Сначала - "по следам наших выступлений". Не прошлого, по поводу которого я получил массу увещевающих писем (и ты, Абрам, прав, но и Сара хороша), с которыми совершенно согласен (в смысле зря все это), а позапрошлого, где про Игоря Гергенредера.

Прочитав мою филиппику, Александр Тарасов, известный исследователь радикальных политических движений в России, прислал мне письмецо: Гергенредер, оказывается, его "клиент" (чуть не написал "пациент"), и про его "жизнетворчество" можно много интересного прочитать, например, вот здесь.

"Приятного чтения!" - закончил язвительный Тарасов свое письмо. Да, подумал я, ознакомившись, та еще литература... Можно повторить вслед за двумя классиками: "Уже написаны "Бесы"..." Но вот загадка: среда эта постоянно самовоспроизводится и туда со страшной силой тянет литераторов - особенно среднедаровитых. Движет ими великий соблазн творить не тексты, а историю, а поскольку на дворе у нас очередной рубеж веков, то есть традиционное время сближения "литературы и революции", ужо начитаемся... Меня это, признаться, не на шутку беспокоит, особенно когда я слышу, как самые рьяные проповедники постмодернизма говорят о его исчерпанности. Хочется вскричать: "Чуть помедленнее, кони!..", в смысле - не надо нам опять в историю, потому что в историю мы вляпываемся всегда в одну и ту же... Нет уж, пускай, пускай длится эта эпоха буржуазной толерантности, чтобы современная русская культура прикопила жирка, нажила лишнего, подобрела. Чтобы "грядущим гуннам", в конце-то концов, было чего пограбить...

А вообще-то главным читательским впечатлением последних нескольких дней была книжка Юрия Буйды "Желтый дом". Я люблю Буйду, как очень немногих современных прозаиков, но читая его, всегда испытываю род страха: струна перетянута, слишком мала дистанция между текстом и автором, несмотря на то что автор просто-таки нагнетает фантастический абсурд, надувает иногда им свои рассказы, словно "веселящим газом". Но этот литературный газ имеет прямое отношение к Освенциму, если считать Освенцим одним из характернейших символов прошедшего века. Проза Буйды - это те самые "стихи после Освенцима"...

Всей этой тяжеловесной конструкцией из нескольких фраз я хочу сказать, собственно, только одно: шутник, фанфарон, обманщик и затейник Буйда крайне серьезен. Внешне он принял все правила нынешней литературной игры: сочиняет забавные тексты, ребусы и головоломки не хуже, чем некоторые в Буэнос-Айресе или Париже (недаром "Галлимар" издал его раньше наших издателей), но вообще-то он фигура архаическая в смысле степени обеспеченности текста собственной живой кровью, а кроме того, являет собою взрывчатый сплав рационалиста с романтиком.

То есть он способен просчитать все варианты и четко осознать, что самый вожделенный невозможен, но при этом-таки упрямо и страстно вожделеть. Понятно, что я хотел сказать? Честно говоря, мне самому не очень понятно.

Главное, я боюсь, что Буйда вдруг бросит всю свою "художественность", фантастику и вранье, шагнет прямо в реальность и больно разобьется об ее однозначность. То есть "физическое лицо" Юрий Васильевич Буйда много раз это самое и проделывал, но при этом "мистическая личность" Юрий Васильевич Буйда во множестве своих сочинений одерживал над реальностью блестящие победы, какие подростки одерживают во сне над всеми своими обидчиками. Всегда то есть был зазор, воздушная подушка, выбор вариантов.

И когда Буйда где-то года полтора назад рассказал о замысле "Щины" (этот суффикс в книжке использован как жанровое определение, и под ним же, как под названием, часть книги была опубликована в прошлогоднем "Знамени", я сказал ему что-то остерегающее вроде: "Ты хочешь написать сразу последний том своих сочинений". В том смысле, что все, что будет писаться потом, станет просто впадать в эту "щину" и растворяться в ней, а "щина" эта - уже почти что жизнь, которая, в отличие от искусства, конечна и всегда провоцирует на растрату последнего часа и рубля. "Однажды в минуту озарения Ю Вэ решил создать собственное учение - "щину", и с тех пор, расширяя значение термина, говаривал: "Я написал очередную щину", "Я писал под влиянием моей щины", "Если следовать щине, то..." Он признавался в узком кругу, что для него "щина" чем-то сродни щедринскому Оно"...

Мне показалось, короче говоря, что "щина" убьет "буйду", которую (которого? в общем, это слово) Буйда переводил с одного из польских диалектов как "рассказчик, сказочник, лжец, фантазер".

Потом я читал корректуру журнального варианта в качестве "свежей головы" и пропустил, должно быть, массу опечаток. Но, слава богу - вздохнул с облегчением, - граница осталась не разрушенной, а в книжном издании эссеистика удачно уравновесила, поставила дробный эпос на эстетико-философский фундамент.

И все равно - страшная книга. "Незадолго до самоубийства сумасшедший русский поэт и прозаик Алексей Любич-Ярмолович-Лозина-Лозинский (1886-1916) успел написать: "...чтоб не сойти с ума - я пишу..." Зная в принципе, что для Буйды придумать на ходу какого-нибудь никому не известного писателя сразу с биографией и корпусом сочинений - раз плюнуть, почему-то не успокаиваешься, пока не отыщешь в хрестоматии или энциклопедии этого самого Лозину-Лозинского: да, в самом деле был, в самом деле покончил самоубийством: принял морфий и записывал свои впечатления, пока умирал...

Читая "Желтый дом", чувствуешь себя некоторым образом на пире во время чумы, где "бездны мрачной на краю" "Ю Вэ" пытается заговорить зубы этой самой бездне и нечисти, которая из нее ползет. При этом изобретательно притворяется, что бездна - всего лишь привычный для искусства двадцатого века лабиринт, хитрая система тупиков, где можно долго укрываться от дьявола, веря, что и у рогатого нет точного плана лабиринта, то есть игра идет на равных ("Черт поселился в опустевшей пятой квартире. Он ел сырую картошку, читал Достоевского и болел за "Спартак"). Иногда эти гонки рискованны, просто дух захватывает, и вообще книга из тех, которые обессиливают. Есть, знаете ли, такие книги: не ты ее потребляешь, а она тебя. Если, разумеется, в тебе есть что потребить такой книге...

Параллельно с Буйдой, чтобы не впасть в нервное истощение, хорошо читать что-нибудь тоже фрагментарное (не дай бог - не Розанова, не Шестова и даже не Андрея Синявского!), но склонное скорее к донорству, чем к вампиризму. Я, например, читал "Комментарии" Георгия Адамовича, изданные недавно "Алетейей". Книга ненавязчиво-умная, с неким трогающим до слез постоянным смиренным вопрошанием (а было ли что-нибудь и зачем было?) и такой же смиренной надеждой (все-таки было, два-три звука, но и этого достаточно, чтобы не зря). Несколько лейтмотивов - упадок христианства, Блок, Достоевский, судьба литературной эмиграции. Слой за слоем, фрагмент за фрагментом - наносятся краски, оттенки, идет неторопливое построение очень достойного мира.

И думаешь: от Адамовича до Буйды всего-то каких-то три десятка лет, и как же мы за эти немногие годы, прости господи, остервенели...