Как-то я классически проспал свой табельный понедельник: вот что значит не ходить, как все нормальные люди, на службу, а жить по своим биологическим часам - целый день провалился незнамо куда, и приходится его теперь догонять, принося читателям свои извинения и чувствуя себя злостным прогульщиком с вечной басней про сломанный будильник.

Но я и вправду отсыпался чуть ли не весь день, потому что ночь с воскресенья на понедельник писал (но так и не дописал, что самое противное) одну мучительную статью - на безнадежную тему "свобода слова". Никак эта статья у меня не вытанцовывается, как, впрочем, и сама эта "свобода слова" в постсоветской России. Ну что тут сделаешь, - история у нее неопрятная, ценят ее современники дешево, а потому не миновать когда-нибудь платить и за нее, и за ее детские шалости лишнюю цену.

Дело-то в том еще, что проблема "свободы слова" только одной своей стороной располагается в плоскости общественно-политической, а настоящий ее объем (метафизический) начинаешь понимать, когда из чисто правового, конституционного поля перетаскиваешь ее на свою маленькую личную делянку, превращаешь в личную проблему. Здесь вдруг оказывается, что по поводу этой давно решенной приличными людьми проблемы у тебя масса нестандартных мыслей, большая часть которых заворачивается рано или поздно знаком вопроса. И вопрос этот волей-неволей обращается к "инстанциям", для тебя чужим и туманным.

Ну да ладно, какой-нибудь компромиссный финал так или иначе приснится, и загоним мы свободу слова (до следующего раза) в умопостигаемые рамки.

Между тем в пятницу был я на презентации, где центральной темой всех речей тоже была свобода: издательство "Новое литературное обозрение" представляло в музее Герцена только что вышедший второй том статей Исайи Берлина. О первом я уже писал в РЖ, а теперь вот вышел второй, посвященный исключительно России.

Если первый назывался "Философия свободы. Европа", то второй назван составителями с характерным смещением - "История свободы. Россия". Такая вот, господа, разница между Европой и Россией - в Европе наличествует философия свободы, а у России со свободой была драматическая (а местами и постыдная) "история", сюжетная развязка которой пока еще в тумане.

Собственно, почти все выступавшие задавались двумя вопросами: во-первых, почему Берлина в России так долго не издавали (в самом деле - кого только за эти десять лет не перевели и не издали, а до Берлина только-только руки дошли), а во-вторых, кому это все теперь нужно?

Особенно проникновенно, с некоей беззащитной печалью, этот второй вопрос прозвучал в исполнении Натальи Леонидовны Трауберг, которая книжку редактировала. В том смысле она высказалась, что прочитают Берлина опять только те, кто и так исповедует либеральные ценности, а между тем в головах у россиян, даже образованных, немыслимая мировоззренческая каша, которую ясный, точный, легкий в восприятии Берлин здорово помог бы расхлебать. Что бы это такое сделать - слышалось в словах Натальи Леонидовны, - чтобы издание Исайи Берлина на русском языке стало событием не для нескольких сотен еще читающих людей, а хотя бы для нескольких тысяч?

Ирина Прохорова, издательница, только руками развела - она-то свое дело сделала, первый том идет пока неплохо, а насчет числа потенциальных читателей таких книг вы и сами, дескать, все понимаете.

Тут на сцену вышел Леонид Гозман (он вообще-то психолог и когда-то, в эпоху перестройки, был соавтором Александра Эткинда) и сообщил публике, что Креативный совет СПС (сразу вспомнилась известная реплика насчет "творцов" и "криэйторов" из пелевинского романа) уже выкупил у издательства тысячу экземпляров двухтомника Берлина, причем намерен распространять их бесплатно среди людей, остро нуждающихся в освоении либерального наследия, а главное - способных транслировать либеральные ценности молодежи. То есть всякий вузовский преподаватель (если Креативный совет про его нужду каким-нибудь чудом узнает) неизбежно поимеет своего Исайю Берлина. Чуть ли Гозман не бросил клич тут же на месте и составить исчерпывающие списки нуждающихся.

Я по этому поводу вот что предлагаю - ловите СПС на слове! Они - тут, пишите им, авось и правда повезет задаром получить действительно очень хорошие книжки. А то ведь партия есть партия, и у них своя бюрократия и канцелярский беспредел - не дай бог, зашлют всю тысячу бесценных экземпляров какой-нибудь Тувинской региональной ячейке, а там сплошь буддисты и скотоводы, и без Исайи Берлина рожденные свободными. В последние годы советской власти была такая история: вдруг ни с того ни с сего издали приличное "избранное" Чаадаева, но тут же спохватились и львиную долю 20-тысячного тиража отправили чуть ли не в Якутию. Так что поспешите.

Потом встал Александр Ливергант (кто не знает - хороший переводчик с английского, а главное - большой человек в фонде Сороса) и виновато сказал, что фонд Сороса не помогал издавать Исайю Берлина (прозвучало это примерно так: куча всякой фигни переведена и издана на деньги фонда, а вот сэр Исайя - увы), но!.. Но фонд, может быть, купит часть тиража для библиотек.

Ирина Прохорова, конечно, обрадовалась, но насколько я знаю, фонд Сороса помогает сейчас преимущественно сельским библиотекам. Берлин, конечно, и в деревне Берлин, но знаю я, однако, и кое-какие городские библиотеки, где роскошные книжки, присланные фондом Сороса, приказано никому не выдавать - уж больно красивые, а значит - сопрут...

Между тем, поведав миру благую весть, Ливергант походя спровоцировал маленький, уютный скандал: сказал, что в России писали о Берлине плохо, а всех хуже были недавние опусы Игоря Шайтанова и Анатолия Наймана. Сказал - и сел, ничего толком не объяснив.

После чего на сцене материализовался живой Анатолий Генрихович Найман - моложавый, красивый, руки в карманах и красный шарф на шее.

И сказал Найман ровным, меланхолическим голосом, как бы никому не отвечая и ни к кому не обращаясь, что издавать Берлина в России бессмысленно (разве только воспоминания), и что никто здесь ничего не понимает - ни в Берлине, ни в России.

Наймана выслушали с восхищением, и только кто-то задорный вспомнил, что лет десять назад на какой-то конференции Найман говорил совершенно обратное, но на этого задорного даже и внимания не обратили: уж больно хорош был Анатолий Генрихович! Этакий артист с высоко поднятой головой среди скучных буржуа, распределяющих тиражи...

Всех же лучше сказал о Берлине Борис Дубин: не издавали потому, что казался слишком прост (в России любят "сложное"), слишком благополучен (прожил достойную жизнь, не бросаясь, подобно другим западным интеллектуалам, то к фашистам, то к коммунистам), слишком далек от всякой маргинальности (каковую в России весьма до сих пор ценят). Именно поэтому он - еврей из Риги, переживший революцию в Петрограде и ставший настоящим "европейским" европейцем, - знаковая для нас фигура, указывающая на возможность такого пути. Он знал, что свобода - это что угодно, только не счастье (эту мысль Дубин повторил, заметно волнуясь, несколько раз).

А я вспомнил, как именно Борис Владимирович в начале 1992-го принес в "Знамя" свой перевод берлинской статьи "Рождение русской интеллигенции" (эта статья как раз открывает нынешнюю книжку), и "Знамени" эта статья тогда "не показалась". - "Слишком просто". "Мы все это и так знаем".

Читая Берлина, и вправду ловишь иногда себя на этом чувстве, и даже кажется порой, что Берлин в своих статьях русскую реальность упрощает и уплощает, переводит ее взрывчатость и драматичность в какой-то слишком спокойный среднеевропейский регистр. И нужно сделать над собой некое усилие, чтобы понять: Берлин просто дает происходившему более объективную, более адекватную оценку, чем способны мы сами.

Одна из важных статей этого сборника, "Молчание в русской культуре", начинается весьма справедливыми словами: "Обостренное самосознание - одна из самых поразительных особенностей современной русской культуры. Никогда еще ни одно культурное сообщество не было столь всецело поглощено самим собой, мыслями о собственной природе и своем особом предназначении".

Это "обостренное самосознание" серьезно искажает и смещает самооценку. И Берлина стоит читать хотя бы для того, чтобы знать, как мы и наша духовная история выглядят со стороны: глазами влюбленного в Россию, однако очень трезвого и очень "взрослого" (слово Дубина) европейца.

Как-то печально мне было после этой презентации: читал все три дня Берлина и находил, что русская интеллигенция мало меняется. А если и меняется, то не в самую лучшую сторону.

Об этом я сразу подумал, когда в субботу купил "Независимую" с "Субботником" и там на первой полосе обнаружил интервью Хакамады по поводу ее опыта председательствования в жюри "Национального бестселлера". Интервью коротенькое, но замечательно иллюстрирующее и "быстроту разума" вождицы СПС, и его плоскость. Александр Вознесенский ее спрашивает, кому бы она отдала премию, если бы голоса разделились, и та быстренько рассчитывает претендентов на "первый-второй":

- Ну смотрите, Лимонов талантлив, но он достаточно известен. Проханов тоже талантливо пишет, но и он известен. Остаются Быков, Болмат, Сорокин.

- А Юзефович?

- Ну с ним более-менее понятно. Он работает в жанре исторического детектива, а здесь уже очень много сделал Акунин".

Вот и вся "литтехнология" - еще проще, чем "полит-"... А тут еще сын принес откуда-то старенький, мартовский еще, "Плейбой": открываю, а там тоже Хакамада - рассуждает о мужчинах, которые ей нравятся:

"Нет, Депардье - это слишком. Я вообще не люблю французов и отношусь к ним настороженно. Они, мне кажется, мелковаты - не физически, а с точки зрения философии. Европейцы, что с них взять. Маленькие страны, маленькое мышление. Я люблю, когда в мужчине есть некий Космос, гигантомания. В общем, намек на что-то большое должен быть".

Да, - думаешь, Исайя Берлин вряд ли понравился бы Ирине Хакамаде: "европеец, что с него взять"...