Где-то еще в начале года Наталья Иванова, рецензируя роман Татьяны Толстой "Кысь", писала, заразившись, должно быть, от Толстой утрированно-эпическим стилем:

"А что за книжка! Боги мои, что за издание! Бумага - газетный срыв. Обложка картонная, такая в советское время шла на школьные учебники. Картон черной краской крашен. Той, что быстро облезает, обтерхивается. А поскольку оформление книги делал Арт. Лебедев, Толстой не чужой, то все это не прихоть издателя... В общем, мораль: ничто не должно, по замыслу - отвлекать от текста. А сама Толстая - на последней странице картонной обложки в крохотном окошке серийной фотографии из черноты непроглядной читателя высматривает".

А я вот почему-то тогда не стал эту книжку покупать, когда все покупали и лихорадочно читали, - и вообще ажиотажа не люблю, и книжка, действительно, не шедевр полиграфического искусства. Прочитал, как говорится, из чужих рук, почувствовал себя обманутым в ожиданиях и из множества рецензий на "Кысь" согласился с немзеровской.

Но тут на днях захожу в "Библио-Глобус" и вижу: ба! Стоят аккуратненьким таким рядком три книжки Татьяны Толстой в серийном оформлении, заданном еще "Кысью": "Кысь" - "Ночь" - "День". И бумага - отнюдь не газетный срыв, а очень приличная офсетная. "День", натурально, белый (кремовый в легкую зелень), "Ночь" почему-то зеленая, ну а "Кысь" - какая была, такая и осталась - "картон черной краской крашен". Ну и соблазнился таким лаконизмом замысла, купил это малое (а едва ли и не полное) собрание сочинений и даже перечитал, начиная с "Дня", у которого подзаголовок "Личное" и куда вошла разнообразная публицистика, впервые собранная в книжку.

Открывается "День" чуть ли не самым свежим произведением Толстой - эссеем "Квадрат", про которое много говорили и на газетную публикацию которого во "Времени МН" быстренько отозвался Бавильский.

Укорил Дима Толстую: сама, дескать, пользуется "пм-стратегиями", только потому и знаменитой стала, и большие площадЯ под свою знаменитость в газетах занимает, а тут вдруг наехала на "актуальное искусство", неблагодарная. Пишет Бавильский:

"Я и сам (он вообще лирик, поэтому сам себя в пример часто ставит - А.А.), может быть, не в восторге от фригидной чистоты центров современного искусства, лично мне более по душе проверенное модернистское искусство, глубокое, метафизичное. Тем не менее, я не могу отрицать законы бытования современных форм творчества, хотя бы потому, что сам играю, вынужден, на этом поле. За неимением иного".

Тогда еще подумал: ну что за детский лепет, откуда такая несвобода? Так сказать, "Бавильский терпел и нам велел". А кто велел терпеть Бавильскому, кто заповедал ему "сплошь и рядом выстраивать галереи пустотных канонов"? Ну, вестимо - Славой Жижек, банальности из которого Бавильский обильно цитирует, а Славою Жижеку - Лакан, и т.д. И само "это поле", на котором, бедный, вынужден играть Бавильский, притворяясь, что нет иного - что за трусливая покорность? "Это поле" в России существует благодаря усилиям двух десятков конкретных людей, и оно чистейшая фикция, пространство, которое у нас просто физически нечем заполнить - ну нету достаточного количества качественных продуктов "современных форм творчества", чтобы можно было "это поле" принимать всерьез. Другое дело, что вне "этого поля" ни Бавильского, ни тех двух десятков теоретиков и практиков "пм-стратегий" просто нет.

А Толстая - есть.

Со своим внетеоретическим, но очень сильным "ндра" и "не ндра" - и талантом, достаточным, чтобы я, пока читаю "Квадрат", подчинялся обаянию этого таланта. Чтобы испытывал, пока читаю, ненависть к Малевичу, "Черному квадрату" и всему утомительному эпигонству нынешней "актуальной культуры" (к последнему я испытываю разве что брезгливость). Это потом могут появляться вопросы и возражения, а пока находишься в тексте Толстой, чувства ее разделяешь. Потому, кстати, и разделяешь, что они есть - тяжелые, угарные даже иногда, но подлинные, не сводимые к "стратегиям", "тактикам" и прочему "позиционированию", и невыводимые из них.

Словом, прочитал я толстовский "День" с истинным наслаждением: великолепная, злая, убойная публицистическая проза; пластичный, точный, экономный язык; убедительный образ автора - женщины крупной, своевольной, ни от кого и ни перед кем не представительствующей. Жесты - в том числе и языковые - резкие, и за ними, пардон за банальность, реальная человеческая сила чувствуется. Где это Бавильскому почудилась "однобокая репрессивная педагогика"? Громко и вольно, не оглядываясь на "референтные группы", сказать свое "ндра" и "не ндра" - это разве "педагогика"? А чужая сила только слабым представляется "репрессивной".

В связи с реакцией Бавильского вспоминается начало рецензии Натальи Ивановой на "Кысь", где критик что-то вроде портрета писательницы рисует, а вернее, воспроизводит образ Толстой, который, должно быть, во многих головах застрял:

"В тусовку не ходит. Глаз крупный, черный, блескучий. Рот большой, зубов много, голос громкий, волосы могучие. Ведь и пожалеть такую нельзя. Можно только посторониться, чтоб место освободить. А мест у нас мало, и освобождать никто ничего не хочет".

Иванова писала свою рецензию для того, наверное, чтобы как-то уравновесить уничтожающий отзыв о "Кыси" в конце статьи Карена Степаняна "Отношение бытия к небытию" (буквально на соседней странице журнала). Степанян роман совсем не принял, посчитал его крупным провалом Толстой, а в конце сказал, между прочим, таковы слова: "Что тому причиной - вредное воздействие долгого опыта писания сатирических статей для периодики (нами с удовольствием читаемых), многолетнее пребывание за пределами родной национальной стихии, либо причины более глубинные, личностные - невозможно судить".

Прочитавши подряд "День" и "Кысь", могу теперь определенно ответить на сомнения Степаняна - "воздействие долгого опыта писания сатирических статей для периодики" имело место быть. Даже, если упрощать проблему, можно назвать две-три-четыре статьи Толстой, из которых, собственно, и вырос роман "Кысь". Основополагающая, конечно, статья "Русский мир", написанная еще в ноябре 1993-го для газеты "Гардиан". Жестокая статья, густая, этакий "русофобский" концентрат, с которым и соглашаться, и спорить бессмысленно, поскольку чистое художество:

"Это с вашей точки зрения, с точки зрения стороннего наблюдателя, Россия расползлась от океана до океана, ибо вы со своей прямолинейной западной логикой верите в стороны света, в розу ветров, в атмосферное давление, в мили и километры. А с русской точки зрения мы находимся ТУТ. Отойдем на тысячу миль - и опять будем ТУТ. Мы не верим в арифметику. Где мы - там и ТУТ. Так не все ли равно, где?.. Бессмысленно говорить и о стагнации, ибо мы живем СЕЙЧАС, а стагнация - это процесс, а процессов мы не понимаем. Бессмысленно говорить и о разрушениях, например, об уничтожении какого-нибудь красивого храма. ВЧЕРА он был, - СЕГОДНЯ нет. Но ведь можно и наоборот: СЕГОДНЯ нет, но был ВЧЕРА. А ПОЗАВЧЕРА опять не был. Стало быть, ПОЗАВЧЕРА ничем не отличается от СЕГОДНЯ, а ВЧЕРА - это капризный всплеск волны, булькнула и нет. Может быть, опять булькнет".

Кроме "Русского мира", в это "ирландское рагу" были брошены статьи "Золотой век" (потрясающая рецензия на американское издание поваренной книги Елены Молоховец - оттуда десятки страниц "Кыси", связанные с едой и вообще с "национальным способом" "кушать") и "На липовой ноге" (там про любовь современных русских к односложным словам, причем читаешь эту статью, а в голове стучит: "День" - "Ночь" - "Кысь"...).

Ну и вот, собственно, "Кысь" и есть беллетристическое разжижение этой упругой, концентрированной публицистики. Здесь не во "вредном опыте" ее писания дело, как считает Степанян, а в жанровом нахальстве Толстой, которое еще никому даром не проходило. "Кысь" - не "утопия", не "антиутопия" и не "дистопия", как начали было говорить, и даже не "роман-фельетон", как подумал сначала я, но всего лишь эссе, - эссе неудачное, потому что длинное, вялое, со множеством малообязательных беллетристических ретардаций.

Зачем написано? Бог весть. Может быть, это вообще пародия на "пм-стратегии".

Словом, "Кысь" и "День" - это неудачная и удачная книги одной писательницы. А вот перечитываешь "Ночь" (где старые рассказы) - и четко понимаешь: это совсем другим человеком писано и, пожалуй, дописано до конца.

Уходя из "Библио-Глобуса", купил я заодно и последний номер "Книжного обозрения", а там, натурально, рейтинг, и в списке бестселлеров толстовский "День" на четвертом месте. Затесалась вдруг публицистика в стройные ряды поп-беллетристики - виданное ли дело?