|
||
/ Круг чтения / < Вы здесь |
Кухонная герменевтика 6 Евгения Лавут. Амур и др. - М.: ОГИ, 2001 Дата публикации: 5 Апреля 2001 получить по E-mail версия для печати Почему теперь - Лавут? Во-первых, это редкий случай нового пишущего (существа), застигнутого в момент его появления. А в этой, начальной фазе куда лучше видны проблемы, которые у существа возникают, и отношения, которые складываются у него с автором. Во-вторых, этот случай выбран и из личных соображений - ну, по поводу данного проекта. Сейчас станет очевидным, что все эти "агенты письма", "пишущие существа", "авторские пишущие аппараты", "големы" - о которых в нем идет речь - не являются абстракцией или же конструктивным технологическим приемом, но - существуют в реальности. Ну а в-третьих, Лавут, надеюсь, не обидится на столь циничный подход к ее текстам, поскольку, похоже, и сама все понимает: По берегам по лестницам по надгробьям Когда все это начинается, то есть когда в пространстве текстов только появилась новая сущность, очевидна последовательность стадий, которые ей придется пройти. Не то чтобы агент письма чему-то учится, он скорее самоопределяется: ну, мера компетенции, возможности, за что отвечает. Как там себя вести. На что реагировать. На что - нет. Кто вообще он/она. То есть это ему и выбирать - кто он. Почти расписание мытарств. Здесь же - и проблема связи (иссякающей) с человеком, которому это пишущее существо принадлежит: степень независимости агента. Или же - по договору, что ли, какому-то физиологическому - он сделан затем, чтобы обслуживать некие необходимости самого физического автора. Но такие варианты всегда маркированы какой-то милой умиротворенностью и благополучием: типа, а вот у меня какая красивая собачка! Опять же манера поведения агента в пространстве текстов (а там живет много кто - кстати, ситуации, когда агентов сразу несколько, и вопросы их взаимодействия крайне интересны; разбор примитивного варианта перенесем на следующий выпуск, где речь пойдет о Вик.Ерофееве, собравшем книгу "Время рожать": аквариум пишущих кого-то). Есть еще вопрос о наличии или отсутствии мессиджа, с которым новый агент входит в текстовое пространство, но этот вопрос возникает когда-нибудь после. Пока же существо само является мессиджем. Случай Лавут весьма распространен среди небольшого количества пишущих собственной болезненностью. По сути, связь между агентом письма и автором отсутствует, но этот самый агент с категорической навязчивостью пытается заявить, что он непременно является человеком, который все это вот так и воспринимает, и пишет. Не давая даже допустить возможности обратного варианта. Тезис доказывается просто: при всей демонстративно личностной ориентации этой поэзии тут полностью отсутствует какое-то реальное директивное пространство. Нет потому что таких действий на свете, которые бы объяснялись или корректировались вот такими сопровождающими текстами: (я возвращаюсь тенью на место смерти То есть ничего там, где эти тексты, для человека не было. Эти действия и чувства относились к другому пространству, были приняты не за то. Нет, конечно, можно даже представить себе ситуацию, в которой сам автор ощутит нечто схожее, - но это будет означать лишь то, что он на данный момент окончательно отъехал в сторону. И, что ли, пытается выдать своего агента письма за себя, которая при этом должна еще с каким-то другим человеком осуществлять некие действия из жизни. А из этой ошибки - и вот такие дела: оставь мне каплю на дне твоего стакана... Без медсестер уже можно было обойтись... У пишущих существ задача всегда банально-простая: ощутить некие комочки смыслов и со всей возможной точностью заменить составляющие не существующего пока наяву комочка словами ("когда под окном свисток, тормозов ли скрежет, / перепалка собак, или лазутчик ключ / стоящую насмерть дверь как слух воспаленный режет, / весна весна депеш мод занавеска луч"). Поэтому им свойственно внимание к определенным фактурам (запах-пальцы-влажность и т.п. словарная ассоциативность). Которые - в свой черед - также связаны: уже с бытовыми фактурами. Земными, в смысле. Первично, конечно, фактурное ощущение несуществующих предметов, поскольку именно оно замечается, заставляя автора - через недлинную цепочку связей - подбирать необходимые обстоятельства. Ища их намеренно, просеивая. Проецируя обратно - туда, где слова. Уйду неслышно как душа из тела На границе отрыва пишущего от автора это всегда внятно. Разумеется, перед нами все еще пока первая версия Лавут, а в подобных случаях всегда очень много - именно про то, что некое пишущее существо начинает себя ощущать. Много слишком очевидных и простых уподоблений: большая их часть есть просто влияние покидаемого автора - который за малостью опыта подобных состояний никак не может понять свою связь с тем, что в нем пишет. То есть - ее, связи, практическое отсутствие: ощущение с непривычки стремное и хочется обратно. ...Вернусь неслышно как к забытой корке Или даже такая очевидность (будто на "сачке" пересидев): Всего лишь несколько ступенек, Соответственно, если уж прет такое разлучение человека и автора, то в книге как естественно-главная будет заявлена позиция автора: противоречащая самой же себе - радостью, что ли, ухода из тела, вполне обнаруживаемой в самой фактуре письма и эпитетах, предъявляющих особо нежное отношение к плоти: в теле города я ученик То есть, по факту, это - как бы типа смерть как таковая? Ну, до некоторой степени она там и происходит ("кто выдумал меня придумай теперь другую / пока я еще могу от себя отвыкнуть"), но это уже из области слишком частной жизни пишущих существ, заниматься которой не следует, хотя и любопытно: "где спит закатившейся в щель копейкой / воспоминание которое я люблю", "Только Бог отчего-то обо мне помнит / Нащупывает как монетку в кармане". Разумеется, такие, что ли, трагедии могут решаться-связываться очень красиво: "память не сохраняет порванных писем соитий / прерванных каким-нибудь пауком", "спите маршак чуковский барто и корчак / пачки початые памперсов и печенья / письменные заданья устные порученья / стыренные монетки нестиранные колготки". То есть книга, по сути, есть жесткий романс про автора и покидаемое - оставляющее ее - пишущее существо ("но моя речь - горячечный жест прощанья / вся моя речь - о том, как прошу прощенья"). Пишет, конечно, существо: кто уходит, тому и извиняться. Это книга об их отношениях - уже четко разграниченных; и, соответственно, такое вот прощание. Воспринимается вполне с пониманием. Ну да, жил себе человек и - в писанину вляпался... А еще человек боится, чтобы это вот пишущее никуда не делось, ужас. А оно ведь еще и мешает, тоже кошмар, но ему-то, пишущему, и самому быть отдельно больно, отчего оно и надоедает жалобами автору: ...я твое дитя рожденное быть свободной То есть, еще раз: вся эта книга - о том, как человек ощутил в себе того, кто пишет: "я разродилась поэтом потом героем / я уже знаю: что говорим - теряем". Это достаточно бесхитростная реакция, но все же: все про все знают-понимают и изменить тут ничего нельзя. То есть это история про то, как ничего изменить нельзя - что на самом деле выводит речь из частно-профессиональной сферы во вполне общечеловеческую, хотя такой шекспир тут и не главный. Вариант этой книги явно лучше, чем намеренно, что ли, неуправляемая истерика в публикации Textonly (пара текстов из нее в книгу все же вошла). Что до первой книги Лавут, там вариант был уж слишком театральным. То есть правильно, что был, и не беда, что именно таким; но там агент письма сам еще ничего почти не делал, а только примеривался к тому, как там, где ему придется быть, себя ведут. А результат "Амура и др." - лучший из всех, какие бывают: за себя уже можно не переживать, а просто писать поэзию. Ну, типа "зима теперь не наступает как прежде(:) / внезапным светом не наводит порядок / за полчаса (так в день уборки редеет / неделю росший ворох чистой одежды / и в стопки ровные ложится на полки) - / зима теперь не наступает так сразу (-) / ей трудно бедной (-) не хватает ей легких / чтоб дунув выветрить сырую мороку(:) / чтоб за ночь вымостить овраги и ямы - / и страшно выстудить с водою ребенка". То есть - без выяснения кто тут кто и отчего так страдается. Вообще интересно, как естественно у Лавут многие переносы строк можно заменить двоеточиями или тире. То есть вот перенести строку ей проще, чем додумать связь между ними, строками. Связь (или же отсутствие связи) пишущего и записывающего - она решается и в грамматическом слое, то есть количеством, что ли, силы, которое в состоянии удержать автор в единицу времени. Лавут пробовала длинную строку - в публикации в Textonly, а в данном варианте от нее отказалась. Речь-то не о том, чтобы писать так, чтобы печатать поперек страницы; но в этих обрывах - очевидное признание того, что что-то не удерживается, не удержать. Собственно, реальная поэзия здесь и тяготеет к этим переносам строк, она, что ли, вот именно в этих щелочках - хотя состоит из мессиджей вовсе иной длительности. То есть - уже вне отношений Лавут и Лавут-пишущей возникает история нарушений письма: ее реально на глазах ломает - это вопрос не "как" и не "кем-чем", потому что такого вопроса тут нет. Потому что ее ломает - это не лирика, а технология - реальной силой поэзии (конечно, все имеющиеся в данной книге цитатности - ритмическая, интонационная, словарная, как бы мировоззренческая - тоже форма обороны от этой ломки, да и совершенно намеренно употребляема лажа тоже: примерно треть букв). Толку-то эти страдания обслуживать? Это всего лишь обычная история. Ведь все на свете очень просто. Некто оказался там, где пишут. Вот пусть теперь и пишет, раз уж там оказался. Потому что он определенно знает то, что знает только он. Иначе бы он туда не попал. поставить закладку написать отзыв
|
levkin@list.ru |
|
||