Для начала раздам пирожки. Вернее - три пирожка, очень вкусных; их может взять себе Андрей Карант, предложивший альтернативную цепочку от "Сестер Вейн" к "Тимуру" длиной всего в два шага, да еще и через Сорокина. Цепочка такая: набоковская Цинтия развлекается столоверчением и вызывает дух Льва Толстого (пытающийся самоидентифицироваться посредством невнятных описаний русской архитектуры). Это, говорит Андрей, явный клон, Толстой-1: то есть - ход Сорокиным. И сразу же из "Голубого сала", от фразы "Поцелуй меня в звезды", идет переход к звездам, которые гайдаровский Тимур рисовал, пестовал и стерег. Вторая связка хрупка, но что-то в этом есть. Итого:

Андрей Карант - 3 пирожка (с тимуровскими яблоками),

а график у нас теперь такой:

Пирожок за первую задачку остался лежать на полке и будет пребывать там теперь веками, до полного окаменения: переход от Пелевина прямо к Гайдару не угадал никто. Между тем переход прост: Тимуром Тимуровичем зовут ласкового психиатра, так заботливо лечащего бедного Пустоту. Стыдно, стыдно.

Ладно, оставим дела минувшие. Перейдем к новому туру: следующей вершиной у нас будет победивший в голопихании Аксенов. Лично я рада - я его люблю; к тому же "Ожог" мне дорог по сентиментальным причинам. Будем двигаться от Гайдара к "Ожогу". Но прежде попрошу всех проголопихать за новое звено: в прошлом выпуске я его засунула аж за шахматную доску, в результате чего мне то приходили письма, спрашивающие "Где голосовать?", то письма, сообщающие, что голосовать негде. Каюсь, винюсь. Вот, вот, все - вот. От Аксенова есть аж семь вариантов прыжка. Кандидатуры я выбирала вразброс, чтобы скучно не было, - один такой, а другой этакий. Прошу:

Житинский // Снюсь
Блок // Двенадцать
В.Рыбаков // Зима
Лагин // Старик Хоттабыч
Акунин // Статский советник
Мамлеев // Петрова
Шукшин // Алеша бесконвойный

Двинемся.

Гайдаровский герой-любовник, певец, игрец и танковый боец Георгий изображает в заводской опере старика. Содержание оперы таково: есть, типа, психический дед, который не верит, что война кончилась. Ходит по ночам с винтовкой и арии поет:

...Я третью ночь не сплю. Мне чудится все то же
Движенье тайное в угрюмой тишине.
Винтовка руку жжет. Тревога сердце гложет,
Как двадцать лет назад ночами на войне.
Но если и сейчас я встречуся с тобою,
Наемных армий вражеский солдат,
То я, седой старик, готовый встану к бою,
Спокоен и суров, как двадцать лет назад...

А хор ему отвечает: "Спокойно, спокойно, спокойно..." Зашибись. Но бог с ним, с заводским творчеством. Сюжет оперы - "мировой", бродячий; можно пойти Хемингуэем и попасть в Удину, где Пиани из "Прощай, оружие!" не верит, что война закончилась, и подозревает вражескую западню; можно пойти Холдменом, "Бесконечной войной", - и попасть на Старгейт, где колонистам объявляют, что война на родной планете завершилась 221 год назад. Мне кажется, интереснее будет пойти Стругацкими, "Обитаемым островом", где через много лет после войны продолжают выискивать врагов ржавые роботанки и прочие воюющие автоматы.

Стругацкие устроены так, что, куда ни дернись, - опять попадешь к самим Стругацким или к их продолжателям. Тем более что "Остров" и сам - часть целой серии связанных текстов, и стоит только начать, как забредешь в глубокие дебри. Тоскливо это и неприятно. Одна радость - писарь Варибобу; посмотрите-ка вот на это:

"Голова капрала была склонена набок, глаза вытаращены, левая рука лежала на столе, придерживая бланк с красной каймой, а правая неторопливо выводила каллиграфические буквы. "Здорово у него получается, - думал Гай с некоторой завистью, - экий старый чернильный хрен: двадцать лет в легионе и все писарем. Надо же, как таращится, гордость бригады... Сейчас еще и язык высунет... Так и есть - высунул. И язык у него в чернилах. (...) - Ты как все-таки пишешься, - спросил Варибобу, - Гаал? Или, может, просто - Гал? - Никак нет, - сказал Гай, - Гаал моя фамилия. - Жалко, - сказал Варибобу, обсасывая перо. - Если бы можно было "Гал", как раз поместилось бы в строчку..."

А теперь - вот на это:

"Вряд ли где можно было найти человека, который так жил бы в своей должности. Мало сказать: он служил ревностно, - нет, он служил с любовью. Там, в этом переписыванье, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир. Наслаждение выражалось на лице его; некоторые буквы у него были фавориты, до которых если он добирался, то был сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами, так что в лице его, казалось, можно было прочесть всякую букву, которую выводило перо его. (...) Один директор, будучи добрый человек и желая вознаградить его за долгую службу, приказал дать ему что-нибудь поважнее (...) Это задало ему такую работу, что он вспотел совершенно, тер лоб и наконец сказал: "Нет, лучше дайте я перепишу что-нибудь"..."

Таким образом, капрала Варибобу трудно не узнать; прежде чем реинкарнироваться на Саракше, он, очевидно, жил в Петербурге и назывался - в честь своего отца - Акакием...

Вот мы и пришли в "Шинель", из которой все остальные давно вышли (не удержалась. Клялась себе - ни каламбурчика на эту тему! - и не удержалась). Тут интертекстуальный простор становится просто необьятным, - и Герцен с его страхом перед привидением на мосту в "Былом и думах", и Толстой, которого вообще всю жизнь носило то к Гоголю, то от Гоголя, и "скрытая полемика" с Достоевским, и все прочее, чего в учебниках понаписано... Не пойду туда, во всю эту тему влияния - вылияния; лучше задам вам две задачки, а сама выберу другой путь.

Задачка 1 (угадавшему - 1 пирожок): как связать "Шинель" с творчеством Войновича?

Имя

E-mail

Задачка 2 (угадавшему - 2 пирожка): а конкретнее?

Имя

E-mail

Сама же я выберу другой путь, поэтический; тем более что оттуда до Аксенова рукой подать. Я пойду Кальпиди, его стихотворением "Из дневника", которое вообще целиком про Гоголя и на которое я в рамках этой игры имею право благодаря строке "...дальше "Носа" не видя в своей богомерзкой "Шинели". И через несколько строф:

(Обижают его: В.Розанов своей клоунадой,
гимназист Мережковский ругает с трехспальной постели,
некто А.Королев, про которого, впрочем, не надо,
потому что тухлятины мы без него переели.)

Нельзя сказать, ругает ли действительно Мережковский Гоголя; ну, обзывает его человеком со средневековым мышлением, - но ведь и черта, говорит, под конец поборол. Да и про трехспальность известно мало конкретного¹; от Зинаиды Гиппиус - "Зинки", как называл ее Бродский в эссе "Полторы комнаты", - вполне можно было ожидать двоемужества, а вот физического или "духовного" - тут я не знаю, это к специалистам. Связь у Мережковского с Бродским многослойная, сложная, иногда - почти магическая: так, семье Бродского в конце сороковых выделяют эти самые полторы комнаты именно в том доме, где в 20-е был салон Мережковских, в магическом доме Мурузи, пропитанном русской литературой - от Достоевского до обэриутов. Бродский обращается к Мережковскому не только в "Полторы комнаты" (как склоняется это ужасное слово?), но и в "Петербургском романе", и в "Защите Лужина", и еще, наверное, где-то, где мне не дано знать. А Аксенов, в свою очередь, обращается к Бродскому в "Ожоге", когда "русская танцовщица" демонстрирует наличие мозга, цитируя "...что, дабы не зажмуривать ей век, я прикрывал ладонью их, и веки...", - и в ответ получает от пьяного литератора знаменитую фразу: "Если Бродский - поэт, то я тогда КТО?" Ответ остается на совести вопрошающего; впрочем, нам-то все равно, мы пришли к желанной цели.

Цепочка получилась такая:

Гайдар // Тимур и его команда ->
Стругацкие // Обитаемый остров ->
Гоголь // Шинель ->
Кальпиди // Из дневника ->
Бродский // Петербуржский роман ->
Аксенов // Ожог

Можно короче. И иначе. За каждую цепочку будем давать с полки три пирожка. Прошу:

Имя

E-mail

¹Это я обиделась за Мережковского. Злые люди. Я вот за "Тутанкамона на Крите" все ему простила.