7-го мая был последний мой рабочий день в "Знамени" - зачистка, разборка и отдача мелких долгов. За суетой как-то не сразу заметил, что Ольга Ермолаева, зав поэзией (сидим, то есть теперь уже "сидели" мы "дверь в дверь") - явно сама не своя. Потом кто-то сказал: звонили из Екатеринбурга, там повесился поэт Борис Рыжий.

Ольга Юрьевна поэтов своих любит до самозабвения, а уж таких, как Рыжий - особо. Она и сделала в апреле 99-го подборку в "Знамени", с которой началась известность, и тут же сразу - поощрительная антибукеровская "Незнакомка", и книжка "Любовь" в "Пушкинском фонде", и всякое другое, что кажется сейчас суетой и чепухой.

Между тем первая же подборка Рыжего (заставившая вспомнить и есенинские, и павел-васильевские интонации и жесты) здорово-таки припахивала смертью. С пятой уже, собственно, строки смерть начиналась:

Но где бы мне ни выпало остыть,
в Париже знойном, в Лондоне промозглом,
мой жалкий прах советую зарыть
на безымянном кладбище свердловском.

И отчетливый этот лейтмотив звучал потом буквально через стихотворение, не смолкал больше:

Я хочу сказать тебе заранее,
милый друг, однажды я умру
на чужом продавленном диване,
головой болея поутру.

И даже варианты перебирались:

С антресолей достану "ТТ",
покручу-поверчу -
я еще поживу и т.д.,
а пока не хочу
этот свет покидать, этот свет,
этот город и дом.
Хорошо, если есть пистолет,
остальное - потом.

"Лирический герой" в пространстве стихотворения откладывал задуманное разве потому, что хотелось

Не прохладно проститься с собой
чтоб - в слезах, а не без.

Потом вспомнилось - что-то такое чудовищное рассказывала о Рыжем и его компании Ольга Славникова в одной из своих статей. Долго искал, нашел в #45 "НЛО" статью с роскошным названием "Верхний и нижний пейзажи Екатеринбурга". А там такая вот "колоритная" история:

"Четыре екатеринбургских поэта - Борис Рыжий, Олег Дозморов, Дмитрий Рябоконь, Роман Тягунов - объявили конкурс на лучшее стихотворение про вечность. Победителю будет воздвигнут памятник при жизни: в проекте это мраморная стела в виде раскрытой книги. Спонсором конкурса, а также изготовителем стелы выступает объединение "Мрамор", двенадцать лет успешно работающее на рынке кладбищенских памятников и имеющее соответственные эстетические представления о вечном. На эстетику оказал существенное влияние факт, что нетиповые изделия с некоторой добавочной художественной выразительностью заказываются в объединении для специфических клиентов. Обычно на портретах авторитетных покойников перстни, серьги и кресты с гимнастом покрываются сусальным золотом. Этим же материалом будут покрыты и гравированные на стеле строки победившего шедевра. Артефакт предполагается установить на территории фирмы "Мрамор", что в районе автовокзала. Там, в обширном дворе объединения, где выставляются товарные образцы, уже отведено почетное место под Аллею Писательской Славы. В будущем эта Аллея по пышности и блеску должна сравняться со знаменитыми аллеями бандитской славы на кладбищах Екатеринбурга.

Борис Рыжий, самый известный и раскрученный из всей четверки, понимая, что деньгами "гонорар" за работу в жюри получит вряд ли, намерен взять свое натурой. По сведениям из неофициального источника, объединение "Мрамор" согласно изготовить поэту Рыжему качественный надгробный памятник с проставленной датой рождения и пустотой после золоченого прочерка - так сказать, с открытой визой в "нижний пейзаж". Дерзость поэта, для которого смерть всего лишь один из поводов для творчества, соединилась с дерзостью чисто рифейской, имеющей практический смысл. Памятник ни есть ни пить не просит, а у Рыжего уже все распланировано: "Приобретут всеевропейский лоск слова трансазиатского поэта, я позабуду сказочный Свердловск и школьный двор в районе Вторчермета. Но где бы мне ни выпало остыть, в Париже знойном, в Лондоне промозглом, мой жалкий прах советую зарыть на безымянном кладбище свердловском. Не в плане не лишенной красоты, но вычурной и артистичной позы, а потому, что там мои кенты, их профили из мрамора и розы..." Ну и так далее".

"Так далее" довольно быстро наступило: сначала выпал из окна Роман Тягунов (об этом Слава Курицын рассказал в январе), а теперь вот следующий звонок - Борис Рыжий. Двадцать семь лет должно было исполниться ему лишь в сентябре.

Вторая его подборка в "Знамени" называлась "Горный инженер" (каковым Рыжий и был по профессии), а третья уже - "Горнист" (не тот, что с горном, а тот, что пьет "из горла").

Ночью пришло письмо от Димы Бавильского: "Рыжего я видел в начале марта, он на человека уже тогда походил мало, такой ком с горы, пьяный и агрессивный, смазанный как картины Бэкона, жуткое зрелище. Есть в этом какая-то чудовищная закономерность, хотя казалось, что, может, поиграет в проклятых поэтов, да подрастет, одумается".

Не успел подрасти, не одумался.

Пишу, вспоминаю, цитирую все это в бессильном бешенстве: когда такое случается, хочется кого-нибудь обвинить, призвать к ответу, наказать. А кого наказывать-то? Великую русскую литературу с ее варварскими традициями? Большевиков, которые в начале века не дали "жизнетворцам" доиграть в свои игры до полного отвращения? Мрачный город Екатеринбург? Недодавленную когда-то Бухариным "есенинщину"? Сбросить атомную бомбу на бывший закрытый город Челябинск-40, где Рыжий родился?

В России все 90-е годы стоял как бы сладковатый аромат смерти - легкой, быстрой, случайной смерти. Публицисты надрывались насчет падения "ценности человеческой жизни", а вообще длился этакий амбивалентный праздник, большой всероссийский загул. Что праздновали? Не то полную "волю", не то полную погибель, не то и "волю", и погибель сразу. И вырабатывалась такая вот специфическая энергия - "воля к погибели".

В литературе тоже наблюдался двусмысленный карнавал, в атмосфере которого талантливые юноши довольно быстро усваивали, что литература - игра. Играли все и во все, что под руку попадалось. Правил этой игры никто не читал - они были пропечатаны петитом в старой толстой скучной книжке, открывать которую юношам было недосуг: история культуры в очередной раз начиналась с них.

"Чудовищная закономерность", - пишет Бавильский, но и банальная же, давным-давно культурой отрефлектированная! "Культурный"-то художник знает: нельзя играть в творческие игры со смертью, нельзя относиться к ней с варварским чувством равенства!

Что-то заладил - второй раз про "варварское". Это, впрочем, из Славниковой - в той же статье есть крайне любопытное наблюдение, в наших размышлениях не лишнее: "...за время правления Коляды таких номеров ("молодежных" номеров "Урала". - А.А.) вышло целых два. По ним заметно, как разительно отличается "та" молодежь от "этой". Прежние экспериментаторы были рафинированные модернисты, надышавшиеся в одном подполье общим воздухом с Набоковым и Платоновым, озабоченные стилем, культурным эхом и прочими высокими играми большой литературы. Про новых правильно сказал уже упоминавшийся Валерий Исхаков: "Они пишут так, словно до них никто вообще не занимался словесностью". Молодежные номера получились совершенно варварские, но вместе с тем заряженные какой-то брутальной энергией и явной будущей экспансией. Может быть, в отношении этой "Generation X" сработает сказанное Александром Генисом: "Большую литературу создают те, кто попал в счастливый зазор между естественным и противоестественным. Проще говоря, великие книги пишут "дикари", для которых сама культура еще сенсационная новость-открытие". Замечу, что один из молодых прозаиков, автор большой опубликованной повести и нескольких неопубликованных, любопытно закрутивший сюжет вокруг сразу нескольких образных осей (не наоборот, как это бывает в традиционном реалистическом тексте), деловито переспрашивал меня, кто такие Маканин и Битов, и записывал фамилии на отдельную бумажку".

"Большая литература" от "дикарей" что-то мало меня, признаться, вдохновляет. "Брутальная энергия" и "экспансия", о которых чуть ли не с надеждой (во всяком случае, с предвкушающим интересом) писала Славникова, держатся здесь на явно неврастенической, истерической "подкачке", что чревато характерными срывами - и не только голоса, к сожалению.

...У Рыжего есть короткое стихотворение, где он, так сказать, самоопределяется среди "предшественников". Весьма своеобразно самоопределяется:

До пупа сорвав обноски,
с нар полезли фраера,
на спине Иосиф Бродский
напортачен у бугра.
Начинаются разборки
за понятья, за наколки.
Разрываю сальный ворот:
душу мне не береди.
Профиль Слуцкого наколот
на седеющей груди.

Понятно, что никак не Бродский был поэтическим "патроном" ("авторитетом") Бориса Рыжего. Но ведь и не Слуцкий.

Что вообще за странная была блажь - искать себя между двумя стоиками (и циниками), которые всю жизнь вымораживали из себя ту варварскую "влажность" ("сырость", конечно же, не будем смягчать), которая-таки задушила Рыжего?

Словом, хочется завернуть что-нибудь длинно-матерное, запрещенное в РЖ - вовсе не с некрологом я хотел вернуться из отпуска.

Но вот вам хуже матерного - из Бориса Рыжего, пусть будет земля ему пухом:

Так не вышло из меня поэта,
и уже не выйдет никогда.
Господа, что скажете на это?
Молча пьют и плачут господа.
Пьют и плачут, девок обнимают,
снова пьют и все-таки молчат,
головой тонически качают,
матом силлабически кричат.

P.S.
Судя по звонкам и письмам, мало кто прочитал предыдущий "Голод". Он здесь. И второе: теперь голодать будем по понедельникам и четвергам. Человек я отныне оброчный, а не барщинный, посему торжественно обещаю не пропускать табельные дни.