Даниил Хармс очень любил девушек. И всю жизнь он не мог терпеть детей. Просто не выносил их. Для него они были тьфу, дрянь какая-то. Его нелюбовь к детям доходила до ненависти. И эта ненависть получала выход в том, что он писал детские стихи. Одевался Хармс как-то странно, не так, как все: клетчатый пиджак, сшитый по заказу, брюки гольф, гетры. Он ходил с палкой и курил трубку. Все радовались, встречая Хармса, потому что он всех умел доводить до хохота. Очень важную роль в его жизни играла область сексуального: и с той спал, и с этой... Но у него была жена, которую он тоже очень любил. Жену он называл Фефюлькой, потому что она была маленькая. Хармс научил ее курить маленькую трубочку, а еще она всегда носила с собой крошечную собачку Тряпочку.

Та самая маленькая жена Хармса, Марина Владимировна Малич (сам Хармс настоял, чтобы она не меняла свою девичью фамилию, а от второго брака ей досталась фамилия Дурново), спустя многие десятилетия рассказывает о своей судьбе в книге "Мой муж Даниил Хармс". Это искренний и трагический рассказ о любви к странному человеку. Хотя целые куски повествования вроде собранных выше по стилю напоминают хармсовские же "анекдоты". Может быть, таким образом отполировала их память вдовы. А может быть, именно так выстроил запись обрывочной исповеди Владимир Глоцер, которому и принадлежит доблесть удивительного открытия. Дело в том, что Марина Дурново после страшного февральского дня, когда из окошка тюрьмы ей сообщили о смерти Хармса и выбросили назад жалкий пакетик с кусочком хлеба, внутренне распрощалась со страной, так жестоко поступившей с ее Даней: "Зачем мучили? За что?! Кому он мешал? Писал детские книжки..." Во время войны она оказалась в Германии, а оттуда перебралась в Венесуэлу. Владимир Глоцер, исследователь творчества Хармса и обэриутов, по собственной инициативе отправился в Венесуэлу, чтобы записать воспоминания уникальной свидетельницы.

Двухтомник произведений Хармса, Введенского, Олейникова и других членов дружеского сообщества "чинарей", изданный в девяностые годы (однако "чинари" были засекречены, на титульной странице год издания обозначен не был), долгое время оставался библиографической редкостью. Чтобы его достать, нужно было ехать на книжный рынок в "Олимпийском", знать пароль "Где здесь продается славянский шкаф?" и в обмен на толстые красные книжки из серии "Русская потаенная литература" отдавать конвертируемую валюту.

Теперь "чинари" вышли вновь, на этот раз датируемые двухтысячным годом и, к сожалению, ограниченные тиражом две тысячи экземпляров. Наконец читатель сможет внимательно познакомиться с наследием знаменитой компании. Здесь есть тексты, которые и сегодня кого угодно "доведут до хохота" (помимо стихов и "Случаев" Хармса составители включили в двухтомник и его письма, по остроумию и парадоксальности не уступающие художественным текстам), есть и трагифарсовая проза (например, хармсовские "Помеха" и "Реабилитация", одно из последних произведений писателя, где ужас арестов и убийств передан так, что мурашки бегут по коже). Здесь же найдем философские тексты Леонида Липавского и Якова Друскина, дневники и переписку "чинарей", записи их бесед.

Но только нет в новом издании Александра Введенского. Он заявлен на обложке книги, перечень его произведений указан в содержании, однако издателям не удалось договориться с представителем наследников поэта. А представитель - все тот же самый Владимир Глоцер. открывший для нас вдову Хармса, но прибравший к рукам "Елку у Ивановых", "Бурчание в желудке во время объяснения в любви", "Заболевание сифилисом, отрезанную ногу и выдернутый зуб". Прямо зловещая история. Чтобы почитать Введенского, придется идти за двухтомником, изданным "Гилеей" (за что Глоцер судился с ними несколько лет).

Из всех литературных группировок самым жестоким гонениям подверглись обэриуты. Были арестованы, а затем погибли при загадочных обстоятельствах Хармс и Введенский, Олейников был расстрелян. Однако главный гонитель именно сейчас выступает как их коллега по цеху. Новая книга Михаила Вайскопфа так и называется - "Писатель Сталин".

Сталин, как известно, путал Гоголя с Гегелем, вообще плохо знал русскую классику, однако неплохо ориентировался в современной словесности и демонстрировал неожиданные познания в мелких литвопросах. Исследователь подробно анализирует сталинские тексты, а также записи его выступлений: скудная и тавтологичная речь генсека загадочным образом обладала магической убедительностью для послушных масс. За развенчанием Сталина-писателя закономерно следует и развенчание Сталина-политика, который умудрился отредактировать Советский Союз, раскулачить метафору и провести массовые репрессии против русской речи.

Речь Сталина - зачастую яркий образец абсурда, в его образе есть зловещая потусторонность (Вайскопф анализирует влияние на своего персонажа кавказской мифологии). Однако писатель Сталин и писатель Хармс - полные антиподы. Хармс - воплощение независимости, оригинальности, игрового начала в творчестве и в жизни. Сам он называл себя вестником. Глядя на страшную фотографию Хармса из следственного дела 1941 года (Марину Дурново огорчило то, что у нас эта фотография вообще предана гласности), понимаешь: что бы ни говорили о "власти литературы", реальная власть всегда оказывается совсем у других людей.

В книге Михаила Берга самое интересное - название. Мы живем в эпоху множества "кратий" (Михаил Эпштейн в свое время писал о "видеократии"). Литература как власть - идея не такая уж новая: Пушкин называл властителями дум и императора Наполеона, и литератора Байрона. Берг говорит о перераспределении власти в литературе самого последнего времени, исследуя, как на смену тотальному литературоцентризму приходит писательская борьба за известность, успех, деньги. Как бы ни забирался писатель в андерграунд, каким бы юродивым он ни притворялся, в душе каждый жаждет "социальной и психологической легитимности". Нынешние концептуалисты и постмодернисты в этом смысле не очень отличаются от романтиков и реалистов. Новые поэты по-своему вступают в диалог с царями и книгопродавцами. Жизнь опережает любую теорию, и, пока Берг дописывал свою книгу-диссертацию, Б.Акунин, лишь однажды упомянутый исследователем в одном ряду с пока только алчущими популярности прозаиками, уже вышел на первое место в списках литературократов.

╘ Лиза Новикова, 2001

╘ ИД "Коммерсантъ", 2001

• Дмитрий Ольшанский ("Сегодня") о книге Глоцера - Дурново