Как увижу где-нибудь текст, подписанный "Лиза Новикова", автоматически думаю: "Бедная Лиза!". С одной стороны, для человека, воспитанного на русской литературе, "бедная" - единственный автоматический эпитет к "Лизе", так уж Карамзин приговорил. С другой - и вправду мне жалко Лизу - девушку румяную, статную, неглупую, но вынужденную заниматься пыльным делом литературного критика.

И главное - где? В изданиях "Ъ" (хочется прочитать как "Ы", правда?), для которых литература - предмет заведомо чуждый, далекий и от "Денег", и от "Власти", а потому невыразимо смешной. Ну, понятно - писатели для "Ъ" - это что-то вроде "миноритарных акционеров" или "мелких предпринимателей", и правила хорошего тона требуют их по крайней мере не гнобить, но какая же сила заставит относиться к ним серьезно?

Общая атмосфера "Ъ"-ских изданий усугубляется еще и тем, что журналисты типа "Ъ" зарабатывают несколько меньше своих главных героев - "коммерсантовЪ" ("купцовЪ"), но зато значительно больше любого "обычного" (не Доценко-Бушкова-Марининой-Пелевина-Акунина) писателя. Отчего даже самые умные из них впадают по отношению к литературе и литераторам в некий иронически-снисходительный, покровительственный тон.

Вот и Лиза, которая первое время еще питала какое-то уважение к литераторам (сама все-таки из приличной филологической семьи), тоже впала в этот общий для "Ъ" панибратский стилек: в рецензиях часто, но не всегда, а в статьях и репортажах - почти как правило.

Это я купил нынче последний номер "Власти" и обнаружил там статью Лизы Новиковой "И некому книгу продать". Расстроился ужасно.

Формальный "информационный повод" этой статьи - вручение премии "Национальный бестселлер", а попутно Лиза раскованно рассуждает о механизме и роли премий в нашей литературной жизни. В том русле рассуждает, что фигня эти премии: и деньги смешные, и никто все равно не читает и не покупает книжки премированных писателей:

"Кто еще, кроме дюжины добросовестных профессионалов, помнит, например, фамилии иных букеровских лауреатов: Сергеев, Морозов, Шишкин... На обложках их толстых томов по-западному написано название полученной премии. Не помогает".

Бедная Лиза! Вот и приходится ради красного словца в "Ъ" отказываться от причастности к "дюжине добросовестных профессионалов". От их лица, так и быть, расскажу: трагически погибший Андрей Сергеев получил своего Букера за "тонкий том", а уж книжечка Александра Морозова "Чужие письма" - это 125 страничек формата 74х90 ("восьмушка"), и даже роман Михаила Шишкина "Взятие Измаила" увесист, но никак не "толст".

Непрофессионализм (а писать о книжках, которые даже визуально не знакомы - это ведь непрофессионально, да, Лиза?), конечно, беда поправимая, но поправимость тут сильно зависит от среды и от личных "установок" человека в его отношениях со средой.

Когда человек попадает в чуждую среду (а "Ъ" - среда для литератора определенно чуждая), он выбирает, как правило, среди двух стратегических вариантов поведения в ней: либо безоговорочно принимает устав "чужого монастыря", либо на свой страх и риск пытается проповедовать в нем иные ценности, становится миссионером среди дикарей, культуртрегером среди варваров. В этом смысле аудитория "Ъ" дает отважному просветителю бескрайние возможности.

Но Вы, Лиза (я ведь знаю, Вы сейчас читаете меня), предпочли, похоже, другой вариант, и когда пишете о литературе, держите теперь в голове две идеи явно "коммерсантовского" происхожения:

1. Книга - такой же товар, как и все;

2. Покупатель всегда прав.

Первый же абзац статьи этот подход ярко демонстрирует:

"Литературные премии придумали сами писатели. Они рассчитали верно: шумная церемония - лучший способ обратить внимание на книгу. Ведь чтобы заставить обывателя прочесть то, что ему не очень-то и хочется, надо хорошо постараться".

Если заменить здесь все "литературные" слова ("книга", "писатель", "прочесть") и вставить вместо них "стиральный порошок", получится текст из примитивного пособия по рекламному делу. А последние три слова рождают в моем воображении стойкую, навязчивую картинку: румяная, элегантная Лиза (несмотря на молодость - уже "менеджер среднего звена"!) веско говорит подчиненному (задумчивому и растерянному Михаилу Шишкину, робко протягивающему ей рукопись): "Надо хорошо постараться!"

Нормальная, некоммерческая логика строится по-другому: писатель "старался", пока писал, а вот профессиональному критику как раз "надо хорошо постараться", чтобы объяснить публике, зачем ей нужно читать сложный роман Шишкина.

Да даже пускай в голове отпечаталось "книга - товар", - кто же мешает Лизе Новиковой по секрету рассказать читателю "Ъ", что книга - товар дорогой, "эксклюзивный", "не для всех" и, стало быть, повышающий социальный (бог с ним, с культурным) статус потребителя?

Но получается так, что Лиза горой встает на защиту прав потребителя и представляет своему читателю книгу в образе дешевой штамповки, производство которой оправдывается ("окупается") только количеством проданных экземпляров.

Ну, тут уж Гутенберг виноват перед литературой - это из-за него писатели в среднем беднее художников. Но у художников другая беда: зависимость от заказчиков выше (портретистам так прямо льстить приходится), а число потребителей (зрителей) ниже. Об этом, помнится, Семен Файбисович (а он и писатель, и художник, поэтому "чувствует разницу") написал хорошую статью (дескать, как бы отнеслись писатели к предложению купить у них произведение за десять тысяч долларов "на тех условиях, что оно в единственном экземпляре окажется в австралийской деревне и никто кроме покупателя его никогда не прочтет"? Вестимо, плохо бы отнеслись).

Но вернемся к Лизе и ее статье. Читая последний абзац, я чуть не прослезился. Речь о Леониде Юзефовиче, победителе "Национального бестселлера":

"Профессиональный историк, заплутавший среди многочисленных параллельных линий своего беллетристического опуса, наверняка не собирался быть "королем продаж". Он тихо княжил в журнале "Дружба народов" (тонкий намек на то, что роман "Князь ветра" опубликован в "Дружбе народов", а далекие от литературы люди, для которых и пишет Лиза Новикова, подумают, что Юзефович - главный редактор "Дружбы". - А.А.), а теперь вынужден отправляться в завоевательный поход на 50-тысячную читательскую армию. Хочется пожелать ему успеха, потому что именно в этом походе его "Князя" проверят на прочность... И только тогда мы увидим истинный финал "Национального бестселлера", когда - так же публично, как вручается премия - непроданная часть тиража отправится под нож".

Да Вы садистка, Лиза! Кто же это желает успеха таким странным способом?

И вообще - сразу вспоминаются прошлые времена и возмущение советской пропаганды: бессердечные акулы капитала многими тоннами топят сахар и муку в океане, чтобы они не дешевели, а между тем полмира голодает!

Жалко же книжки - под нож... Да еще публично! Какое же сердце истинного книголюба такое зрелище выдержит?

И еще я подумал, что устрашающий образ ножа, под который отправляется непроданная бумажная продукция, поселил в подсознание работников "Коммерсанта" Николай Климонтович, создавший в своем романе "Последняя газета" бессмертный образ этого издательского дома. Финал там, если помните, такой:

"Тут за стеной что-то стукнуло, взвыло, пол и стены заходили ходуном, а потом опять все наладилось, перешло в прежний ровный гул и мелкую дрожь. Я приоткрыл дверь - в производственное, судя по всему, помещение. Здесь был густой полумрак и довольно пыльно. Справа в ряд стояли какие-то мерно работающие машины, причем стояли так плотно, что от стены их отделял лишь узкий проход. Пол был усеян бумажными обрывками и обрезками. Впереди светил тусклый фонарь. Я побрел на его свет и оказался на тесной площадке. Механизмы неутомимо делали свое дело. Присмотревшись, я обнаружил, что передо мной своего рода конвейерная линия. Откуда-то из глубины ползли газетные пачки, их поглощала машина и переваривала, чавкая и стеная. Я поднял с пола оброненный машиной клочок - на нем угадывался фрагмент логотипа Газеты. Меня так взволновало это открытие, что я сделал еще пару глотков из бутылочки, которую не выпускал из рук.

В конце концов, соображал я, бумажная масса может стоить больше, чем никому не нужный остаток не разошедшегося позавчерашнего тиража.

И тут мне пришла в голову очень странная мысль. Я склонился к полу и стал перебирать обрезки газетной бумаги. Наконец я нашел то, что искал: на небольшом лоскуте хорошо читались цифры, дающие сегодняшнее число. Здесь на моих глазах шел под нож весь сегодняшний тираж, кроме тысячи номеров, наверное, которые распространялись способом адресного рассыла. В конце концов, чем более грандиозно предприятие, тем более ненужные вещи оно производит. А страстей, игры честолюбий и нешуточной борьбы...

Газеты не было, Газета была фантом".