1. ?!

Какая уж тут "гастроэнтерология чтения": полный спазм всех желчевыводящих протоков, гастроцепин, но-шпа и баралгин: на нашу скромную персону наехал на своем сияющем джипе сам Слава Курицын! Деконструкция называется...

Вот не ожидал, что обаятельный конформист (или трансформер?) Слава, который никогда в жизни ни с кем конкретно не ссорился, оскорблял всегда только "явления" ("толстый журнал", "бумажную литературу", а не, например, Сергея Ивановича Чупринина или Владимира Семеновича Маканина), которого, вследствие всего вышеописанного, тоже воспринимали как "явление", входили в его положение единственного у нас "провозвестника" и ругали чисто нарицательно, а по-человечески любили, привечали и звали, вдруг разразится в мой адрес таким длинным педагогическим текстом, проникнутым дружеской заботой о моем "позиционировании"...

Начинаешь судорожно перебирать всевозможные причины. Неужто обиделся на это или припомнил уже давнее? Но я-то всегда свято был убежден, что для избранной Славой стратегии "позиционирования" любое и с любым знаком поминание - во благо. Ну, прости, дорогой, больше не буду...

И вот еще что не похоже на Славу: не текстами моими он меня укоряет, а всей моей незадавшейся жизнью, неудачно позиционированной и потому годной лишь на плохой интерактивный роман. Это вроде бы раньше была специализация Топорова - играть в кость, а не в мяч. Ну да ладно.

Раз уж Слава мою старческую болтливость разбудил, то поведаю историю про себя и Топорова, поскольку именно этот человек, а отнюдь не Слава вчера, меня по-настоящему однажды, что называется, "уел".

Вышла, ежели помните, в позапрошлом году книжка его мемуаров "Записки скандалиста". И написал я на нее рецензию в "Общей газете". Довольно суровую. И где-то через полгода мне передали устное высказывание Виктора Леонидовича по поводу той рецензии. Примерно так это звучало: "Я так и знал, что наехать на меня поручат этому лимитчику. Самому Чупринину неудобно (в книжке был памфлет лично против Чупринина. - А.А.), Наталья (Иванова. - А.А.) ссориться со мной не захочет, а Степанян зло не умеет писать".

Догадайтесь, что тут меня "уело"? Не "лимитчик" - этим-то отношением к себе в Москве я наелся до полной нечувствительности и давно уже не объясняю "коренным" москвичам, что в провинции не в курных избах живут. "Уело" меня слово "поручили"... Хотя, конечно, связь тут прямая: кому же можно "поручить", как не бесправному "лимитчику"-крепостному. Догадаться, что не один Топоров так думает (никогда мы не пересекались с ним, и ежели он что обо мне знал, так это - именно из расхожего общего мнения), особого труда было не надо. Отвечать же на такое негде, нечем и незачем. Так что Топоров отмстил неразумному лимитчику...

И вот Слава тоже рассказывает интересную легенду о моем появлении в Москве. Конец 80-х, "толстые журналы" в полной силе и полном блеске, здесь зарплаты и гонорары, влияние "на все, что движется", молодой провинциальный преподаватель появляется в кабинете, окна которого выходят на Кремль и, подразумевается, всеми благами этими пользуется. Да еще статья эта пресловутая, "Конспект о кризисе" (из-за которой, кстати, меня перестали печатать в тех изданиях, где Славик, которому и надо было, по делу, написать ту статью, уже начинал блистать). Словом, прямое попадание в литературный истеблишмент. "Жизнь удалась", иронизирует Слава.

Да нет, Слава, на тот праздник жизни я опоздал, поскольку в Москву приехал довольно мрачной осенью 1991 года (а между концом 80-х и 91-м дьявольская разница!), под разговоры о грядущем голоде и холоде. Зарплата какая-то была, верно, но вполне бессмысленная - купить на нее было нечего, гонораров не было, поскольку я несколько месяцев мотался между Москвой и Ивановом: четыре дня в кабинете с видом на Кремль и вонючем общежитии Литинститута, а три дня в Иванове - по восемь лекционных часов в день. После этого какие ж статьи...

А через пару месяцев и вовсе был январь 1992 года и, поскольку из общежития Литинститута меня скоро поперли, я полтора года платил разным квартирным хозяевам несколько больше, чем зарабатывал в "Знамени". То есть приплачивал за удовольствие там работать. И не жалею. Поскольку и взаправду люблю журнальное дело.

Как-то вот не вытанцовывается из всего этого "истеблишмент", куда Слава меня насильно запихивает...

Вот, собственно, только это и хотелось бы уточнить. Остальные размышления Славы о моей романной судьбе весьма интересны. Хотя бы самим своим появлением. Я-то полагал, сижу себе, примус починяю, живу на полную катушку либеральной "частной жизнью", иногда какие-то текстики пописываю, которые добрые люди в разных местах печатают, слово "позиционирование" понимаю, поскольку худо-бедно образован, но в актуальном моем словаре его нет. И тут приходит Слава и думает обо мне думу, чем, вестимо, уже непоправимо меня "позиционирует". Что, наверное, хорошо (в рамках его стратегии).

Но главное (что, напротив, плохо) - провоцирует на незапланированные мемуары, каковые чисто стилистически не могут не выглядеть жалостно и сопливо. Между тем скепсис, Слава, о котором ты справедливо помянул и который (в доброжелательном к миру варианте) и есть синоним моего "скучного здравого смысла", штука жесткая и надежная. Сносу ему не будет.

Тебе, Слава, вообще-то приходило в голову, что тексты пишутся по самым разным причинам, и попадание/непопадание их автора в "список Курицына" или "список Кузьминского" - не самый императивный (особенно учитывая скепсис) стимул?

Словом, жизнь у меня всякая была - и удачная, и неудачная. Одно могу с уверенностью сказать: ласковым теленком, который всех маток сосет, вроде бы никогда не был, к ручкам ничьим не прикладывался, улыбку изображать себя не заставлял даже ради дела.

А ведь ты, Слава, знаешь, как любят все это в Москве. Ты ведь, если память мне не изменяет, аспирантствовал одно время у Галины Андреевны Белой. Эта достойная дама тоже про меня легенду рассказывает, как мне передавали: был, дескать, такой замечательный юноша, Агеев, которого она заметила и в Москву вытащила, да потом пошел работать в "Знамя", спился там совсем и давно ничего не пишет. Возраст у Галины Андреевны достойный, Москву она с Америкой путает, куда и в самом деле (спасибо ей большое) меня однажды вытащила. Но в Америке неправильно я себя повел: наехали на нее Ямпольский с Зориным, а я вот, дурак, защищать не бросился, поскольку посчитал, что правы они, а не она. Поэтому в следующую поездку (не то в Вашингтон, не то в Лондон, уж и не помню за давностью лет) поехал вместо меня ты, дорогой мой. Ссориться вообще вредно, Слава, а я все чего-то ссорюсь со всеми. Дурак, наверное...

2. Караганда

Ну, слава богу, отработал номер, написал "лирический ответ" своему зоилу. Так старшие учили: непременно отвечай на всякий наезд, доказать никому ничего не докажешь, однако пар спустишь. Хотя приличнее, конечно же, не отвечать.

Так вот, "в Караганде", как Слава обронил, действительно тексты есть. Понимая "Караганду" как имя нарицательное нашей провинции (а в провинцию включая и ту часть литературной Москвы, которая не охвачена избирательным курицынским взором).

Вот за что я люблю, между прочим, свое журнальное дело: приходят вдруг в журнал, который "никому не нужен", девочка или мальчик, или трепетная дама, или средних лет профессор, или из далекой Караганды (Уфы, Волгограда, Челябинска) сваливается письмецо. Все они - с текстами, большей частью вменяемыми, треть из них - готовые, непонятно где и кем выученные профессиональные критики с хорошим языком, отнюдь не симулированным "миром" и даже "активной жизненной позицией".

Обращаюсь я с ними сурово: "все в порядке", говорю, или "нормальный текст", или вовсе "в третьем номере выйдет", но если что и держит меня в журнале, так это возможность дать всем этим разным людям высказаться. Некоторые из них вполне успешно потом "позиционируются" и находят себе более видные Курицыну или Кузьмину места (как, например, пришедший ко мне пять лет назад Илья Кукулин), некоторые исчезают, занявшись чем-то другим. Но приходят они каждый месяц, и поток этот не иссякает, из чего, в общем, следует, что литературной периодики (хоть бумажной, хоть сетевой) по-прежнему мало. Я уж не стану говорить тут кощунственное: стало быть, и "толстые журналы" кое-кому (и даже не старше 70 лет) нужны.

И вот, поскольку Курицын все-таки ввел меня в недоумение и план нынешнего моего текста практически обессмыслил, я подставлю хоть некоторых своих авторов вместо себя: устрою небольшую "выставку достижений" (не "список Агеева", упаси боже!). Читая Курицына, я как-то очень остро осознал, что ведь некоторые "сетевые люди", которым Слава меня "представлял", народ темный и, следуя его советам, в "Журнальный зал" не заглядывают.

И не знают, например, что лучшую рецензию на пелевинский "Generation "П" написал Максим Павлов, и рецензия эта не попала в курицынскую "коллекцию", с которой он целый год носился как с писаной торбой. Не знают, что в прошлом году появился (появилась) просто блестящий критик - Анна Кузнецова, что вот уже года три из номера в номер прекрасный поэт из Волгограда Леонид Шевченко печатает странную критическую прозу, которую мне гораздо интереснее читать, чем плоские "информашки" Курицына или Данилкина, сделанные на коленке. Да вот хоть за этот год: про Лимонова, про Шатуновского, про Евтушенко (!), про Земфиру.

Александра Уланова и Галину Ермошину из Самары читатели РЖ уже знают, но вряд ли известно им имя Александра Касымова, время от времени издающего в Уфе журнальчик "Сутолока", построившего недавно свой сайт и печатающего в "Знамени" роскошные рецензии, хоть эту возьми, хоть ту.

А совсем недавно и вовсе было чудное мгновенье: пришла ниоткуда прежде неведомая мне Катя Марголис и принесла лучшее, что я читал до сих пор о романе Михаила Шишкина "Взятие Измаила". Причем написала она этот текст очень задолго до всех букеровских списков. Загляните вот сюда.

Ну, а во вторник попробуем вернуться к нормальной гастроэнтерологической практике.