Русский Журнал / Круг чтения /
www.russ.ru/krug/20001212.html

"Книжное обозрение" # 50: избранное

Дата публикации:  12 Декабря 2000

Голодовка проходит нормально

"Кризис поэзии", о котором принято говорить в последнее время, конечно, ерунда. Природа этого "кризиса" (как и большинства "кризисов") вся в анекдоте про богача, купившего ящик фальшивых елочных игрушек. "Почему фальшивые - не вешаются? - Вешаются. - Не блестят? - Блестят. - Так что ж тогда? - Не радуют".

Разговор о поэзии сегодня, о литературе вообще внутри себя несет невысказанный (и невысказываемый, неприличный) вопрос: что я, читатель, должен делать с поэзией?

Положим, для позапрошлого, XIX века это была форма проведения обширного досуга. Отчасти салонная игра, вроде фантов или шарад. Если верить самим поэтам, некогда поэзия была носителем предвечных истин. Потом (помним сами) стала носителем политических идей. Потом - формой эстетического сопротивления.

Если требовать от нее сегодня того же, поэзией надо назвать телевидение. Это самая массовая форма досуга, игра, лучший проводник политических идей и пр. Как и поэзия, оно завораживает своей чудесностью и вызывает благоговение.

Вот важная часть регламентированного потребления поэзии: принято благоговеть. Этот культурный механизм когда-то умела вырабатывать советская школа, но секрет сей утрачен подобно рецепту строительства пирамид. Полагаю, кстати, что благоговейное и немое почитание поэтов в Союзе отчасти покоилось на священном ужасе недавно грамотных людей перед письменностью вообще.

Впрочем, для почитания достаточно двух - много трех - поэтов. Нам с детства сказано: Пушкин - чемпион в тяжелом весе. Однако же - и Хлебников тоже чемпион, и Ходасевич - чемпион, и Блок - чемпион, и Бродский - чемпион. Не вполне лишенный фантазии читатель просто вынужден задаваться вопросом "швамбраниевского" типа: а если Пушкин на Бродского полезет - кто кого сборет?

Досуги мои кратки, благоговение включается редко, давно уже не самопроизвольно и требует чуть больших оснований, чем просто умение писать слова. Предвечных истин пойду искать к святым отцам и христианским мистикам. Я точно знаю: никто никого не сборет - мне Мандельштам сказал. И как мне вести себя со стихами?

Книги, которые мы рецензируем сегодня на этом развороте, по твердому нашему впечатлению, несут в себе невысказанные ответы на незадаваемый вопрос. Айзенберг, Кенжеев, Павлова, Петрова, Стратановский, Фанайлова - знают сами и дают знать читателю, что сегодня делать со стихами.

А.Г.

Шорт-лист на троих

Этого ждали давно. Специальной поэтической серии от "НЛО", их фирменного знака качества на образцах современной отечественной словесности. Желанный ребенок появился на свет легко - в новой поэтической серии печатаются победители и финалисты Премии Андрея Белого. В прошлом году в шорт-лист вошли Александра Петрова, Сергей Стратановский и Михаил Айзенберг. Петрова родилась в Ленинграде, живет в Риме, до этого - в Тарту и Иерусалиме, ее книга, естественно, называется "Вид на жительство". Стихи сменяются эссеистической прозой, мандельштамовская точность и крепость - удалью модернизма, далью постмодернизма, постоянна лишь нежность: "Слишком мало места на дискете / записать весеннее цветенье..." Сергей Стратановский тоже из Ленинграда, живет в Петербурге. Заслуженный самиздатец, самый "игровой" автор из троицы, стихи как прическа у заключенного - короткие, жесткие, порой даже видна наколка. Его "Тьма дневная" - тоже своего рода наколка. Он из тех, кто всегда входит в шорт-лист (потому что гений) и никогда не получает саму премию (потому что не мейнстрим, каким бы он в данный момент ни был). Он даже фамилией похож на Яна Сатуновского, одного из таких же, как он, - от Лебядкина до Холина, лишенных традиционных поэтических благ. Цитировать не буду: все хорошо, от первой буквы заглавия до последней точки оглавления. Михаил Айзенберг, москвич, самый из троих известный, популярный и тонкий критик. Естественно, его стихи гораздо более "ленинградские", чем у двух вышеназванных поэтов, гранитности и классицизма нет, но есть уверенность, сознание поэтической правоты. Недаром "Другие и прежние вещи" не снабжены ни предисловием, как у Петровой, ни послесловием, как у Стратановского. И так все ясно: "Зелень бессмертна и существа несметны. / Тучи поющих на тысячи безголосых. / - Не унывай, - воздух стрекочет светлый. - / Я под конец обьясню тебе легкий способ".

Мария ТОКАРЧУК

Тот-кто-голосит

Фанайлова Е. С особым цинизмом. - М.: Новое литературное обозрение, 2000. - 44 с. - (Премия Андрея Белого). Тираж не указан. (о) ISBN 5-86793-128-5

Синьяк, скажем, или Ван Гог жестко задают точку, где положено стоять зрителю: стоит ему сделать шаг в сторону, выйти из заколдованного круга, как картина рассыплется на грубые мазки, цветные пятна. Фанайлова так же ловко ставит читателя на место.

Отсюда ему не сдвинуться. Как сказочного героя, его разом пожирает огонь и заливает вода, ангелы являются ему и сводят его во ад, и возводят в видение рая, и секс грохочет, как прохожий товарняк на стыках, и весь двадцатый век, и ахматова-бродский-пушкин-кузмин-окуджава.

Хармс мечтал о таком реальном искусстве, чтобы стихотворением можно было выбить стекло, как камнем. Стихи "С особым цинизмом" вышибают все форточки разом, распахивают двери восприятия и срывают крышу.

Вот способ употребления: их надо принимать внутрь, инъецировать внутривенно, наблюдая кипение крови, расширение пространства и игру психоделических цветов.

Фанайловой в наследство от прошедшего века осталось уменье невнятицу обращать в шаманские экстазы, дружеские намеки - в проговорки о фатуме. Эти стихи окликают читателя на "ты".

Лучше, чем вынесенное на обложку "С особым цинизмом", название цикла "Из записок маньячки". Эти стихи маниакальны - и абсолютно нормальны. Само чеканное стихосложение - рифмованное, жесткое, разговорное в интонационной сути - железные скобы в распадающемся мире. В них и не ночевало "равнодушье, сестра и зеркало умирания". Зато Тот-Кто-Голосит (не "автором" же называть это живое существо!) способен смотреть на свой мир открытыми глазами и знает главное слово.

А уж как наступит умная старость,
Как поставит самый крепкий парус,
Так она еще раз все изменит,
На аптекарских весах своих измерит
ярость ярость ярость ярость ярость
и другие сказки и рассказы

Елена Фанайлова выросла и стала поэтом в Воронеже, живет и работает в Москве - на радио "Свобода". Если верить ей самой - с удовольствием. В 1999-м стала лауреатом премии Андрея Белого. Книжка "С особым цинизмом" - вторая. Для окружающих Елена Фанайлова не опасна.

Александр ГАВРИЛОВ

Плоть поэтической плоти

Павлова В. Четвертый сон. - М.: Захаров, 2000. - 112 с. 1000 экз. (п) ISBN 5-8159-0110-5
Павлова В. Линия отрыва: Книга стихотворений. - СПб.: Пушкинский фонд, 2000. - 48 с. Тираж не указан. (о) ISBN 5-89803-059-Х

Сразу две книжки Веры Павловой, вышедшие - почти одновременно! - в наше, как уверяют некоторые, непоэтическое время, говорят только об одном. Есть, значит, у нас поэты известные и популярные, и это не всегда попса, и это не всегда плохо. Веру Павлову любят критики, ее цитируют почти в любой филологической компании, Вера Павлова может быть какой угодно, но никогда - скучной. За последние лет пять мне попались всего два поэта (не знакомых мне лично), чьи книги я хотел бы иметь у себя на полке. Первый - Мирослав Немиров, второй - Вера Павлова.

"Пушкинский фонд" славится тем, что хорошо и много печатает поэтов. Если встречаешь на магазинной полке незнакомого стихотворца, изданного в "ПФ", его можно брать не глядя: наверняка это будет хорошо. "Захаров" пиитов не жалует, печатает книги хоть и интеллектуальные, но все же стремящиеся стать бестселлерами. И, как ни странно, он и здесь попал в точку: уж если кого сейчас и купят, то Павлову. И издавать ее надо так, как издал "Захаров", - красиво, броско, разнообразно, стихи короткие, яркие, запоминаются, хочется цитировать каждое, показывать знакомым, произносить в виде тоста, наносить на грудь в качестве татуировки, декламировать в метро и в милицейском участке: "Я, Павлова Верка, / сексуальная контрреволюционерка, / ухожу в половое подполье, / идеже буду, вольно же и невольно, / пересказывать Песнь Песней / для детей. / И выйдет Муха Цокотуха. / Позолочено твое брюхо, / возлюбленный мой!" И хорошо, что в книжке не только "просто стихи", но и "Интимный дневник отличницы" (вещь совершенно невероятная, безумная, по ту сторону русских словарей и за пределами добра и зла: "В дневнике литературу мы сокращали лит-ра, / и нам не приходила в голову рифма пол-литра. / А математику мы сокращали мат-ка...") и небольшие прозаические фрагменты ("Стихи надо писать - как изменять мужу: быстро, тайком, в неучтенное, выпавшее из режима время. И возвращаться домой как ни в чем не бывало", "Век живи, век учи, с дураком помрешь"). Хороша и традиционная рекламная подборка в начале книги, составленная из отзывов прессы ("Чувство плоти, вкус плоти, вес плоти, плоть плоти, музыка секреции и урчание живота как музыка жизни; соитие плоти, зачатие плоти, ее жизнь, ее смерть и ее преображающее оправдание в поэзии, - в этом поэтика Веры Павловой", П.Белицкий). Одно плохо в "захаровской" книжке: нет оглавления.

"Пушкинский фонд", конечно, такого ляпа не допустит, но традиционная строгость оформления не стыкуется с "плотью плоти" Веры Павловой: она поэт не для критика, а для читателя. Да, для ценителя, но и для любителя. Впрочем, не будь "захаровского" сборника, мне бы "Линия отрыва" не показалась бедно оформленной: стихи-то прекрасны, плоть никуда не делась. "Первая глава" (космогонический венок сонетов, правда, без магистрала) и "Акафист грешнице", включенные в книгу, написаны Верой Павловой, а не очередным каким-нибудь бродскианцем! А то, что акафист - это, как поясняет на всякий случай автор, "особое богослужебное пение", ничего не меняет, точнее, ничего не отменяет: "Больно? Давай поглажу. / Щиплет? Давай подую. / Страшно? Стою на страже. / Бьет? Подставляй другую..." Этим и должен заниматься поэт - если может, конечно. В этом плоть его плоти.

Евгений ЛЕСИН

"Доброй женщины любовник, друг порядочных людей"

Кенжеев Б. Из семи книг: Стихотворения / Сост. П.Крючкова; Послесл. С.Аверинцева. - М.: Издательство Независимая Газета, 2000. - 256 с. - (Поэзия). 3000 экз. (п) ISBN 5-86712-027-9

Суперобложку избранных стихотворений Бахыта Кенжеева украшают высказывания о нем Кублановского и Лиснянской, Гандлевского и Липкина, Вяч.Вс.Иванова, а также краткая биографическая справка, из которой следует, что Кенжеев "автор восьми стихотворных сборников", - и список этих сборников. С названиями их, правда, какая-то путаница (на суперобложке - одни, в оглавлении и самой книге - немного другие), или же у Кенжеева этих сборников больше, чем восемь. Впрочем, это, пожалуй, единственный недостаток издания. Во всем остальном - оформление более чем достойное. Стихи - чеканны и хороши, подлинная классика конца тысячелетия: Аверинцев кому попало послесловий писать не будет. И уж если он говорит, что "такое понимали, ценили на исходе античности", то это стоит любых литературных премий.

Первое стихотворение сборника помечено 1973 годом, стихи того периода еще просты, в них много игры, никакого классицизма, никакой античности, даже Мандельштама почти нет: он просто сгинувший советский зек "с фанерной биркой на ноге". Сплошная неподцензурная Москва, семидесяхнутые постмодернисты, "романтическое сердце и ироничный ум" (Лиснянская) и "проживание около военного городка": "Я военных не любитель / я пожалуй бы хотел / чтобы мира истребитель / больше в небе не шумел / чтобы стал его полковник / из убийца и злодей / доброй женщины любовник / друг порядочных людей" (1978).

Потом появляются чеканность, длинная строка и афористичность, возвращается пунктуация, "не остряк, потому песнетворец" (Липкин), "певчий дар" (Кублановский) и т.п. Ритм и звук берут все в свои руки, верховодят в стихах.

В одном из последних стихотворений Кенжеев признается: "Наиболее просвещенные из коллег / уверяют, что я повторяюсь, что я / постарел, но не вырос..." С коллегами спорить глупо, тем более, полагаю, это сомнения самого поэта, сомнения естественные, истинно поэтические, сомнения, без которых невозможно никакое продвижение вперед. И все же это пустые сомнения, Кенжееву сейчас уже можно все, но он и умеет все: "Зачем меня время берет на испуг? / Я отроду не был героем. / Почистим селедку, картошку и лук, / окольную водку откроем..." А выпить лучше всего за то, чтобы каждый из нас был доброй женщины любовник, друг порядочных людей. И это актуально в любом веке, а не только на исходе античности.

Илья ПЕТРОВ

╘ "Книжное обозрение", 2000