Песни западных славистов.

Михаил Безродный. "Конец цитаты"

Очень кстати в разделе "Круг чтения" в "Русском журнале" появилась чрезвычайно интересная статья Александры Веселовой о "Евгении Онегине"; о том, как надо его читать, медленно или быстро, можно ли простить иностранцам определенные неточности в их, например, недавней экранизации пушкинского романа в стихах. Почему кстати? По той известной причине, что Пушкин всегда кстати, он ведь наше - простите за оговорку: ваше все.

Или "ихнее все", как недавно сказала мне одна американская коллега, посмотрев на меня со значением. Я ее сразу понял. Значение было следующее: вот мы с вами - те самые западные слависты, которые выражаются на русском языке как на иностранном (дальше лаконичности ради назовем этот гибрид просто РКИ), и тем самым мы, потому, что говорим не по-русски, а на РКИ, можем принимать участие в русском филологическом процессе только до известного момента. Когда русские - и именно русские русские - филологи принимают решения о важных для русской государственности вопросах, тогда мы обычно тактично отступаем, выходим, что ли, покурить, пока русские русские (может быть, даже русские русские русские) филологи не примут решение. К этим вопросам относится и вопрос об иерархизации сочиненных на русском языке произведений, составлении национального канона, русского литературного хит-листа. Поэтому в приводимом Александрой Веселовой случае, когда реакция пушкинской Татьяны на признание в любви Онегина переводится на казахский русский разговорный как "ишь ты какой!", - это профанация; правда, произнесенная не на РКИ западного слависта, а на не менее корявом русском языке советского гражданина-выпускника "национальной" (не перестаю восхищаться политнекорректностью этого термина в советском административном контексте!) школы. Этот случай приводит нас к обсуждаемому и в статье Веселовой вопросу о степени переводимости пушкинского романа. Ведь что делает выпускник национальной школы, если не переводит сюжет на русский разговорный язык? "Ишь ты какой!"

Критиковать философскую исходную точку мнения о том, что "Евгений Онегин" непереводим, - дело довольно простое, тем более - дурной вкус. Зато следует отметить следующие две закономерности в дискурсе о языке постромантического европейского пространства.

Закономерность # 1: Когда возникает мнение, что то или иное слово или литературное произведение непереводимо, это верный показатель значимости для страны слова или произведения.

Пример: У немцев, а также у многих других северо-западных европейских наций, огромной популярностью пользуется представление о том, что слово, обозначающее "уют", - уникально для языка каждой из этих наций и не переводится. Вывод: чувство защищенности домашней, семейной обстановки (уют) - ключевое для гражданского общества в этих странах состояние. Но немец тем самым исключает, например, турецкого гастарбайтера из сферы защищенности. Туркам остается лишь выйти покурить, пока немцы практикуют свой уют.

Закономерность # 2, реципрокальная: Когда возникает мнение, что на языке какого-то другого народа существует целый ряд слов, обозначающих то, что у нас обозначается одним словом, или когда просто говорят о непереводимости какого-то слова этого языка, это значит, что данный народ имеет право считать себя жертвой беспощадной колонизации. Произошел процесс создания образа благородного дикого.

Пример: Вопреки распространенному мнению, в языке гренландских эскимосов есть всего два слова, обозначающих снег.

Что теперь нам, западным славистам, остается делать во время перекура? Поймите нас, пожалуйста, правильно. Мы не хотим вас обижать! Однако если мы между собой решим, что "Евгений Онегин" вполне переводим, то мы косвенно не признаем решения русских русских филологов, что "Евгений Онегин" - это уникальная для русских национальная святыня. А это оскорбление. В лучшем случае нас просто перестанут приглашать на конференции. Не поставят российскую визу. Если же мы решим, что да, "Евгений Онегин" - действительно такое сложное и загадочно русское произведение, что мы его не понимаем и поэтому не переводим, несмотря на помощь словарей, комментариев Бродского, Лотмана и Набокова (включая тогда и его "перевод" в кавычках), несмотря на наш РКИ, тогда мы совершим акт колонизации русской культуры. А это некрасиво. Ведь русские филологи не хотят быть колонизируемыми, правда? Опять визу не поставят.

Проблема западной славистики в течение 45 лет холодной войны именно в этом заключалась. В колонизации. Об этом свидетельствует возникновение новой для науки дисциплины, т.н. советологии. Интересы советологов очень удачно совпадали с интересами наиболее шовинистических русских националистов. Чаще всего на Западе именно советологи ссылались на знаменитые тютчевские стихи о том, что умом Россию и т.д., "лень выписывать", как пишет в процитированном выше "Конце цитаты" Миша Безродный. Советология есть колонизация.

Но это все - политика. Конечно же, западные слависты не читают "Евгения Онегина" так, как его читают русские коллеги. Хотя бы потому, что в нашей (национальной?) школе мы его не проходим. Лично я в первый раз прочитал пушкинский роман за одну ночь, во время бессонницы, в ночном поезде Париж-Бриндизи, уехав на летние каникулы после окончания второго курса кафедры славистики Копенгагенского университета. Бессонница моя была обусловлена не тем, что поезд каждые 5 минут останавливался, а упругостью пушкинского языка. Меня удивило, что настолько старый роман, написанный на очень для меня иностранном языке, мог держать мое внимание несмотря на то и, может быть, именно из-за того, что он - в стихах. На мой личный, иностранный взгляд, уникальность "Евгения Онегина" заключается не в степени его укоренения в русской почве, в русском, да простят меня Господь и научный руководитель, менталитете, а в контрасте между легкостью повествования и сложностью стихотворной организации. Как справедливо отмечает Александра Веселова, удачному переводу препятствует скорее то, что роман - в стихах, а не то, что он - какая-нибудь там энциклопедия или апофеоз русской женщины.

Теперь предлагаю объявить общий для западных и русских славистов перекур.