Русский Журнал / Круг чтения /
www.russ.ru/krug/20010131.html

Все о Поэзии 19
Мирослав Немиров

Дата публикации:  31 Января 2001

Арбат (продолжение)

6.

По Арбату биксы лазят -
Ох, ребята, ого-го!
Лазят так, что аж вылазят
Явленья мозга моего!

Лазят ох, такие биксы,
Что аж только ча-ча-ча!
Биксы иксы липсы клипсы -
Так лишь и крякнешь сгоряча.

Биксы, биксы, росомахи,
Биксы просто ой да эй!
Сплошь как обнаженны махи -
Но в много раз еще сильней!

"Биксы" - сленг, устар. - "девушки".

Именно устар., я говорю, сленг: конца 1960-х - начала 1970-х; времен самых ранних школьных лет автора; с тех пор это слово мне в быту не попадалось. Вот ради смешной устарелости своей оно сюда и вставлено. Для смеху! Но для такого не просто смеху, а слегка с сентименталинкой, этак со слезою. Чтобы каждый, прочтя, мог ахнуть: "А ведь точно, было такое слово!", - и задуматься о реке времен, о ее стремленьи, и слегка загрустить, и слегка - - -, и т.д.

(Но, впрочем, как я узнал из новомодного сочинения "Больше Бэна", в конце 1990-х это слово снова в ходу! Правда, в слегка видоизмененном звучании и с более прозрачной этимологией - "чиксы", то есть, с английского, "цыпленочки".)

Так вот: это уже про Новый Арбат, то есть Калининский проспект.

Знаю-знаю!

И про "вставную каменную челюсть".

И про "безобразную просеку в живом теле Москвы".

А мне - нравится!

И вообще всем провинциалам - нравится.

И, приезжая в Москву, по делам или за покупками, гулять они идут - именно на нее - отдохнуть душой от изобилия московской экзотики.

Потому что на Калининском они как дома - он та же самая улица Ленина или Мусы Джалиля в их собственных Альметьевсках и Нижневартовсках, только данная, как требовал социалистический реализм, в оптимистическом преломлении: больше и чище. (Потому на нем, кстати, и такое именно уж совсем чрезвычайное изобилие упомянутых "бикс" - это провинциалки, вышедшие прогуляться по столице и для этого особо расфуфырившиеся.)

И вот с ранней весны 1992-го по лето 1993-го мы обитали в Серебряном переулке, где снимали комнату в коммуналке. А Серебряный переулок - это как раз перемычка в три дома между Старым Арбатом и Новым.

А главное, чем можно охарактеризовать этот период, - "Новоарбатским" гастрономом, расположенным в самом начале Калининского. "Новоарбатский" гастроном, сей шикарный храм продуктового изобилия, в 1992 году был таким на все 250 процентов: повсюду еще были более-менее полупустые полки и прилавки, а здесь уже все ломилось от яств, блистая в свете миллиона сияющих ламп и сверкающих чистотой и хрустальной прозрачностью витрин заграничными суперупаковками, и хрустя их целлофаном, и прельщая, и восхищая, и поражая. Количества нулей на ценниках, конечно, были (и есть) в "Новоарбатском" таковыми, что их смело можно было уподоблять колесам паровоза, мчащего робкого советского человека в финансовую пропасть, но, присмотревшись повнимательней, среди всего этого можно было отыскать и какие-нибудь пельмени "Русские" по цене, которая вполне была посильна кошельку автора, и какую-нибудь нехитрую рыбу типа наваги, обладавшую аналогичным свойством, и все прочее тому подобное. Поэтому я ежедневно посещал его, "Новоарбатский", чтобы купить еды.

А еще я его посещал потому, что в отделе, в котором наливают, - а такой отдел есть в "Новоарбатском", - в нем среди всевозможных виски, бренди, мартини и прочих напитков безобразной дороговизны был еще и польского производства ром под названием "Туземский", цена которого была столь удивительно такова, что выпить здесь пять раз по сто грамм этого "Туземского" обходилось чуть ли не вдвое дешевле, чем купить здесь же бутылку простой советской "Столичной".

А открывался "Новоарбатский", между прочим, в восемь утра. И именно с самых восьми в кафетерии - начинали наливать! И поэтому со всего Арбата к его открытию сползались измученные нарзаном, трясущиеся от сырого осеннего холода и от сами понимаете еще чего бедолаги, и выстраивались в очередь, и получали по свои пятьдесят граммов в пластиковом стаканчике, и отходили с ним от стойки к расставленным рядами столикам (сверкающим белизной и чистотой!), и опрокидывали эти 50 решительным жестом, и потом стояли, погруженные в выслушивание происходящего во внутреннем космосе:

И вот унялась дрожь в руках -
- наверх! наверх!
и вот уже уходит страх -
- наверх!
- наверх!

Глупые барды думают, это Высоцкий сочинил про альпинистов. Но мы-то знаем, про что это на самом деле!

И я был среди них.

И я был среди приходящих сюда ежеутренне.

Образ моей жизни был тогда перевернут наоборот, ночи напролет я сидел за печатной машинкой, а в восемь утра я приходил в "Новоарбатский" с сознанием выполненного писательского долга. И я, как и все, брал эти пятьдесят грамм "Туземского", но я не опрокидывал эти пятьдесят тут же, а выходил с пластиковым стаканчиком на улицу, садился у дверей гастронома на корточки, закуривал и только после этого опрокидывал. А потом сидел в этом сизом осеннем сумраке, курил, думал, ел бутерброд (но не купленный в "Новоарбатском", а принесенный с собой, ибо тратить деньги на бутерброды из кафетерия я полагал безобразным и совершенно никак не оправданным расточительством), а потом шел брать еще пятьдесят, и опять выходил покурить, и опять, и этим я занимался примерно часа полтора-два, сидя на корточках туманной осенью в начале Калининского проспекта, широкого настолько, что другая сторона теряется в тумане, и постепенно теряясь в этом тумане как бы и сам, и - - - И - - -

После чего я шел домой спать.

И я спал.

А то, что передо мной имелось перед тем, как идти спать, - это вот как раз и описано в стихотворении, которое в начале данного сообщения и которое как раз именно во время этих сидений мной и было сочинено.

7.

К лету 1993 года жизнь сложилась так, что я был вынужден съехать из комнаты в Серебряном переулке, и начались дальнейшие скитания: Станкевича ул., Пятого года ул., Красносельская ул., после чего обосновался в 1994 году на Бутырском хуторе. И то и дело приезжали ко мне в гости разные люди из Тюмени и других краев, и:

- Развлекай нас! - требовали они. - Ты теперь столичный житель, - говорили они, - давай, веди нас, показывай, что тут у вас есть этакого!

Это приводило меня сильно в смущение и затруднение: являясь работником бумаги и пишущей машинки (теперь - клавиатуры компьютера), которая и приковывает меня к себе в течение в среднем 12 часов в сутки, единственный источник сведений о том, что же в городе Москве имеется этакого, я имею тот же самый, что и эти люди в Тюмени, - телевизор, который я впридачу смотрю не чаще двух раз в месяц, когда с похмелья не в силах осмысленно тыкать в клавиши указанной клавиатуры.

Но потом я придумал.

И всем гостям я стал отвечать:

- Этакого? Поехали!

И я их вез в описанный "Новоарбатский", и мы выпивали по 50, и выходили и сидели на корточках, куря и зыря, и повторяли еще по пятьдесят, и ни один из гостей ни разу не оставался неудовлетворенным экскурсией, и все долго меня благодарили за показ столь необычного и увлекательного этакого, и с завистью восклицали:

- Да, хорошо вам тут живется, в Москве!

А я отвечал:

- Что вы хотите: столица полумира!

8.

Во второй половине 1990-х уровень суровости жизни стал потихоньку нарастать и нарастать, и скитания возобновились (то, се, проспект Маршала Жукова, улица Свободы), и гости ко мне уже не приезжали, и жил я совсем диким анахоретом, прикованный, как галерник к веслу, к клавиатуре компьютера, которая (клавиатура) отпускала меня от себя лишь к ближайшему ларьку, когда уж окончательно становилось ясно, что пользы от моего сидения перед ней уже никакой не выжать. Но вот один раз я вдруг заимел некоторую сумму денег и, решив позволить себе разгул, отправился в Город, по книжным магазинам.

После "Дома книги" на Калининском я зашел в "Новоарбатский" гастроном - по старой привычке.

Настроение у меня было вполне подавленное: живя упомянутым анахоретом в Северном Тушине, я был всем, что наличествует в московской центральной части - толпы народа, гром, грохот, холод на улицах, духота и толчея в магазинах, да еще впридачу и тяжеленные сумки с книгами, которых я понакупил, чрезмерное изобилие всего, но при этом этого всего - безобразная дороговизна, - сначала ошеломлен, а потом изнурен. И я зашел в "Новоарбатский" посмотреть, как там что теперь. Дешевого рома там уже и в помине не было, но был закуток, где продавали пиво "Холстейн" в разлив.

- Отведаю! - решил я.

К стойке стояла очередь, человек шесть. Я стал, постоял. Осталось уже человека три, как тут вдруг такое меня уныние взяло, и такое - -, и такое - -, что стало мне совсем невмоготу, и я плюнул и решил, что пора домой, в норку.

И я вышел из Новоарбатского и направился к метро, продираясь сквозь толпу, но мысль, что нужно выпить пива, уже сидела в моей голове, поэтому у метро я купил у лоточника банку "Баварии" за сумасшедшие деньги, ибо Калининский проспект есть такое место, где у лоточников все стоит вдвое дороже обычного, и оно было впридачу замерзшее до такой степени, что внутри гремели льдинки, и на ужасном холоде, сырости, ветру (мороз двадцати градусов и при этом сырость и слякоть вплоть до луж - московское изобретение последних лет: каким-то они, гады, химикатом посыпают улицы, думая, что так лучше) я стоял, и мерз, и с омерзением вытрясал в рот пиво "Бавария", отчего мерз еще сильней, и не понимал: ну почему, почему я стою тут, в холоде и мраке, пью мороженное пиво за бешеные деньги, тогда как мог ведь тут же, рядом, в тепле и при свете пить за те же деньги пиво, являющиеся вкусным, и со всем комфортом!

- Ну почему, почему все всегда именно так? - в очередной и в который уже раз думал я и вполне был уже готов восклицать что-то типа того, что, мол, Русь, дай ответа!

Но было понятно, что Русь не даст ответа, нечего и восклицать.

9.

Кончилось все это тем, что утомила меня вся эта Москва до крайности окончательно, даже такая условная Москва, какой является Северное Тушино, и стал я свое пребывание в ней описывать цитатой из Гесиода:

Близ Геликона он поселился в долине безрадостной Аскле
- Тягостной летом, плохою зимой, никогда не приятной... -

а потом и вовсе уехал в близлежащий подмосковный город, название которого на всякий случай не укажу.

Зато когда теперь, спустя три года, отойдя и придя в себя, попадаю в Москву, в центральную ее часть, на Тверскую или тот же Калининский, то она снова приводит меня в восторг, трепет и во все остальное, что и должна вызывать у провинциала Столица Полумира.

Мораль: Москва хороша, чтобы в нее приезжать на пару дней. А жить в ней постоянно - пускай дураки живут, все готовые претерпеть, лишь бы носить гордое имя москвича и столичного жителя. Я лучше останусь с позорным именем подмосквича.


Вот в таких условиях я уже пожил - на фиг надо!

10.

Но и это еще не все.

Окончание √ в следующем выпуске.