Cначала все это как бы полная дичь, даже и не самовыражение, а просто так, "писучая" одолела. Некая девица, которая еще не ощутила плотских желаний и является к тому же пионеркой-коллективисткой, находится на В.О. войне в качестве второго номера пулеметного расчета. Употребляемая всем офицерским составом по много раз за ночь, она, в явном противоречии с этим, обладает возможностью летать во сне над реальными местностями, выполняя там стратегические указания своего главного начальника генерала Зукова.

То есть как бы не то ахинея, не то гобелены типа Комар и Меламид, буквами. А читается хорошо и книга вовсе не дурна.

"Но должен же кто-то и сознательность в себе чувствовать, верно? Тем более если мечтаешь вступить в комсомол, как полагается. Уже и рекомендацию подписал сам комсорг, - успел перед смертью, царство небесное, мировой был парень. Никогда подпись его не сотрется: химическим карандашом зафуфырил! Сама ему чудаку грифель наслюнила, пока курил после пятого, что ли, захода: уже и в лягушку с Мухой наигрался, и в маятник, и салазки ей загибал, и вафелькой угощал, - все выдержала, не пикнула даже, а ведь куда только кукурузу свою не запускал, игрун. Морально, конечно, очень было тяжело. Если, конечно, не знать, за что борешься, не видеть ясно большую высокую цель, не иметь в душе настоящего комсомольского огонька".

А если взглянуть на эту историю, занявшись кононовским агентом письма (тем, кто пишет, авторским големом - см. предыдущие выпуски), то получим достаточно интересный результат. По сути дела, Кононов запустил в пространство кого-то, кого всю жизнь, что ли, понять хотел. То есть - изобрел его даже не из необходимости написать эту книгу, но чтобы ощутить через свое письмо то, что ему всегда хотелось почувствовать. А это хорошее основание (оправдание, мотивация) письма.

То есть Кононову удалось так написать текст, что в нем возникло существо, которое сумело вместить все на свете проблемы жизни в единственную разницу: между телом и - ну, душой, скажем, или какой-то внетелесной фракцией ("Свободна! Свободна, окончательно свободна! Да пошли вы все в жопу!.."). Все - никаких других обязанностей у этого агента письма нет и быть не может, только лишь - продержаться как можно дольше там, где возможно удерживать эти два агрегатных состояния. При этом чем длиннее текст, тем внятнее это противопоставление въедет в читателя. Простейший пример пишущего существа (ему вовсе не в укор).

Соответственно, разумно выбраны и время, и место, и персонаж (с кем еще соотнести тело, с которым производят невесть что?). И чем проще, чем сном, произвести такой отрыв? Разумеется, вся эта километровая скороговорка индивидуальной речи и служит посредником между фракциями телесной и внетелесной. Служит прежде всего тому, чтобы максимально долго удержаться в состоянии существа, которое различает только тело и не тело, а все остальное для него - так. Такой скороговоркой и говорят агенты письма, торопящиеся выполнить свое задание, пока не забыли, в чем оно состояло, и пока автор не стянет их обратно, аннулировав их своими личными проблемами.

"Лишь головку свою забубенную на сидор жесткий уложит, калачом свернется под ватником, коленочки остренькие к животу подожмет, - сразу же закатятся в забытье синие ледяные глаза. И почти тотчас же отбывает славный боец Мухина Мария, верная маленькая жена полка, смерти своей невеста светлая, - вылетает она в ночной рейд по маршруту, проложенному генералом Зуковым и утвержденному, разумеется, в ставке Верховного Главнокомандующего, в Кремле. Не исключено, между прочим, что и Сам подпись поставил, ознакомившись с планом секретной операции "Конец Дракона". А если он и разрабатывал? Ой, лучше не думать!!"

Где-то в части третьей уже видно: все, автор выдохся - поток текста прекращен, автор потерял своего голема, изложение валится в традиционалистское, затухает, впрочем - технично (изложение от первого лица, в котором гл. героиня говорит о себе в третьем лице, почти незаметно переходит в изложение просто от третьего, а далее появятся и расписанные диалоги). Можно было бы тем же потоком бормотания дотянуть до выходных данных и обложки, но именно этот переход подразумевается самим текстом - надо эту историю привязать, приземлить, а иначе очарование первых частей так и осталось бы отдельным бормотанием.

То же и с концами, их там, что ли, три, если не четыре. Годился бы уже и первый, когда изложение вошло в "от третьего лица". Но, что ли, в таком случае сам обрыв был бы какой-то предусмотренный, а так, в этой паузе, создается реальное впечатление того, что сам автор, в общем, до конца и не понял - как именно то, что писало текст, сумело все это сделать.

То есть где-то в момент перехода к третьему лицу агент письма - столь проявивший себя в начале - исчезает и на долю уже физического автора остается дописать историю. При этом, самое странное, он дописывает ее как бы ее не понимая - не понимая, как все это писалось: начинают лезть символы, какие-то прямые уподобления, а там уже и прозрачная девчонка летит над полем битвы, спасая и сохраняя. Впрочем, чему-то у своего агента письма автор научился, это дописанное изложение читать не слишком неловко. Собственно, тут просто - дольше агент вытерпеть не смог, ему не хватило разнообразия его ощущений, ну а автор в состоянии технически расписать хвост текста.

Подобный способ повествования известен, это немного модифицированный Вольфганг Кеппен. Кеппен, впрочем, не удосуживался - соответствуя неким эстетическим правилам - как-то тормозить свой язык, чем несколько размывал эффект письма. Он, что ли, брезговал отнестись к своему письму художественно. Его, то есть, не интересовало остаться нормальным.

Собственно (возможно, потому, что кроме этого приема больше ничего там и нет), сама эта проблема - выскочить из тела и вернуться в него, сохранив опыт внетелесности - у Кононова лучше всего и видна. То есть в результате текст по своей конструкции совпадает с тем, о чем было написано: пока автор есть агент письма - он себе летает Чайкой и все видит, а как только разбудили, так снова становится автором, которого, как Муху, все трахают. Все гласные, согласные и знаки препинания. Вряд ли это придумано специально; когда задачи столь просты и конкретны, все непременно сойдется.

Случай, когда человек умеет работать с тем в себе, кто пишет, - достаточно редкий. Известный, например, в варианте Бродского, только и занимавшегося тем, что стравливал (начиная с 70-х годов) в одном стихотворном тексте две разные фазы - не себя и себя. Разумеется, это еще и вопрос существования того, кто пишет: может ли переживание стать средой обитания?

В сущности, это просто НЛП, которое тут выполняет двоякую функцию - затрахивает читателя до потери его собственного дискурса, ну а автору помогает содержать себя в необходимом тонусе - на связи - как сказал бы сам Кононов: превращаясь из употребляемой "Мухи" в летающую "Чайку", - на связи с генералом Зуковым. Ну а НЛП это хотя бы потому, что все эти девичьи и военные подробности пишет не, скажем, Лена Фанайлова, а бородатый мужик Кононов, который их, в натуре, выдумал.

То есть все замечательно. Но займемся тем, как это сделано и, соответственно, каковы возможности у этого варианта письма.

Безусловно, это НЛП. Уже тут проблема: это НЛП автором и читающими воспринимается совершенно по-разному. Автор к тому же, будучи загруженным собственным НЛП, не в состоянии оценивать его воздействие на читателя.

Возможности? Ну, у НЛП они всегда очень узкие. Опять же - зачем все так длинно? Да нет, если бы короче, эффект бы не успел возникнуть. Это ж проза, у нее такая длина. В стихах все, разумеется, было бы короче: по сути ведь "Голая пионерка" - это прозаический вариант темы г-на Мамонова "Я ем на помойках, я пью из луж. Дождь меня мочит, дождь мне как душ. И солнце... Едут машины и давят меня. Но вместо асфальта мне снится земля. И солнце... Я хлебные крошки ищу на земле Ты пинаешь меня, но и тоскуешь по мне. Тоже ты... Я самый плохой, я хуже тебя. Я самый ненужный, я гадость, я дрянь. И-и... Я - серый голубь. Я самый плохой, я хуже тебя. Я самый ненужный, я гадость, я дрянь. ЗАТО Я УМЕЮ ЛЕТАТЬ!"

Но неизбежна инерционность. Этот агент письма занят только и совершенно тем, чтобы сохранить умение летать. Однообразно, как, наверное, быть машинистом в метро: один такой в феврале так вот из кабины за "Павелецкой" и выпал...

Но вот тут начинается снова интересная история. Как только найдено нечто, что в состоянии на достаточно долгий кусок чтения сымитировать, записать отношения души и тела, как начинаются неконтролируемые ассоциации. Хотя лолиткой героиню автор сделал, может быть, и специально, - но, в общем, вся эта история с анимой в хрупком теле автоматически выдавливает именно лолитичный типаж героини. А в остальном - ассоциативность просто прет.

Учитывая же сказанное о том, что кононовский агент письма хоть и его анима, но опыта девичьих фактур у него нет, то речь о производстве реальности из артефактов, как у Пригова. А это на самом деле хорошо - значит, нынешние агенты письма начали как-то взаимодействовать друг с другом: ни о каком употреблении чужого опыта напрямую тут речи идти не может. Следственно - с текущим состоянием литературы как таковой - дела обстоят неплохо (это общественно-значимый вывод - отвлекаясь от узкопрофессиональных материй).

Вообще же тема не контролируемых авторским агентом письма ассоциаций слишком хороша, чтобы ей заниматься в случае Кононова (у него слишком придуманная физиология). Да и тема обостренного ощущения субъекта, находящегося в промежутке тело-душа (добавляя тут еще и само письмо), тоже не в два абзаца решается. Здесь же возможно отметить только обостренное в таком состоянии ощущение фактуры. И вот тут агент письма Кононова оказался в неком не то чтобы любопытном состоянии - в каком-то весьма загадочном, но узнаваемом пространстве.

Автор отрабатывает это узнавание вполне сентиментально:

"Чайка летит и видит дыханье каждого ириса на болоте, каждого серебристого колокольчика с резными фестончатыми краями, повисшего на своем тонком, как нитка, извилистом стебельке. Видит и слышит звон и шелест подземных вод, и вздохи спящих в кустах синиц, и недовольное фырканье крота, - вот шахтер мировой, видали: - по-стахановски, в ночную смену пробивает себе новый ход из норы на поверхность, где мелкие ягоды земляники, как будто россыпь искр от потушенной папироски, - не разглядела бы Муха днем в густой траве, никогда б не нашла. Только ночью в полете видишь, какое все на самом деле на земле яркое, изнутри светится, - разве что камни да сама земля, почва темнеют глухо, слепо и молчаливо. Осталась бы навсегда в этом прозрачном мире, среди сквозных радуг, нежных сияний, искристых бликов, - но ведь такое можно видеть и чувствовать только во сне, а днем, наяву, не положено. А с собой ведь из сна ничего не прихватишь, еще в детстве поняла".

Ну, при таких приключениях в фактуру превращается практически все - включая людей, их действия, связи и т.п. А это весьма стремно для физ. автора, для состояния его ума. Поэтому из подобной ситуации обычно пытаются выйти. Кононов, например, не стал разрабатывать эту открывшуюся ему фактурность, а предпочел поместить ее в некую знакомую сферу. Здесь фактуры переведены вот в такое нежное изложение, а что это в результате? А сказка, вот что такое "Голая пионерка".

Так что роман - несомненный подвиг агента письма М.Кононова, сумевшего обнаружить это достаточно забытое пространство сказок и прижиться в нем.

• Предыдущий выпуск