Почерк, оказывается, у меня деградирует. На днях пришлось несколько раз взять в руки шариковую ручку, - и каракули, выползавшие из-под нее, привели меня в ужас. Как будто писал отмороженной кистью - не чувствуя, что называется, материала. Да и что за позор - писать шариковой ручкой! Родятся, как известно, все по-своему - кто-то в рубашке, кто-то с серебряной ложкой во рту, кто-то уже и с "клавой" на коленях (и сразу - в какой-нибудь "форум"), а я так родился, держа китайскую авторучку с золотым пером (ну не было тогда "Паркера"!) тремя пальцами правой руки. Это, можно сказать, был мой кукиш мирозданию...

И, странное дело, - авторучка и пишущая машинка (штуки четыре я их износил) друг с другом прекрасно сочетались, и только лет пять назад вся моя прекрасная графомания приказала долго жить, а мелкий и внятный почерк, вышколенный в студенческие годы переписыванием и конспектированием всего того, что сейчас благополучно (а иногда и не очень) переиздано, выродился в эти жуткие каракули, которыми я пишу заявления, заполняю бланки и расписываюсь в ведомостях.

Кстати, далеко не все из того, что я когда-то переписал в зале # 3 ВГБИЛ, под сенью имперского дуба и бронзовых классиков, калиброванных по величине вклада, сейчас переиздано. Хотя, с другой стороны, быть избирательнее и подробнее, чем наши книгоиздатели, - дело нехитрое...

Весь этот мемуар, впрочем, к тому, что я, кажется, пишу свой последний в этом году (столетии, тысячелетии) текст. Звучит (даже и без содержания скобок) глупо. Просто предновогодней пафосной риторикой, затопившей ежедневно потребляемую прессу, невольно заражаешься. Все подводят итоги, встречному и поперечному тычут в рожу микрофон и спрашивают: чем ознаменовался для вас уходящий год?

Читаю вот я победную сводку Славы Курицына с "числом полузверя" и благожелательно умиляюсь: ну надо же, какой спортсмен, какой гений самообслуживания, создающий и придумывающий для себя события, чтобы заполнить ими полупустое, в сущности, пространство бедного на реальные события литературного года! Акций и проектов - да, умопомрачительное количество. Где тексты, Зин? Вокруг чего крутился целый год такой пестрый, разноцветный, талантливый вихрь?

Впрочем, расчетливый оптимист Курицын прав, невольно демонстрируя самого себя как пример продуктивного функционирования литературного человека. Год, бедный на тексты, был все-таки прожит не зря, поскольку шла полезная и не всегда заметная стороннему взгляду работа строительства литературной "инфраструктуры", которая по-прежнему у нас несолидна, неадекватна, неавторитетна.

Весь год потихоньку "прибавляла в весе" книжная пресса - и "КО", и "Ex libris", и "Новая русская книга". И РЖ за год как-то солидно подобрался и "структурировался", хотя при нем и осталась его постоянная проблема (общая у него с "Ex libris'ом"): гораздо более половины рецензируемых здесь книжных новинок иноземного происхождения. Дело тут не в какой-то особой (оксюморонной для РЖ) "космополитичности", а в бескомпромиссной ориентации на книгоиздательский, а не на литературный процесс (в России между ними по-прежнему дьявольская разница). "Журнал" не любит и не знает журналов, которых по-прежнему не минует ни один приличный русскоязычный текст. Каковой, между прочим, в них и пребывает именно как текст, а не как товар.

То есть тексты, не ставшие товаром, остаются без внимания. А некоторые тексты не станут товаром никогда. Критики вот весь год носятся как с писаной торбой со специально раскрученным для них "Укусом ангела" (роман-то, может, и есть, да "прозы", то есть "языка", - нет), и хоть бы кто прочитал повесть Дмитрия Рагозина "Поле боя". Я думаю, надо ее сначала перевести на английский, а потом с английского опять на русский, дабы "проза" стерлась, и тогда читать ее нашим газетным критикам будет привычнее...

Хотя - второе "инфраструктурное" соображение - в этом году мне вдруг стало интересно читать критику. Причем не информационной пользы, а вкусового удовольствия для. Имен (в том числе совершенно новых) в голове болтается около дюжины, но безусловная звезда года - Ольга Славникова с ее "октябрьским" марафоном "Терпение бумаги" и многочисленными статьями и рецензиями там и тут.

Журнал "Октябрь", премировавший пустопорожнего, осеменившего все редакции всех столичных и провинциальных журналов и газет эссеиста "обо всем" Кирилла Кобрина, жюри "Антибукера", признавшее Евгения Ермолина "лучом света" явно по совокупности его многолетних "континентовских" заслуг, поступили глупо. Боюсь, что свою роль сыграло "промежуточное" положение Славниковой: не то она прозаик, не то критик. А равнопрофессиональное "совместительство" вызывает в России подозрение, даром что сама Россия - существо аморфное, сотворенное Богом в необязательном жанре эссе.

Отчасти со Славниковой (хотя далеко не только с ней) связано мое ощущение (надежда на) возвращение того, что Аверинцев в эссе "Моя ностальгия" назвал "значительным". По ссылке сходите, благо "Новый мир" помаленьку выкладывает свой архив за "досетевые" годы, но все-таки процитирую: "Ностальгия по тому состоянию человека как типа, когда все в человеческом мире что-то значило или, в худшем случае, хотя бы хотело, пыталось, должно было значить; когда возможно было "значительное". Даже ложная значительность, которой, конечно, всегда хватало - "всякий человек есть ложь", как сказал Псалмопевец (115: 2), - по-своему свидетельствовала об императиве значительности, о значительности как задании, без выполнения коего и жизнь - не в жизнь".

Может быть, я не прав, может быть, я обольщаюсь. Может быть, я переоцениваю, например, букеровскую победу романа Михаила Шишкина, по поводу которой Лев Пирогов вдруг сказал нечто, почти невозможное в его обычной стилистике: "Наверное, я прослыву идиотом, но современной литературе не повредило бы немножко нравственных ориентиров. Или есть третий выход?"

Ну, положим, "выходов" у литературы и читателя по-прежнему столько, сколько душе угодно, и "нравственные ориентиры" √ понятие, неадекватное тому, о чем должна идти речь, но некоторое толпление возле именно этого "выхода" уже что-то означает. При четком ощущении, что у современной критики нет языка, чтобы об этом говорить. Тот, на котором говорили и наговорили бездну пафосного вранья раньше, давно умер, а новые критические языки ориентировались на заведомо иные "практики". О чем-то таком недавно косвенно, в другой связи, преследуя свои вечные педагогические цели (одержимая педагогическими иллюзиями), сказала Аделаида: "Литература - это не платяной бутик. Литература - это Флоренция, мираж наяву, город страннее, чем рай, неуловимо, бесконечно прекрасный, не учитывающий ничьих повседневных нужд". И еще там важное - про "влажное" искусство, которого чуждается не владеющая адекватным ему языком критика.

Может, это и есть некий внутренний итог года: ощущение усталости от экстенсивных игр на площадке молодняка и некая сосущая пустота на месте, которое должно быть заполнено чем-то "значительным".