Вообще-то по образованию и по первой профессии я литературовед. Стараюсь про это забыть, но нечистая совесть не дает, поскольку я литературовед-дезертир, десять лет назад малодушно сбежавший с горних высот академической науки в низины презренного журнализма. Писать, понимаете ли, захотелось провинциальному доценту, да и надоело ему каждый год придумывать красивые темы для курсовых и дипломных работ, а потом смотреть, во что превращаются эти темы трудами веселых студентов.

Словом, сбежал, и как попадает мне теперь в руки какая-нибудь сурьезная литературоведческая книжка, весь трепещу, и умаляюсь, и переживаю жесточайший приступ комплекса неполноценности: за десять-то лет десять раз поменялась методология, два поколения молодых ученых выросло, а я-то все эти годы в научном смысле только деградировал, самый, можно сказать, фундамент разрушал, и теперь не токмо Деррида от Делеза не отличу, но и Пыпина с Тихонравовым перепутаю.

А тут на днях приходит добрый человек и приносит мне целую пачку книг славного издательства "НЛО" и последний (46-й, целиком в сети еще не выложенный) номер одноименного журнала впридачу. Помимо четырех несерьезных книжек в мягкой обложке под грифом "Премия Андрея Белого" (сборники стихов Стратановского, Фанайловой, Александры Петровой и Михаила Айзенберга), в нынешний комплект входили "Литературократия" Михаила Берга, "Записки синего чулка и другие тексты" Петера Эстерхази, "Писатель Сталин" Михаила Вайскопфа и труд Геннадия Обатнина "Иванов-мистик". Я, конечно, сразу же преисполнился благодарностью (и вышеописанным трепетом, впрочем), но виду не подал, даже спросил капризно: "А где же Зорин?". Это чтобы показать доброму человеку, что я в курсе дел любимого издательства...

Солидные же книжки гордо положил, что называется, "на парту", а "под партой" стал быстренько листать "НЛО" - с конца, как и все журналы читаю. И надо же - на самой последней странице вдруг встречаю свою фамилию в весьма неодобрительном контексте.

В журнале завелась рубрика "Современный антиквариат", где скрывшийся под псевдонимом Иван Smith американский (некогда советский) литературовед рассказывает про всякие несуразности и неточности, встреченные им в нашей периодике. Ну там, например, как Михаил Эпштейн одну и ту же статью под разными названиями в разных журналах тискает или как сотрудники "Вопросов литературы" собственного журнала не читают. Дело это хорошее и нужное, помнится, в 70-е годы им очень ехидно и весело занимался на страницах тех же "Вопросов литературы" старый литературовед И.Г.Ямпольский. У него был глаз-алмаз, он все читал и находил бездну курьезов, обличая отечественную филологическую науку в массовом невежестве и некомпетентности. Как это разрешали - непонятно.

Но я-то каким манером угодил в такую рубрику? Речь о пресловутой премии "Национальный бестселлер". Читаю: "...недоумение у меня вызвало не само обращение оргкомитета - мало ли сейчас всяких премий и всяких обращений. Поразил список лиц, согласившихся стать номинаторами, то есть принявших правила этой игры, абсурдной по замыслу и темной по источникам финансирования... Их десятки (см.: Книжное обозрение, 2000, 23 октября), и наряду с В.Астафьевым, И.Захаровым, Ю.Козловым, И.Штермлером (опечатка такая. - А.А.) и т.д. и т.п., чьи мнения и чье поведение меня совершенно не интересуют, тут присутствуют и люди, к которым я привык относиться к (снова опечатка) уважением как к интересным авторам и ответственным литературным деятелям (от А.Агеева и М.Берга до Б.Стругацкого и М.Трофименкова)".

Прочитавши, хватаюсь одной рукой за сердце, а другой - за предусмотрительно сохраненную вырезку из "Книжного обозрения", в котором я осенью прошлого года совершенно неожиданно для себя прочитал свою фамилию среди тех, кому оргкомитет премии "имел честь предложить" быть номинаторами и кого "просил номинировать". Хватаюсь я за эту вырезку и с облегчением обнаруживаю, что ни слова о том, что все эти люди уже согласились участвовать в сомнительном проекте, там нет.

То есть я понимал еще осенью, что оргкомитет, публикуя тот список со льстивыми словами "имеет честь предложить наиболее известным и уважаемым деятелям...", уже в каком-то смысле нас "подставляет", но никак я не думал, что дружественный вроде бы Иван Smith, решивший специализироваться на страницах "НЛО" в качестве внимательного читателя, так невнимательно прочтет документ, на основе которого еще нельзя журить меня и моих коллег за неразборчивость.

Да, я, каюсь, отказался от "чести" довольно поздно и только здесь, в интернете, в РЖ, который не все читают. Но ведь я нигде и ни в какой форме не соглашался быть номинатором "НБ". А пошли я, предположим, гневное письмо в "КО" - так и "КО" читают тоже не все.

Словом, одна смута от этой нахальной премии. Расстроился я и заболел гриппом - слабость, озноб, а в голове всю неделю туман. И обрывок укоряющей фразы: "от А.Агеева до М.Берга". Вот так и схватился я за "Литературократию", и честно, под гриппозным наркозом, прочитал ее от корки до корки. Тем более что сомнительные игры, затеянные вокруг "НБ", явно подпадают под "юрисдикцию" этой примечательной книжки.

Нет, упаси боже, - рецензию я писать не готов, да и с самого начала постановил в "Голоде" серьезным и ответственным рецензированием не заниматься. Только впечатления и ощущения, критический, так сказать, импрессионизм.

Ну так вот: первое, что я понял, читая "Литературократию", - я понял, почему, поступая в университет, выбрал не экономику и не математику, а филологию, а потом, когда дошло до специализации, не пошел в лингвистику. И почему никогда не любил структурализм, хотя в пору моей молодости не любить структурализм, не приседать почтительно, произнося разнообразные тартуские имена, было просто-напросто небезопасно для репутации. Ежели ты не с Лотманом, так ты, значит, с какими-нибудь Храпченко, Метченко и Овчаренко...

Теперь даже и не вспомнишь толком, с кем я тогда на самом деле был. Времена стояли темные, опять же - провинция, и был я скорее всего с Вячеславом Ивановым, М.Гершензоном, И.Анненским, Н.Н.Врангелем, В.В.Розановым, а ближе всего - наверное, со Львом Шестовым, с "Апофеозом беспочвенности".

Влюблен был, словом, в "неактуальные практики", выражаясь языком Михаила Берга. И разговоров о неполноценности литературоведения, которое никак не хочет стать точной наукой, не поддерживал. Потому что сам не хотел, чтобы оно ею становилось ценой утраты весьма любимой мной безответственности. Собственно, только два пути такого развития и представлял себе: либо, стремясь к точности, оно станет разделом лингвистики (пускай там с приставками "социо-" или "психо-"), либо превратится в вариант политэкономии. Причем не политэкономии социализма (о! в этой сказочной науке были чудо, тайна и авторитет), а политэкономии капитализма, где совершенно ясные, бесспорные формулы типа "товар-деньги-товар" и железные закономерности.

Вот в такой вот железно-закономерный, вполне политэкономический мир и попадает читатель "Литературократии". Специалисты и заинтересованные лица пускай спорят, верно или неверно Берг "позиционировал" то или иное явление русской литературы только что ушедшего века. Моим же первым читательским побуждением было - защититься от тотальной идеологичности этого "дискурса" (кавычки от неприязни к слову).

Ну не знаток я и не ценитель французского постструктурализма, увы. Потому что никак не преодолею отвращения к марксизму (да, собственно, к любому всеобъемлющему и всеобъясняющему социально-экономическому и социокультурному "учению"). А этим ароматом со страниц постструктуралистов откровенно шибает. И если на Западе это одно из проявлений старческой "болезни левизны", вывернутая наизнанку русская интеллигентская хворь аж ХIХ еще века, нам-то с нашим "не актуальным" для этого "психотипа" катастрофическим опытом что за интерес впадать в такую методологию?

Ведь в России методология - до сих пор, к сожалению, не инструмент познания, а партийность со всеми вытекающими отсюда последствиями и прелестями. Беда еще и в том, что любую импортную блоху мы тут же умудряемся подковать, то есть догматизировать и мифологизировать, и быстренько выращиваем из нее дубину для посильного участия в процессе, который Берг на первых страницах называет "игрой", а ближе к концу все чаще и чаще "конкурентной борьбой". Ближе к концу, понятное дело, родные и знакомые имена появляются, которые Берг с удовольствием (читателю передающимся) расставляет по местам.

И - тьфу ты! - ненадолго проникаешься даже верой в прогресс, в действительное (а не назначенное, предположим, Бергом или Айзенбергом) существование "актуального" и "неактуального" в современной культуре, в наличие независимой точки, с которой можно будто бы наблюдать все поле "конкурентной борьбы" и присуждать очки состязающимся.

Потом успокаиваешься и думаешь: в этом мире много миров. И где-нибудь в глубине Азии, предположим, цветет себе какая-нибудь не переведенная на французский литература и еще не рефлектирует, не делит себя на "актуальную" или "неактуальную". А может, их - таких литератур - много, и чем их больше, тем меньше боишься "литературократии" во всех ее видах и разновидностях.

Люблю вот, знаете ли, открыть какой-нибудь том "Истории всемирной литературы" и "Оглавление" почитать. Ну, например, "Литература фульбе". Или "Литература на языке хауса". Но только оглавление! Потому что залезешь на указанные страницы и прочитаешь давно знакомый стандарт: "Начиная с ХVIII в. и на протяжении ХIХ в. наблюдается процесс постепенного сближения народной литературы и литературы образованных верхов".

А впрочем, что это я так разволновался? Должно быть, осложнение после гриппа. Мое дело маленькое - дезертирское. А молодому поколению надо же ориентироваться в литературной политэкономии...

• Предыдущий выпуск