Одно из глубоких литературных впечатлений последней недели оказалось у меня связано отчасти с кинематографом. Никита Михалков, весь из себя распаренно-летний, где-то в глубоких Каннах (или "в глубоком Канне" - все забываю, как правильно) веско сказал насчет своих творческих планов: "Может быть, "Статский советник" по Акунину. А может - "Утомленные солнцем-2".

Даже и не знаю, как вербализовать то "чувство глубокого удовлетворения", которое было мною при этом испытано. На меня это блаженство накатывает всякий раз, когда в культуре "концы с концами" сходятся, когда логика "творческого пути" безупречна, когда смутные предчувствия и вроде бы ни на чем не основанные догадки стопроцентно сбываются. В быту это обычно выражается вульгарным "А я что говорил?!"

Ну, бог миловал - если я что и говорил про Акунина, то чрезвычайно бегло и никогда о "текстах", а только - о "явлении" (а это все, что вокруг, по поводу и т.д., словом - "социальные последствия".) Да и что, собственно, можно было сказать о текстах? Разве только радостно возбуждаться (по поводу своей начитанности и эрудиции), точно угадывая скрытые цитаты, аллюзии и парафразы.

Но это слишком скромное (для меня) счастье любителей кроссвордов, которые я с детства (наряду со школьными "олимпиадами" и викторинами) терпеть не мог. Тогда просто немотивированно раздражался, а сейчас готов, немного важничая, продемонстрировать крепость заднего ума: видимо, рано стал чувствовать прелесть системности и осмысленности даже той суммы знаний, которой тогда владел. Выдергивать из пропорционального (и функционального) здания отдельные кирпичи, чтобы из них выложить какую-то вполне бессмысленную, без всякого "мессиджа", мозаику - что за странное занятие? Одно из дичайших словосочетаний, которые я знаю: "гимнастика для ума" (не далее как сегодня у соседки в метро на обложке журнальчика "Отдыхай!" видел.)

Честно сказать, я даже и не знаю, как относиться к писателю, который заранее и принципиально отказывается вкладывать в свои романы хоть какое-то "послание" мне, читателю, зато вкладывает в них огромное количество дружески-филологических подмигиваний (типа "ну, ты, конечно, помнишь, старик, где это у Лескова" (Гончарова, Достоевского etc.)) "Отмигиваться" ("ну конечно, помню, старик!") и питать чувство корпоративной солидарности довольно быстро надоедает, а чисто технологическая задача, которую вроде бы решает автор (создать высококачественное "чтиво" для средней, но амбициозной интеллигенции), увлекает лишь до тех пор, пока опытная модель не запущена в серийное производство. Задача-то забавная, но ведь чисто прикладная и уровня весьма среднего, и надо действительно здорово задурить себе голову "стратегиями" и "позиционированием", чтобы носиться с чтивом (пусть и недурным), как с писаной торбой.

Очень хорошо помню, как и когда в первый раз услышал об Акунине и прочитал первые его романы (кажется, "Азазель" и "Турецкий гамбит"). То был конец 98-го - начало 99-го года, меня выбрали председателем жюри премии имени Аполлона Григорьева, а Слава Курицын (уже тогда страстный пропагандист Акунина) номинировал эти романы на премию. Пришлось прочесть. Подумал тогда, помнится, только одно: "Гораздо грамотнее Марининой" (она еще была предметом взволнованных дискуссий и передовой полосой "приемлемости/неприемлемости" масскульта для литературного люда, ориентированного на "высокую" культуру), - и все.

Ряд был сразу определен, а выше/ниже в этом же ряду (самое дешевое из дорогого или самое дорогое из дешевого) - проблема не принципиальная. Вопрос о присуждении премии даже не вставал (напомню, что романы эти были тогда как бы "голенькие" - без широко известной "легенды" и без мощной PR-поддержки следующих двух лет), хотя на единственном заседании жюри произошла летучая дискуссия между Ириной Бенционовной Роднянской и Романом Арбитманом.

Когда речь зашла об Акунине, на лице Ирины Бенционовны, этого стойкого литературного бойца и решительного противника "книжной" словесности (смотри хотя бы ее последнюю статью "Гамбургский ежик в тумане"), вдруг появилось выражение беззащитной девичьей мечтательности и она начала произносить нечто бессвязно-восторженное, из чего можно было понять, что умом она отчетливо осознает, что о премии и речи быть не может, но чувствами она вся с Акуниным, поскольку испытывала при его чтении настоящее наслаждение. Ну, словом, это надо было видеть - Роднянскую в состоянии "ум с сердцем не в ладу".

Зато Роман Арбитман, только услышав имя "Акунин", чрезвычайно возбудился и покатил на бедного романиста большую громыхающую бочку, обвинив того, ни много ни мало, в ксенофобии и даже скрытом антисемитизме. Все присутствующие посмотрели на Арбитмана с большим интересом, потому что как-то сразу понятно было, что Акунин не идеолог, а уж какими там декорациями он пользуется для организации пространства своих филологических игр - дело десятое. Кое-кто наверняка подумал, что Арбитман просто почуял в Акунине серьезного конкурента своему собственному гомункулу - великому и ужасному Льву Гурскому.

Здесь уже во мне взыграл чисто журналистский интерес (ну, забавно же - один мистификатор о другом!), и я сразу после заседания жюри предложил Арбитману написать рецензию на Акунина, что Роман аккуратно и быстро сделал. Рецензию мы тиснули, и она была, я бы сказал, преждевременно сурова. Сначала Роман сказал совершенно справедливые слова о современном состоянии "просвещенных" умов и об одном из настойчивых направлений "культурного поиска":

"К великому сожалению, наше общекультурное пространство сегодня - не манящий лабиринт выдуманной Борхесом вавилонской библиотеки, но всего лишь скучные соты гигантского Бюро находок. Простых граждан сюда периодически затаскивают с улицы и воровато всучивают им то, чего они сроду не теряли. Причем наиболее часто возвращаемая потеря (пестрый кулек с блестками фальшивой позолоты, от которого за версту несет приторным запахом конфеток-бараночек и колокольным динь-доном пополам с цыганским гитарным перебором) - это, естественно, Россия.

Да-да, та самая. Которую мы ненароком утратили и которую, слава Богу, кое-кто нашел, чтобы теперь вернуть нам за солидн. вознагр. Или хотя бы просто за вознагр. Или даже за бесплатно. Лишь бы мы взяли".

А потом сказал про Акунина нечто, чего никто тогда еще не думал, да и теперь не думает, поскольку "декорации", в которые Акунин помещает свои сюжеты, все как бы сразу договорились считать условными, а фабулу (ее первый план) - не подлежащей прямому анализу. А вот Арбитман решил прочесть Акунина "прямо", то есть так, как читает его малоискушенный в литературных играх читатель, не замечающий дружеских подмигиваний и не реагирующий на расставленные везде иронические "непечатаемые символы". Арбитман проанализировал именно "декорации" и фабулу. Картинка получилась выразительная:

"Первый же роман Акунина стал своеобразным камертоном, настраивая на патриотический миф и все последующие сочинения автора. В "Азазеле" Российская империя расцвела под отеческой дланью монарха. Государственный механизм, разумно устроенный ко всеобщему благу подданных Его Императорского Величества, был отлажен до винтика. Любимый акунинский персонаж, полицейский сыщик Эраст Петрович Фандорин, почитал за честь быть одним из винтиков: ловить отдельно взятых жуликов (нетипичных), волосатых нигилистов (придурковатых), вредителей (зарубежных) и неуклонно расти в чинах в соответствии с Табелью о рангах. Все положительные герои "Азазеля" мудро отвергали новомодные европейские веяния. Единственный же в романе западник, аккуратист Иван Францевич Бриллинг, круглый сирота и self-made man, высокомерно относящийся к имперским традициям (вроде милой чиновничьей юдофобии), при ближайшем рассмотрении оказывался членом подпольной международной организации, добывавшей себе средства грабежами и убийствами".

Попробуйте доказать, что всего этого в романах Акунина нет - очень даже есть, но инерция первичной критической реакции на них была совершенно другая: "Ах, мастерство стилизации!", "Ах, изобретательность сюжетосложения!" и прочие "ахи", да и просто ощущение забытого комфорта: читаем не напрягаясь, но и не теряя культурного статуса (поскольку акунинские романы создавали еще и иллюзию занимательной культурологической штудии.) А потом, наше "образованное сообщество" с некоторых пор чурается всякой политизированности, идеологизированности и ангажированности, и Арбитман с этой точки зрения впадал в дурной тон.

Первым на его рецензию обиделся сам (тогда еще глубоко законспирированный) Б.Акунин, который прислал в "Знамя" выразительный факс. Жаль, я его не сохранил (как раз когда вещички в "Знамени" собирал, отправил в корзину), но смысл был таков: "Что же это вы, ребята, делаете, "своя своих не познаша"? Я же тоже автор "Знамени" и даже лауреат знаменской премии (что правда), а романы мои - чистой воды литературная игра, к которой нельзя подходить со столь серьезными требованиями, с какими подходит Арбитман".

Потом возбудился Слава Курицын в "Уиклях", который вынес в подзаголовок горячие слова: "Знамя" опубликовало донос на Б.Акунина", а к Арбитману обратился увещевающе: "Роман, драгоценный, опомнись!" Досталось от Славы и журналу:

"Вдвойне грустно, что донос на Акунина появился в "Знамени". В мифе "Знамени" есть и такая составляющая - антилиберально настроенная публика полагает сей журнал гнездом мирового сионизма, глубоко антирусским проектом. Это тоже бред, разумеется. Но публикация Арбитмана, как это не прискорбно, дает сторонникам этой бредовой идеи хороший козырь".

Честно сказать, чихать "Знамя" хотело на "сторонников бредовой идеи", и мне лично странной показалась чрезмерно политкорректная забота Славы о реакциях "антилиберальной публики", ну да ладно.

И вот теперь - то, к чему, собственно я и вел все это время: великий классик отечественного кинематографа и большой патриот "России, которую мы потеряли", обратил свое благосклонное внимание на творчество Б.Акунина. И что-то мне подсказывает, что виной тому не филологический блеск романов Григория Шавловича Чхартишвили (а как, собственно, Никита Сергеевич всю эту игру цитат сможет передать?), а именно "первый план" , условные имперские декорации. Михалков ведь сам великий декоратор, и вот - оценил Акунина, признал за коллегу, с которым ему хочется иметь дело.

Юмор ситуации в том, что я, например, не исключаю, что Акунин отчасти даже пародировал в своих романах михалковскую стилистику эпохи "Сибирского цирюльника", но пародия, видать, оказалась слишком тонка.

А перечитываешь ту давнюю рецензию Арбитмана, и думаешь: "Ежели в ней "романы" заменить на "фильмы", то она вполне и к Михалкову подойдет":

"Страну, где главными бедами всегда считались дураки и дороги, сам автор по-шулерски подменяет пряничной державой, угроза которой исходит исключительно извне. По ходу чтения романов отчетливо кристаллизуется внешне логичная, но на деле абсолютно фантастическая картина российской действительности последней четверти XIX века, откуда благоразумно изъяты едва ли не все "внутренние турки" - карьеристы и казнокрады, обскуранты и держиморды, чиновные тупицы и политические бездари... - словом, все те, кто своими действиями либо бездействием привел реальную (не пряничную!) страну сначала к 1905-му, а позднее и к 1917 году. Впрочем, в системе координат акунинских романов обе русские революции тоже могут быть объяснены очередными иноземными заговорами. Но это мы уже проходили".

Вот такой вот сюжетик. Да, забыл сказать - на роль Фандорина планируется, натурально, Меньшиков...