Русский Журнал / Круг чтения /
www.russ.ru/krug/20010223.html

Голод 17
Практическая гастроэнтерология чтения

Александр Агеев

Дата публикации:  23 Февраля 2001

Cразу несколько человек, прочитавши предыдущий "Голод", высказали мне свое "фе": тоска, дескать, зеленая, беспочвенная Weltschmerz, вульгарный пессимизм. Каждая вторая женщина при этом добавляла: и губы у тебя там на фотографии какие-то сомнительно красные, - и смотрела этак выразительно, будто спросить хотела: а ты, часом, не вампир? Нет, оправдывался я, фотография нормальная, просто сокращенная, поэтому не видно, что человек пялится с изумлением в монитор и при этом горячий чай прихлебывает. Вот губы и блестят.

Примерно так я и выглядел, наверное, на днях, когда отыскал в сети последний номер "Логоса": где уж моему кустарному пессимизму, относящемуся до некоторых отдельных несимпатичных тенденций культурной жизни, подняться на такой концептуальный уровень, с которого всю эпоху 90-х можно легко зачеркнуть и похерить!

Короче говоря, "тема номера" - "90-е", и четыре достойных автора - неизбежный Кирилл Кобрин, Семен Файбисович, Симон Кордонский и Владимир Сальников - делятся с читателями набором своих горьких разочарований.

Статья Кирилла Кобрина называется "Девяностые. Эпоха больших метафор". Метафоры начинаются у него прямо с первых фраз: "Девяностые закончились так же внезапно, как и начались. Их отсчет пошел с Ельцина на танке, завершился он Путиным на тракторе. Вот так, не взрывом, но всхлипом, булькнуло десятилетие, удивительным образом изменившее все в облике этой страны, но не затронувшее ее сути".

Какое, подумайте, деликатное десятилетие: все изменило, а суть оставило! Но слушайте, слушайте: "Не было никакой Истории эти десять лет. Есть только чудное покрывало, которым любовался русский человек, а на покрывале чего только не выткано, каких только историй, сюжетов, метафор нет". И автор, вестимо, бегло и непринужденно, с легкостью необычайной превращает в метафору, словно царь Мидас - в золото, всякое заметное явление 90-х, к которому прикасается и которому все мы худо-бедно были свидетелями: и "крах коммунизма" - метафора, и "рынок" - метафора, и "криминальная революция" - метафора, и "цивилизованные страны" - она же.

А на выходе всего этого вольного философствования - весьма комфортная кода: "И что же? Будто бы мы все десятилетие провалялись на диване, поплевывая в потолок, разглядывая бои без правил, устроенные изобретательной на метафоры культурой? А кто же создавал русский капитализм, строил Храм Христа Спасителя, брал штурмом Останкино, плясал с Ельциным твист весной 96-го, сидел на Горбатом мосту у Белого дома летом 98-го, ходил на работу, опасливо поглядывая на горящие цифры уличных обменников? Дело в том, что все это происходило само собой, без всякого участия сознания. Голова не ведала, что творили (и творят) руки и ноги. Сознание, словно четки, перебирало метафоры, грезило, мечтало. Пребывало, как и всегда, в русском раю, раю, сочиненном Гоголем, Лесковым, Розановым, Кузминым".

А вот интересный в связи с этим вопрос: ведает ли голова Кирилла Кобрина, какие озарения в нее приходят? Впрочем, я давно уже где-то сказал, что "Кирилл Кобрин" - это такая фабрика, производящая тексты на любые темы и в любом количестве. Поскольку производство массовое, то и технология несложная. Метафора, производящая метафоры. Как же в это пространство, где одни и те же четки перебирают то слева направо, то справа налево, протиснуться истории? Конвейер встанет.

Семен Файбисович, не в пример Кобрину, - человек основательный, все-таки не только пальчиками над клавиатурой порхает, но и кистью по холсту водит, что должно, наверное, напоминать ему об известном свойстве всякого материала сопротивляться. В статье "Возвращение" он самим заголовком косвенно признает, что где-то мы все-таки были, откуда теперь "возвращаемся": "Просто язык не поворачивается назвать опыт 90-х опытом жизни без коммунизма. Скорее это опыт возвращения к нему. Не столько как к идеологии, сколько как к состоянию ума: к тем представлениям о жизненных и духовных ценностях, об отношениях власти и народа, о роли и месте своей страны в мире etc., что в своей совокупности можно назвать "реальным социализмом".

Неужели же, думаю я, это Файбисович возвращается к коммунизму, "к тем представлениям о жизненных и духовных ценностях" etc.? Да нет же, Файбисович, разумеется, стоит там, где он и при советской власти стоял, а "возвращается" кто-то неопределенный, большой и опасный. Должно быть, "народ", "массовое сознание"...

А что, спрашивается, за дело интеллектуалу Файбисовичу до кругооборота (в очень узких рамках происходящего) в принципе вечных предрассудков массового сознания? Ужели какая-то превращенная форма "долга интеллигенции перед народом" мучает? Да ведь я читал множество статей Файбисовича, где он интеллигенцию как раз за все эти фантомные боли умно и доказательно порицает.

Неужто - думаешь в конце концов - все дело в том, что падает интерес к той стилистике, в которой привык работать Файбисович-художник? Вот он пишет: "Не менее заметен тот же процесс в собственно культурном пространстве и всех видах искусства, где сегодня наблюдается отступление и маргинализация радикального постмодерна: инновативных, игровых, часто ерничающих и провоцирующих "актуальных" веяний и стратегий, которые играли существенную роль в первой половине 90-х. А во второй по всему фронту идет контрнаступление и превращение в мейнстрим "современного" искусства разного рода по-большевистски серьезных - без тени улыбки и рефлексии - "больших" и "духовных" реставрационных проектов, при этом преимущественно в кичевых и иных суррогатных формах, над которыми витает приставка "квази": почвеннических, православных, националистических, классицистических etc. Можно, конечно, заметить, что в схватке шизофрении с паранойей так и остались практически не у дел психическая норма, адекватность, здравый смысл... Однако невключенность в "духовное" обращение и борение сих унылых категорий - константа здешней жизни". Да ведь бог с ней, со "здешней жизнью" - ведь не мешает же она самому Файбисовичу исповедовать (вроде бы) "психическую норму, адекватность и здравый смысл", "включая" их тем самым в "обращение". Но его занимает как раз схватка "шизофрении с паранойей", причем шизофрения ему симпатичнее. И ежели она проигрывает, то это знаменует "возвращение"...

Статью Симона Кордонского ""В реальности" и "на самом деле"" пересказывать не буду: там дается довольно остроумная версия современного социально-экономического устройства России, и скорбь автора, в общем, относится к сильному расхождению "слова" и "дела". Но он хотя бы не объявляет "дело" метафорой.

Вообще в статье Кордонского есть два абзаца, которые мне ужасно нравятся, поскольку в них есть надежда на возможное слияние далеко разбежавшихся явлений:

"Раздвоенность придает жизни своеобразную авантюрность, от которой некоторые иностранцы впадают в ступор, и из-за ее отсутствия эмигранты страдают ностальгией. Русские, которые не могут понять или принять эту онтологическую раздвоенность русского бытия и действуют так, как будто ее нет (назову их реалистами), чаще всего считаются дураками, или подлецами, или скрытыми иностранцами, агентами. Последний пример этого из "реальности" - "молодые реформаторы", которые "на самом деле" стали - для одних - символами умственной или моральной неадекватности, а для других - изощренной вражеской диверсии.

Реалисты не склонны обращать внимание на то, что есть и происходит "на самом деле". Они уверены в том, что Россия - при некоторой специфике - такая же страна, как и прочие. Что в ней есть государство, есть общество, есть экономика и народ, который стремится к демократии. И они действуют так, как будто все эти реалии есть. Их "реальность" действительно существует, но скорее как результат деятельности и ожиданий реалистов. А "на самом деле" эта "реальность" - лишь форма приспособления того, что есть "на самом деле", к активности реалистов".

Ну, слава богу, - думаю я здесь, - стало быть, "активность реалистов" все-таки влияет на то, что есть "на самом деле". Не пропадет, стало быть, их скорбный труд.

Вот только я бы решительно запретил "реалистам" читать современную философскую публицистику.

Потому что, понимаешь ли, пишут-пишут этакое, а потом удивляются: отчего это "культура Слова" загибается на глазах? А оттого, что я (к примеру) живу-живу в 90-х, меняю участь, терплю головокружительные приключения, делаю невероятные открытия, перемещаюсь по социальной и культурной шкале туда-сюда, и вдруг некто из неведомого пространства ("на самом деле" он в соседнем городе или вовсе на соседней улице живет) мне снисходительно этак сообщает: ничего этого не было, лежал ты на диване и грезил...

И куда же я его тогда посылаю?