Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / < Вы здесь
Голод 24
Практическая гастроэнтерология чтения

Дата публикации:  3 Апреля 2001

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Hеделя была какая-то сложносочиненная: Москва, поезд, провинция, опять Москва. Ну и чтение было тоже как бы с разных полок - дико же под стук колес и говор пьяных мужичков в тамбуре читать "Философию свободы" Исайи Берлина, а читать что-то надо, потому что спать в ночном поезде, даже после очень тяжелого дня, я не могу. Странные, к слову сказать, эти теперешние поезда: от Москвы до Иванова едешь вдвоем в четырехместном купе, словно в СВ, а когда возвращаешься тем же составом - поезд набит под завязку. Словно Москва работает как некий насос или черная дыра: люди едут и едут сюда каждый день, а возвращается едва ли половина. Где растворяются остальные - загадка. Повод для построения фантастического романа.

Короче говоря, о вагонном чтении я расстарался еще тогда, когда "Оправдание" Быкова в "Библио-Глобусе" покупал. На той же полочке, обложка к обложке, в той же серии изданный, стоял давний уже (а мне, собственно, и без разницы было) роман Андрея Лазарчука "Все, способные держать оружие...". Ну и прихватил - без всяких ассоциаций, по чистой смежности пространственной.

Радости получил, прямо скажем, немного, зато загородился серенькой обложкой от соседа по купе, которого томила прихваченная в дорогу бутылка водки. Сюжет я как-то сразу потерял, но и нервничать не стал: страницу за страницей переворачивая, вспоминал славные имена и термины, разгонял вспухающие облака ассоциаций, - шла, словом, в голове автоматическая классификаторская работа. Не можешь расслабиться и получить удовольствие - извлеки хотя бы пользу, разомни мозги.

Так вот, читая Лазарчука, я подумал, что Василий Аксенов все-таки очень хороший был когда-то писатель, - недаром почти все сочинители российской "альтернативной истории" как миленькие впадают в стилистику давнего аксеновского романа "Остров Крым". Но всем им при этом как-то фатально не хватает аксеновского юмора. Зато охотно подхватывается специфический аксеновский "вещизм": ну, стиляга был в молодости Василий Павлович, любил перечислять и описывать добротные "капиталистические" вещи - шмотки, выпивку, сигареты. Очень всего этого в советской реальности было мало, но очень хотелось - и получалось вкусно, с душой.

У Лазарчука пунктик другой - оружие. Ему бы где-нибудь в Туле жить (или где там скрываются нынче наши конструкторы-оружейники?), поближе к вожделенным стволам. На самом остром повороте сюжета, где фабульные толчки по секундомеру измерены, он может повествование бросить и вставить настоящую поэму о каком-нибудь пистолете:

"Я пошел почти налегке: со стареньким "Березиным". Почему-то за столько лет службы, перепробовав несколько сот образцов оружия, я вернулся именно к нему, вроде бы вполне заурядному пистолету выпуска шестьдесят шестого года. Он не отличался ни сверхточностью, ни особой скорострельностью из-за сильной отдачи - сказывалось использование очень мощного маузеровского патрона. Кроме того, он крупноват и тяжеловат. Тут уж, однако, как в том анекдоте: если у тебя такие слабые руки, так чего ж ты замуж пошла? Но зато по законам каких-то неуловимых гармоний "Березин" совершенно не чувствуется в руке как посторонний предмет и как-то всегда успевает навести свой недлинный хобот на цель раньше, чем эта цель начинает эффективно реагировать. Очень жаль, что кому-то в казначействе пришла в голову мысль экономить на порохе, и маузеровские патроны "9/25,5" (пуля которых прошибала навылет любой бронежилет, а если не прошибала, то отправляла носителя непрошибаемого жилета в такой нокаут, после которого добросовестный арбитр вспотел бы, считая) заменили в производстве на "9/19", в девичестве парабеллум... и в армию валом пошел "Драгунов" - тоже по-своему хорошее оружие, но уже немного не то".

Нет, замечательно: "по законам каких-то неуловимых гармоний"... Не всякий герой-человек удостаивается в романе такого трепетного, теплого "психологического портрета". Ну не может Лазарчук бросить безответственно: "пистолет" или там "автомат", - всегда с именем и хотя бы минимальными техническими характеристиками.

Впрочем, и многозарядный дробовик без имени может вызвать всхлип многозначительной поэзии, чуть ли не в ориентальном стиле:

"Когда он в очередной раз возвращался из погреба, я заметил прислоненный к стойке многозарядный дробовик.

Господин Хачик проследил мой взгляд.

- Мне восемьдесят шесть лет, - сказал он тихо, - но я помню, что моя мама говорила: отец перед смертью проклинал себя только за то, что не купил ружье. Мне было шесть лет, когда она тоже умерла. Я плохо помню ее лицо, но эти слова я помню. Поэтому у меня всегда было ружье. Сегодня я его достал и почистил. Говорят, оно может понадобиться".

Даже вспоминаешь что-то из забытой университетской лингвистики - про "актуальное членение предложения" - и думаешь, что название романа мы, наверное, читаем неправильно. Главное слово там - "оружие", а "всех, способных держать" раз-два и обчелся, из чего проистекут (как, собственно, и из сюжета следует) все дальнейшие беды нашей цивилизации. "Темпомигранты" романные только тем ведь и занимаются, что поддерживают в людях нужный градус воинственности - дабы в критический момент, когда хлынут на мирные города полчища кровожадных индейцев майя, каждый взял в руки любимый "березин" ("драгунов", "рейнметалл", "барышев", "МП-39" и т.д.). Старики, впрочем, могут и удивить: "Дед - пергаментно-коричневый, глаза светятся, как у кошки, опирается на ручной пулемет неизвестной мне системы: откопал, наверное, на своих полях". Машинально подсказываешь автору: "Должно быть, "дегтярев"...", но спохватываешься: а вдруг все-таки "льюис"? Или "горюнов" образца 1943 года? Тот, впрочем, был станковый...

Ну да, а когда появляются наконец эти самые сюжетообразующие "темпомигранты", вспоминаешь, натурально, читанного в детстве Айзека Азимова и "Конец вечности" - как-то там со временем было закручено и проще, и глубже. Можно сказать, человечнее, без популярной геополитики и коммерческой математики.

И еще - ни к селу ни к городу - вспомнилось, как юный Корней Чуковский в 1908 году препарировал маститого Мережковского: "Мережковскому... сам по себе человек не интересен нисколько, гораздо любопытнее для него та культура, в недрах которой приходится жить человеку. А так как всякая культура - ее стиль, ее дух - находит свое отражение в вещах, романист и составляет такие подробные перечни разных вещей, воплощающих в себе ту или иную культуру".

Центральная вещь той "культуры", которую сочиняет в своем романе Андрей Лазарчук, - ствол. Тhe Gun.

Вот даже на английский перешел, потому что Джона Леннона вспомнил, невинно убиенного Марком Чепменом посредством короткоствольного пятизарядного "чартер армз" 38-го калибра. Как это пел еще живой Леннон? -

Happiness is a warm gun
Happiness is a warm gun
When I hold you in my arms
And I feel my finger on your trigger
I know no one can do me no harm
Because happiness is a warm gun
- Yes it is.

Леннона можно, конечно, и по Фрейду прочитать (и даже адекватнее будет), но Лазарчука как по Фрейду начнешь - со смеху помрешь: "совершенно не чувствуется в руке как посторонний предмет". Тьфу на вас, охальники!

Мораль же отцеживается из всего этого жиденькая: прячьте спички от детей! То бишь стволы, конечно... Не могу же я - либерал до мозга костей - сказать: прячьте от детей книжки Лазарчука с их теплым, бытовым, задушевным милитаризмом.

Hо ведь вот какая штука: полез я в Чуковского цитату проверять - и зачитался. Хороший был критик, даром что в "желтой прессе" работал (тогда эти газеты еще "понедельничными" называли).

Читаю и чувствую отчетливое dеjа vu: "Книги занимают самое заметное место в той груде вещей, которыми загромождает Мережковский своих персонажей. Отсюда странная привычка этих странных людей вспоминать целые десятки цитат из прочитанных книг. Я не знаю других романов, где люди в разговорах и в мыслях использовали бы столько цитат. Иные из этих людей возникают у Мережковского специально затем, чтобы процирировать какую-нибудь книгу - и тотчас же удалиться со сцены". Чем не "постмодернист" этот Мережковский?

Но где же я только-только нечто подобное читал? Ну конечно - в последнем "Новом мире", в программной статье Ирины Роднянской "Гамбургский ежик в тумане". Вот что пишет новомировский критик, развернуто и ответственно высказываясь по поводу ситуации в прозе самого-самого последнего времени:

"...общим коэффициентом совершенно разных сюжетов, предлагаемых авторами с совершенно разными индивидуальностями, оказывается КНИГА. "Я упал в книгу", - возглас персонажа из "Змеи в зеркале" мог бы стать хоровым кличем всех ярко-модных перьев. Если "ранний" постмодернизм уверял, что жизнь есть текст, то на следующей стадии - текст есть жизнь, ее ДНК".

Ух, как люблю я спорить с Роднянской! И есть, главное, с чем поспорить, и любой удар она держит, и уроки всех споров усваивает, и всегда чувствуешь подлинную страсть за каждой ее строчкой. Эта страсть заставляет ее забывать о самообороне, обнажать фланги - словом, бездна соблазна для полемиста.

Но о Роднянской - в следующем выпуске. Нельзя же подверстывать разговор о ней к оружейнику Лазарчуку, да и хочется мне дочитать Исайю Берлина, дабы внутренне укрепиться в своем либеральном вероисповедании. Это не лишнее, когда читаешь по-юношески профетическую Ирину Бенционовну.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Мирослав Немиров, Все о Поэзии 33 /30.03/
Бальмонт. Барби. Барби Твинс.
Андрей Левкин, Кухонная герменевтика 5 /29.03/
Человек - лежит ли он, стоит ли, едет в метро, кушает ли пиво - воображает себя примерно в таком же месте, но в куда более блистательных обстоятельствах. И сам он лучше: он активен, бодр, он производит дискурс, который крутится вокруг него. Тупее позиции для письма не бывает. Но и она может быть рассмотрена в деталях. "Белокурые бестии" Маруси Климовой.
Ирина Котельникова, Контакт? Нет контакта /29.03/
О русских и английских учебниках языка для иностранцев. "Как вас зовут?" - "Олег". - "Вы студент?" - "Да, студент". - "Это ваша сестра?" - "Да". - "Как ее зовут?" - "Таня". Хотя беседуют два человека, создается лишь видимость общения: скорее это напоминает допрос. В английских же учебниках диалог неравноправных персонажей должен быть сюжетно мотивирован.
Лиза Новикова, Книги за неделю от 28.03. /28.03/
"Бунт луны" Юрия Мамлеева, "Шесть загадок для дона Исидро Гароди" Борхеса/Бьоя Касареса и др. "Коммерсантъ": избранное.
Олег Дарк, Не странник, а Робинзон /28.03/
Главное для Лескова слово - "остров", ради него все затевалось в его сюжетах.
предыдущая в начало следующая
Александр Агеев
Александр
АГЕЕВ
agius@mail.ru

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100