Русский Журнал / Круг чтения /
www.russ.ru/krug/20010316.html

Голод 20
Практическая гастроэнтерология чтения

Александр Агеев

Дата публикации:  16 Марта 2001

Hу вот, никогда не знаешь, как слово наше отзовется - Куталов обиделся на меня за интернет, который я обозвал грязной помойкой постиндустриального общества, да еще обвинил в том, что он воспроизвел "авторитарную структуру оффлайновой культуры". И вопрошает Кирилл: "Меня занимает сам феномен. Критически относиться к "авторитарной структуре оффлайновой культуры" и в то же самое время эту авторитарную структуру репродуцировать?"

Тут, конечно, я виноват - надо, что ли, чаще кавычками пользоваться или еще как оговаривать использование явно "чужой" для меня фразеологии. Потому что та фраза про интернет "внутри меня" звучит с иронией и пародирует стилистику леворадикальной антииндустриальной публицистики, которой я начитался (для другого дела) незадолго до сотворения предыдущего "Голода". Сам же я, как из всех моих писаний должно быть понятно, к интернету отношусь без всякого - в смысле отрицательного/положительного - пафоса. Странное есть у меня предчувствие, что это еще не последний на моем веку сюрприз цивилизации. Глупо было бы тратить "культурную энергию" на последовательную мифологизацию каждого из таких сюрпризов. Энергию надо, напротив, беречь, то есть сюрпризами пользоваться.

Такое же, в сущности, недоразумение - с "авторитарной структурой" культуры. Совершенно спокойно я к этой "авторитарности" отношусь. То есть, конечно, пока был студентом, какие-то претензии к ней имел, а как начал преподавать - моментально возжаждал самой свирепой культурной диктатуры: чтоб бороды стричь и расстреливать этих, которые ямба от хорея не отличают. А к зрелости возрастной цинизм подоспел: как эту "сволочную штуковину" (культуру) на элементы ни разлагай, как ни бейся над их перекомпоновкой (в которой есть свой, но быстро преходящий кайф), на выходе все равно, будто в том анекдоте, получается пулемет.

Поэтому традиционные для молодежи поиски Родоса, где можно будет наконец от души поплясать и попрыгать, вызывают у меня сожаление. Тоже, впрочем, спокойное: в процессе, повторю, есть свой кайф и каждый должен пройти свой путь. И не всякому, может, надо сознавать, что, сказав впервые "мама-папа", он уже поступил на некую службу и стал чиновником -надцатого класса.

В связи со всеми этими недоразумениями насчет "авторитарности" вытащил я маленький черный пакет, в какие, если кто помнит, упаковывается фотобумага. А там лежит у меня что-то вроде реликвии - экономно-конспиративная, форматом с ладонь, фотокопия вот этой вот книжки:



Эту фотокопию подарил мне летом лохматого 1978 года Саша Шишкин, старший брат букеровского лауреата Миши и некоторым образом (то есть самым прямым) герой романа "Взятие Измаила". Сам он, впрочем, занимался тогда Платоновым, которого "вскрывал" в свете новооткрывшейся "Философии общего дела" безумного русского протофашиста Николая Федорова. То есть вращался тогда Саша где-то в кругу Георгия Гачева и Светланы Семеновой, а Гершензон с Вячеславом Ивановым были так - для общего развития, продукция маленькой домашней фотолаборатории.

Вот и подумаешь: сколько "культурных" как бы приключений вокруг маленького текста. Начиналось все нормально: написано пером или карандашом, потом предано обыкновенному типографскому тиснению. А через полвека нужен был дорогостоящий "Зенит"-зеркалка, чтобы сфотографировать, а еще через четверть века я с совсем уже противоестественным кайфом эту фотографию сканирую, дабы напомнить читателям хрестоматийный текст письма Гершензона, где аккурат насчет авторитарности, духоты и тесноты культуры:



Что, трудно читать? Но ведь черт его, в самом деле, знает: может, текст, ради которого приходится залезать в разного рода опции, увеличивать размер картинки и т.п., приобретает какие-то дополнительные качества и ценности?

А на днях попался мне еще один диалог все на ту же занудную тему: Алексей Плуцер-Сарно и Вадим Руднев беседуют в последнем "Логосе" на предмет "гибели литературы", и роли, натурально, распределяются ожидаемо - Руднев вроде бы высокомерный ревнитель "большой культуры" и брюзжит, что нет нынче "Больших Текстов" и "Больших Авторов", а молодой и горячий Плуцер-Сарно ему отвечает в духе бунтаря Маяковского: профессор, снимите очки-велосипед, в смысле - наплюйте на свою устаревшую оценочную терминологию, и тогда Степанцов покажется вам интереснее Заболоцкого, а Немиров сравняется по значимости с Мандельштамом. "Последнее слово" остается здесь за Плуцером-Сарно (хотя решительно то же самое мог произнести Руднев): "И вообще, мне кажется, что наш разговор зашел в тупик, стал бессмысленным и бесплодным. Мы с тобой никогда ни до чего не договоримся..." Как будто такие разговоры затеваются ради результативного итога и подписания какой-нибудь общеобязательной конвенции...

Затеваются они для обнародования любимых мыслей собеседников, ну, вот хоть для обмена такими репликами:

"А.П.-С. ...история высокой культуры, как это ни печально, пишется носителями той же самой высокой культуры, которые поэтому и не могут разобраться в высокой культуре. Поэтому когда ты, носитель высокой культуры, начинаешь оценивать высокую культуру, ты несешь неизвестно что, болтаешься как кораблик по волнам. Не лучше ли построить историю той литературы, которую считают "плохой", и попытаться понять, почему она так воспринимается. Историю паралитературы, не литературы. Это позволило бы очертить границы самой литературы. Такая, я бы сказал, детская история больше бы дала для понимания, чем все твои суперинтеллектуальные роды. А пока "литература" - объект неотграниченный и потому не обладающий своим "извне" и исследованию не поддающийся.

В.Р.: Да, правильно, но дети не умеют построить историю литературы. Мы не можем делегировать детям право построения истории литературы. То есть мы можем - ради смеха, и тогда история литературы будет состоять из Конан-Дойля, Майн Рида и "Винни Пуха". Поэтому здесь речь идет не о моих эмоциональных оценках. Я "Винни Пуха", как ты знаешь, люблю гораздо больше, чем Набокова".

А по мне, так главный результат таких диалогов - лишнее доказательство "исторической правоты" позиции Руднева, причем дело даже не в том, что Руднев говорит "правильные" слова, а Плуцер - "неправильные". У того и другого методологические банальности соседствуют со здравыми и свежими наблюдениями. Дело в том, что само "состязание" происходит, фигурально выражаясь, на поле Руднева. По той простой причине, что у Руднева это самое "свое поле" есть, оно ему по наследству досталось, оно культивировано аксиологической терминологией. А Плуцер-Сарно хоть и предлагает считать существование этого наследственного "поля" мнимым, хоть и рисует феерическую картинку множественности "полей", состязаться все равно приходит к Рудневу. Меня это убеждает как-то помимо аргументов. Даже так скажу: самого Плуцера-Сарно как бы выдумал Руднев для проверки каких-то своих предположений, догадок и гипотез.

Да, но вот уж раз о Рудневе зашел разговор, поделюсь и недоумением, с ним связанным. Попалась мне недавно "Власть" (# 9) с его энергичной статьей "Книга гниет с головы". Там много всякого правильного про издание научной литературы, про порочную систему грантов, которая не стимулирует ни ученых, ни издателей заботиться о судьбе выпущенных книжек. Кто же не согласится с мыслью о том, что "качество и креативность книг тех... авторов, которые ранее были интеллектуальными кумирами, резко упали. Маститые ученые часто просто собирают все написанное ими за долгую и плодотворную творческую жизнь в один, а то и в два тома и отдают эти интеллектуальные кирпичи издателям, которым только того и надо: чем больше книга, тем больше грант под нее отвалит научный фонд".

А тоскует Руднев по книгам, которые могли бы снискать "блестящий интеллектуально-издательский успех". Последним же примером такого успеха оказывается "судьба научного наследия Льва Николаевича Гумилева". Вот как это описывает Руднев:

"Пока его главная книга "Этногенез и биосфера земли" была фактом самиздата, его все очень уважали и жалели, он был хорошим. Но когда практически все его книги стали переиздавать почти массовыми тиражами, Гумилева стали ругать, говорить, что он ненаучен, что его произведения - бульварщина и так далее. А это был просто уникальный случай блестящего интеллектуально-издательского успеха. Как-то так получается: кто получает деньги за свои книги, тот плохой, не имеет к науке отношения, его обвиняют в желтизне".

Сдается мне все-таки, что пример "блестящего интеллектуально-издательского успеха" не слишком удачный, и совсем не в деньгах была суть претензий к Гумилеву его коллег-историков. Да и хорошо ли помнит Руднев обстоятельства "гумилевского бума" начала 90-х? Природа этого бума была явно публицистическая, а не интеллектуальная, и публицистика гумилевская была очень характерного толка. Как-то я не готов пока все это забыть...

Все-таки словосочетание "интеллектуальный бестселлер" кажется мне оксюмороном. И есть в нем некое "поругание" именно "интеллектуальности".