между тем продолжает писать свои труды о французской культуре ХVIII века, ведет дневник, перебеляет на машинке очередные главы Curriculum vitae, ведет записную книжку, из которой вырастет потом LTI.

Самое потрясающее здесь - отнюдь не описания нацистских притеснений. Самое потрясающее здесь то, что язык дневников Клемперера по сравнению с грубым, аляповатым, пафосным, эмоциональным, спортивно-молодежным языком Третьей империи кажется серым, заштампованным, средне-буржуазным. Пожилой немецкий профессор против национального авангарда: вот какой банальный конфликт разворачивается здесь в трагедию. Национал-социалисты ведь и в самом деле попытались совершить в Германии антибуржуазную революцию, которая имела свои мелкие и глубокие корни. Потому и недостает остро записей до 1933-го и после 1945-го, нет завязки и развязки.

И странная, знаете ли, мысль приходит в голову: в экстремальной ситуации выжить и сохраниться помогает самая консервативная, самая окаменелая, самая автоматическая часть традиции.

Что справедливо, наверное, и для Дрездена, и для Перми.

Владимир Абашев, только что увенчанный лаврами Малого Букера в качестве куратора фонда "Юрятин", за неделю до увенчания защитил, между прочим, докторскую диссертацию. Не знаю, как называлась диссертация, а вот "монография", которую обязан предъявить ученому совету соискатель, называется коротко и ясно: "Пермь как текст".

В самом деле, если Петербург - давно текст, почему бы не прочитать и Пермь? Всякий преодолевший диссертационные условности (обоснование темы, новизна, методология, история вопроса и т.д.) и добравшийся до живого текста будет вознагражден неожиданными открытиями, "сближением далековатых понятий" и вообще некоторым безумием всего проекта. Достаточно сказать, что пермский сюжет первой половины нашего века развивается у Абашева под знаком Василия Каменского и Бориса Пастернака, а второй - Алексея Решетова и Виталия Кальпиди. И Кальпиди, ей-богу, выглядит ничуть не интереснее советского полуклассика Решетова.

Воистину, как сказано в заключении, "Здесь Пермь обнаруживает и ведет себя как личность...". И, разумеется, Абашев не был бы Абашевым, фундатором и куратором "Юрятина", если бы не добавил: "Поэтому предложенный очерк "пермского текста" можно представить не только как теоретическое осмысление проблемы и интерпретационную модель, но и как введение в методологию практической деятельности, направленной на пробуждение памяти локального текста".

3. Честными глазами PROMTа

Но, откровенно сказать, переваривать в день по профессору - это рацион, требующий какой-то разгрузки; поэтому в неурочный день я открыл-таки "Итоги", которые вынесли на обложку групповой портрет "Битлз" года, наверное, 1964-го. Тема номера - "Время "жуков"". 20 лет со дня смерти Джона Леннона, 30 лет - выхода последнего альбома. Почитал я милые, ностальгические статейки Александра Кана, украшенные нарядными фотографиями, и подумал - не только жителям Ливерпуля хочется помнить "Битлз" исключительно "дореволюционных" (до 1968 года), но и нам с ними удобнее там. Милые мальчики. Типичный средний класс. Почти яппи. Вот и у нас теперь тоже есть. Даже как-то скучно стало.

И решил я тоже помянуть "Битлз": сунул в компьютер диск с полным собранием сочинений в формате Mp3 и стал слушать, бегая с трека на трек. Тупо смотреть в монитор как-то нелепо, поэтому я обычно развлекаюсь, тут же переводя приложенные английские тексты с помощью PROMTа, который ограничен и честен, а потому изредка выдает настоящую правду жизни. Сегодня вот перевел Yer Blues. Вставляю прямо из буфера, не вмешиваясь:

• Предыдущий выпуск