Странная повесть (?), "опыт" про то, что москвич, практически тождественный автору, полюбил ездить в Питер (тогда еще Ленинград). Странная, потому что с самого начала мне было трудно понять, для чего Вяльцев этот текст написал. С какой целью. Странная, так как автор оказывается симпатичнее и серьезнее сотворенной им реальности. Не думал, что так бывает: обычно автор равен собственному творению. Не то - Вяльцев.

Фамилию его неоднократно встречал в "Независимой газете": время от времени, не то чтобы регулярно, Александр Вяльцев печатал здесь эссеи со смещенным центром тяжести: ломкие, хрустящие цепочки размышлений, которые начинались с полуслова, и - точно так же - неожиданно обрывались. А еще стиль: изящный, но какой-то внутренне вялый. Сомнамбулический. Сонный точно.

Все эти особенности сохранились, проявились и в "Путешествии". Текст, заявленный как прозаический (точно не "эссе"), сугубо художественный, постепенно превращается в энциклопедию северной столицы с обязательным набором персонажей (Гребенщиков, Митьки, Трофименков, Лидия Гинзбург), в парадный подъезд, в путеводитель. Здесь можно бродить по крышам, и, в отличие от Москвы, видеть солнце. А непонятная девушка Марина, набожная и социально активная одновременно, олицетворяющая для непоименованного рассказчика этот город, то появляется, то исчезает. Как самый необязательный повод для появления очередных глав.

То есть выходит, что главное здесь вот что: автор пытается вплести события своей жизни в плавное, текучее существование города. А вплетая, оставить их здесь навсегда. А оставив, забыть про пересохшую ниточку сюжета окончательно... Потому что Питер для Вяльцева, в отличие от современной и энергичной южной столицы, - воплощение прошлого. Прошедшего. Именно поэтому повесть так и называется: путешествовать в собственное прошлое можно только лишь с одного конца.

"Аня Орлова рассказывала, как, придя к нам в гости на Сокол, почувствовала что-то вроде дежа-вю: она все это уже когда-то видела или слышала." Кажется, для этого герой Вяльцева в Питер и ездит: дабы обрести чаемую историю. Свою собственную. Москва его такой возможности лишает, здесь все живет одним, нынешним, днем. А полузатонувшая Атлантида вялого Питерского существования наделена некоторой временной перспективой. Оттого субъект, в нее помещенный, автоматически отбрасывает тени, исполненные исторического значения.

Питер оказывается рамой или декорацией, на фоне которой любые поступки или жесты выглядят изысканно и многозначительно. Образуют автономный контекст, который и хочется запечатлеть. Нормальный такой рефлекс ожидания момента, когда твоя собственная история совпадет с большой и станет ее разновидностью. Именно поэтому в питерском существовании вяльцевского персонажа все исполнено значения. Выходит совсем по-гребенщиковски: Из дома в дом, по квартирам чужих друзей, когда я вернусь домой, это будет музей...

Потому что очень хочется обладать настоящей историей, чтобы все - как у людей: и страсти нешуточные, и давление государства - судьбоносное. Дессида, гэбешня, самизадт и антисоветский портвейн на пыльных кухнях. А империя и советчина уже выдохлись, задохнулись в собственных испарениях, и любые преследования выглядят игрушечными, а открытия и откровения - детскими и смешными. "Маргарита с яростью сует нам газету "Правда" с огромной статьей о пленуме Союза Писателей. Пленум не отличался новизной: призвал не печатать ошибочные, противоречащие основам строя произведения". И будто пахнуло 37-м годом, на мгновение тучи сгустились, чтобы тут же и растаять обманкой: нет, то не фантомные корчи памяти, то - причуды дискурса, случайно задетого автором.

Впрочем, кажется, Вяльцев и сам понимает мелкотравчатость окружающей его жизни, однажды как бы проговариваясь: "Мы, живущие в эпоху, которая у потомков будет зваться эпохой позора и мрака, заставшие ее, может быть, уже на излете, - мы еще видели отблески некогда полыхавшего костра мысли и жизни, застывшей великолепными руинами вдруг постигшей ее гибели".

Может быть, именно поэтому автор оказывается симпатичнее собственного текста, фиксирующего все эти великолепные руины? Ну не повезло человеку со временем, чего уж тут поделать. Другое дело, что, если правильно считывать авторский мессидж, каждый выбирает по себе - не только женщину и религию, но и время, в котором он будет жить-существовать.

Тем более что текст помечен 1985-2000 и можно было вполне осознанно выбрать любой из них. Вяльцев выбирает бойкое, младоперестроечное, как мы теперь понимаем, энергийное, но и самое инфантильное. Понятно, что так проще и уютнее, ибо всезнайка автор, в отличие от своих персонажей, оставшихся на заре зари, знает, чем закончится весь этот джаз. "Здесь было все, что поражает современного человека и что уже не встречается в его реальной жизни: талант, чистота и избыточность прошлого".

Где к зловещему дегтю подмешан желток.

"Путешествие его не изменило, потому что в дорогу он брал самого себя".

г. Челябинск