Даже как-то неудобно рассказывать: две недели уже мучаюсь с новой книжкой Леонида Гиршовича "Замкнутые миры доктора Прайса" - не могу дочитать! Всяко уже попробовал - и медленно-вдумчиво, с карандашиком, и бегло-напористо (бывает - в некоторые книжки только на приличной скорости и врубаешься), и в метро с собой брал - чтобы альтернативой даже и не пахло. Не помогает! Не гудит - нету внутренней тяги, нету в тексте турбины, эту тягу создающей.

И бросить бы вроде это безнадежное дело, не мучиться понапрасну, но ведь точно знаю: писатель Гиршович настоящий, и когда, помнится, читал я его "Обмененные головы", ух какая турбина там гудела, втягивая в текст и держа до конца в интеллектуальной вибрации! Потом был еще просто "Прайс" - тот был полегче, этакий язвительный вариант "альтернативной истории", даром что написал его Гиршович в идиллические 80-е годы, задолго до нынешней моды. Затянут был роман, извилист, но ведь дочитывался же! А "Замкнутые миры" - ну, никак.

Там такая странная вещь: я понимаю, о чем каждый отдельный абзац, какова ценность каждого отдельно взятого периода, и даже можно, при известном напряжении внимания, собрать некое "целое" (ну, хотя бы фабулу вычертить), но лучше уж, право, не собирать. Получается большая такая тарелка с пикантными приправами, но без основного блюда. По-русски сказать - пирожок с таком. Бойкий, болтливый язык куда-то тащит захлебнувшегося в его стихии автора, причем болезненно оскорбляет ухо какое-то вульгарно-одесское снижение набоковского образца.

Ну, бывает. И что-то все чаще и чаще. Вот нельзя же, например, без раздражения читать "новую" Марину Палей - ни прошлогодние "сценарные имитации" под общим заглавием "Long Distance", ни недавнюю "уральскую" "трагикомедию" "The Immersion". То есть писателю, разумеется, не возбраняется в любой момент стать "новым" и "другим", и этот "обходный маневр" даже дает ему возможность на время избежать применения грубой оценочной шкалы "лучше - хуже", но ведь на очень короткое время, пока читатель над этим "другим" не затоскует и, ежели голова у него не сильно загружена какими-нибудь "концепциями" (то есть остается еще доверие к элементарной интуиции), не вернется к примитивной шкале. Поэтому, если уж становиться "новым", то лишь обозначая поворот однозначно сильным текстом, способным сломать инерцию восприятия.

Но времена стоят публичные, и я сильно подозреваю, что никаких таких укрытых от глаза (и сглаза) писательских "лабораторий" уже нет: двери прежде таинственной творческой "кухни" открыты настежь, и нас наперебой кормят "первыми блинами".

Жалко наследников - останутся им совершенно пустые писательские столы: ни черновиков, ни "других редакций", ни, тем более, завершенных, однако по собственной воле оставленных в рукописи опусов.

Вполне может быть, что бережное внимание писателей ко всем подробностям своего "творческого пути" есть болезненная реакция на падение социального статуса. А может быть, все проще - куда-то исчезли простые и грубые редакторы без "концепций", но с "нюхом" (я уж не говорю - критики), которые способны были сказать даже писателю с "именем": "Экую фигню, батенька, вы сочинили. Отложите, дайте созреть". Сейчас принято говорить задумчиво: "Да, это какой-то новый этап в вашем творчестве, новый период..." На фоне многолетнего кризиса критериев мало кому хочется показаться прямолинейным дураком - уж лучше сказать серединка на половинку: да, мол, покрой у нового платья короля отменный, только вот материя могла бы быть покруче.

А лично для меня как для читателя всякий такой непропеченный "блин" - род эстетической травмы. Начинаешь сомневаться в собственной читательской состоятельности и мучительно искать - где же это я (может, по невнимательности) пропустил те ключевые фразы, которые сразу наделили бы рассыпающийся текст единством и смыслом?

Ну, словом, сразу после надо срочно прочитать что-то безусловно качественное, а то изжога замучает.

На этой неделе мне повезло: открыл 5-й номер "Знамени", а там сначала очень недурная подборка Михаила Айзенберга (стихи ностальгические, но есть очень сильные), за ним же сразу - новое, ничего не говорящее мне имя: Марина Москвина. "Мусорная корзина для алмазной сутры". Роман. Ну, слова "роман" в данном случае пугаться не надо - всего романа там тридцать с чем-то журнальных полос. И первые полосы три недоумеваешь: какая-то буддийская патетика с подвываниями, функционально бессмысленное превращение повествовательницы в таксу (ну никак и нигде потом не разыгранное!), словом, "маловысокохудожественное" шаманство, способное нестойкого читателя быстро отвратить от текста.

Зато с пункта 5-го (весь роман на эпизоды разбит циферками без пробелов) начинается что-то вроде семейной саги: "Мой прапрадед Семен Кириллович Посиделкин, хотя и не был образцом благоразумия, добродетели, осмотрительности и красоты, всю свою жизнь старался, никуда не сворачивая, двигаться по Дороге постепенного просветления, денно и нощно усовершенствуясь в духовной практике".

Там и дальше в тексте всякая буддийщина присутствует, но как-то удивительно ненавязчиво, и быстро перестаешь ею тяготиться (то есть у Москвиной в романе расписан вариант гораздо более необязательный, чем у Пелевина в "Чапаеве...", не говоря уже об упертом Иванченко).

Ну так вот, строится из небольших сказочно-фантастических и одновременно конкретно-бытовых новелл семейная сага, легенды и предания почерпаются в основном из стилизованных 20-х - 30-х годов, и на каком-то этапе чтения начинаешь вдруг слышать отчетливый голос Платонова. И - редкий случай - "платоновское" возникает не из языка (как, например, у Олега Павлова - какая гадость этот ваш Павлов!), а как-то "поверх" языка, на уровне пафоса (здесь слово "пафос" я употребляю в строгом терминологическом смысле: идейно-эмоциональный тон произведения).

Представьте себе, однако, доброго, нисколько не трагического, не пахнущего землей и смертью Платонова, да к этому добавьте каплю неизбежной при стилизации предвоенной эпохи "зощенковщины" - это и будет стиль Марины Москвиной.

Короче говоря, тридцать с лишним журнальных полос проглатываешь единым духом, даже не споткнувшись на последних страницах, где опять появляется нефункциональная такса. То есть можно, конечно, для этой таксы придумать некую роль, но зачем, ежели она мало мешает тексту усваиваться и радовать?

Впрочем, я как раз очень хорошо представляю себе критиков, которых удивительное превращение "платоновского" у Москвиной нимало не взволнует, зато они упрутся мыслью именно в эту самую несчастную таксу и несерьезный буддизм и начнут выстраивать вокруг их роли в романе нечто квазиинтеллектуальное. Расслабьтесь, пошлите таких интерпретаторов куда подальше.

В редакционной врезке написано, что екатеринбургское издательство "У-фактория" издает однотомник Москвиной - надо будет не пропустить.

Ну и кстати, раз уж зашла речь о "знаменском" 5-том номере: там опять Владимир Шпаков перебежал дорогу Инне Булкиной, то есть написал текст про журнал "Крещатик". Надо сказать, что Шпаков к международному журналу с киевскими корнями куда как более милосерден, чем ревнивая киевлянка Булкина...