"Сороковой - роковой". Только решил сейчас сохранить созданный файл в соответствующей папке, а мне Word выдает ехидный вопросик: в самом ли деле вы желаете заменить существующий файл "Голод 40" новым файлом с тем же именем? А я и забыл уже, что 20 июня проделал ровно ту же операцию, что и сегодня. Посидел-посидел тогда перед - как же это теперь следует выражаться? - девственно-белым экраном монитора, да и закрыл к черту.

А что делал почти две недели? Читал РЖ. Много думал.

Словом, потом как-нибудь объясню, почему пропускал табельные дни. Не по лени: отчетливо помню, что "Голод 40" должен был быть целиком посвящен редкому в нынешней литературной жизни явлению - полноценному прозаическому дебюту. Новую писательницу звать Елена Долгопят. Сначала в апрельской "Дружбе народов" появился солидный цикл ее рассказов под названием "Лицо", а потом в июньском "Знамени" один - но увесистый! - рассказ "Два сюжета в жанре мелодрамы".

В сети апрельская "Дружба" появилась недавно (совпала с шестым "Знаменем"), и круги от нее пошли, но совсем по другому поводу. Во всем номере сетевая общественность отреагировала только на кокетливую переписку Дмитрия Быкова с Еленой Иваницкой, где Быков непочтительно отозвался о Довлатове и славном местечке Брайтон-бич. Ужас как все забеспокоились и кинулись на защиту русско-американского классика, а потом Быков еще где-то что-то про кого-то сказал - и понеслось, аж Немирова достало - и он вступил на скользкую тропу объяснений с будущим лауреатом всех российских литературных премий.

Все это пустое, а вот прочитать рассказы Елены Долгопят я всем настоятельно советую: задевает за живое, никого не напоминает, очень хорошая русская проза. Даже странно, что ревнивое "Знамя" уступило лавры первооткрывателя "Дружбе", хотя и "выкусило" из пачки рассказов (небось, в несколько журналов эти рассказы Елена Долгопят по неопытности "забросила") самый эффектный текст. Теперь в "Знамени" будут гневаться на писательницу за собственную медлительность.

И подумал я дальше с некоторой грустью: а что еще я могу сделать для прославления Елены Долгопят? Да не для прославления, конечно, - для того, хотя бы, чтобы имя это задержалось в мусорных мозгах современного окололитературного потребителя, забитых бог весть чем. Ну, например, могу, в духе хорошей филологической практики, дать подробный анализ опубликованных текстов. Тексты богатые, соблазнительно многослойные, в них есть что анализировать, пуская в ход самый изысканный критический инструментарий. Тексты благодарные - в том смысле, что дают еще увлеченному своим ремеслом критику возможность блеснуть мастерством.

Но к успеху и славе писателя такие разборы, как практика показывает, не имеют ни малейшего отношения. Читатель воспринимает их как длинные пейзажные зарисовки внутри динамичного повествования, то есть с досадой и нетерпением: а что дальше? Критическое мастерство оценят разве что коллеги: то есть почувствуют укол ревности, и постараются сами либо вычеркнуть Елену Долгопят из своих "поминальников", либо написать о ней нечто скептическое в том духе, что девушка, конечно, не без способностей, но имярек в своей рецензии дает ей слишком большие авансы. Словом, здесь своя система "сдержек и противовесов", своя алгебра, довольно жестко контролирующая гармонию.

Что еще? Можно дать Елене Долгопят множество полезных советов, набор которых известен, а смысл сводится, в сущности, к проблеме непрерывного производства "информационных поводов", среди которых новые тексты вовсе не обязательно будут стоять на первом месте. Так что чем ближе к успеху, тем дальше от литературы, и плохо дело Елены Долгопят, если она не снимется для "Плейбоя" и не попадет в тюрьму за хранение наркотиков или покупку системы залпового огня "Град"...

И единственная надежда на традиционный российский путь: прочитай и посоветуй товарищу, что я и делаю. Я ж существо, можно сказать, реликтовое - читаю толстые журналы, и не только те их страницы, где светится гений Димы Быкова.

Кстати, в майской "Дружбе народов", помимо уже замеченного Бавильским "Читателя Чехова" Валерия Исхакова, есть еще один первоклассный текст - "маленький литературный мемуар" Эргали Гера "Глухой музыкант, слепые менты, бухие писаки..." - про то, как в предолимпийской Москве 1980 года подпольные литераторы Эргали Гер и Александр Еременко сдали в ментовку случайного прохожего и как им было потом стыдно. Это, право, стоит прочитать - и Эргали Гер рассказчик замечательный, и давно уже никто и нигде не вспоминал про Ерему. В курицынских "Ста писателях" он есть, но - характерно - в неактивной зоне.

Его литературная судьба (то есть почти полное забвение былыми пропагандистами и почти полное неведение о нем младой поросли) - целиком на совести "духа 90-х", который воцарился в литературе с легкой руки оперативной газетной критики. Термин мой, домашний, "для внутреннего употребления", а суть в том, что на литературу были перенесены законы жизнедеятельности шоу-бизнеса: как рок-группа обязана выпускать по альбому в сезон (а попробуй не выпусти, ежели у тебя контракт с "мейджором" каким-нибудь), так и поэт с писателем должны (чтобы алчущие "информационных поводов" литературные журналюги про них не забывали) тискать по книжке в год, присутствовать в премиальных очередях и участвовать в разнообразных "акциях", имеющих шанс попасть в светскую хронику. А ежели тебя нет в чартах, рейтингах и шорт-листах, ежели ты не рассказываешь хотя бы раз в неделю по "ящику", как тебе в этом ящике хорошо - какой же ты писатель?

То есть "оперативная память" нынешней литературной жизни постыдно скудна, объем "актуальной культуры" скукожен до двух-трехлетнего запаса, причем качественные критерии начисто исключены из процесса отбора. Никто ничего не перечитывает, и потому даже у шедевров нет шанса задержаться в памяти. В таких условиях надо очень серьезно относиться к своему дару, чтобы не соблазниться воображаемым "контрактом" с забывчивой публикой и не оставить творчество ради производства. Дураку ведь понятно, что "Имя розы" - это творчество, а "Маятник Фуко" - исполнение обязательства по контракту.

Александр Еременко написал мало и давно не поставляет на литературный рынок "нового продукта". В наших, созданных нашими совокупными усилиями, условиях это практически означает, что его не только нет, но и не было. Какой-нибудь юный поэт волен писать как Еременко, и юный критик не заговорит в этой связи о вторичности: у них просто нет в головах первоисточника.

Сдается мне, что скоро такие ситуации станут типовыми. Не конец света, но неприятно.

И под конец - маленький книжный сюжет, который я только из жадности (и еще, пожалуй, суеверия) не отдаю Сергею Кузнецову для его проекта "90-е" в рубрике "НасНет".

Дело такое: примерно с апреля 1991 по апрель 2001 я почти ежедневно переходил с "Кузнецкого моста" на "Лубянку" в одно и то же время - около 14.00. И практически каждый день все эти десять лет в пространстве между двумя короткими эскалаторами (кто знает этот переход - поймет, где) видел пожилого мужчину с каким-нибудь дешевым альбомом Босха в руках. Раза два Босха заменял Брейгель Старший, но два раза на фоне десяти лет - фигня. Взгляд у старика всегда был напряженный, но не безумный, впечатления сумасшедшего он не производил, но и на всех остальных торгующих в метро пенсионеров решительно не походил. Ни одной сделки купли-продажи я лично за все десять лет не видел (да и не странный ли товар для пенсионерского приработка - садистический Иеронимус Босх?) и постепенно начал вообще сомневаться, имеет ли ежедневное стояние того старика в метро какое-нибудь отношение к торговле. В конце концов, я решил для себя, что ежедневный старик с Босхом - это какой-то таинственный пикет. Накрутить вокруг этой мысли всякого-разного не составило уже особого труда. Ведь 90-е были головокружительно калейдоскопичны: жизнь менялась каждый день, "корабль дураков" плыл, казалось, без руля и без ветрил, не задаваясь известным пушкинским вопросом. И среди всего этого хаоса старик с альбомом Босха в руках стоял совершенно незыблемо целое десятилетие! Конечно, пикет! Одинокая демонстрация против энтропии.

Почему-то ни разу не возникло желания заговорить, задать вопрос, вообще перевести это странное явление в привычную рациональную сферу. Просто держал этого старика в голове как своеобразный психологический амулет: выходил из вагона на "Кузнецком мосту" и тут же вспоминал: "Стоит или не стоит?". Было важно, чтобы - стоял...

Ну и вот, где-то в марте старик со своим Босхом из перехода пропал. Вполне может быть, что временно, теперь и не проверю, потому что в апреле сам сменил все свои привычные маршруты. А чем больше об этом думаю, тем больше склоняюсь к мысли о том, что исчезновение старика имело к переменам в моей жизни самое прямое отношение. А может, и не только в моей: просто начались времена попроще - не в стилистике Босха.