• Толстый и тонкий.
• Клуб трех толстяков.

---

Толстый и тонкий

Смею утверждать: с поэзией в наших толстых журналах все в порядке. Подборки, выполняющие роль буфера между массивами прозы (необходимые тем, кто еще недавно переплетал журнальные подборки), отражают все самое свежее, интересное и точное, что сегодня в русской поэзии происходит.

Александр Кушнер написал где-то, что всегда начинает чтение литературных ежемесячников именно с просмотра поэтических коллекций. Что ж, значит, есть и такой сорт читателей. Однако, если бы читатель лирической продукции был бы главным потребителем толстожурнальной продукции в целом, то тираж журнала "Арион", целиком отданный виршам с рифмой и без, взлетел бы на недосягаемую для него ныне, высоту.

Это я к тому, что важнейшим из толстожурнальной продукции жанром, для нас все ж таки является проза. За немногочисленными исключениями и отклонениями от правил.

И вот с прозой-то толстые журналы как раз и "проигрывают", оставляя поле битвы коммерческим "мародерам". Все больше и больше появляется текстов, которые выходят отдельными изданиями, легко минуя дружественный журнальный контекст. И, тем не менее, занимая, почему-то, самые высокие строчки в списках продаж.

Легче всего было бы проигнорировать эту проблему, заклеймив подобные издания в легкомысленности, попсовости. Уступчивости масскульту. Но не тут-то было. Вопиющий факт выхода романа Татьяны Толстой "Кысь" вне журнального пространства, сводит подобные утверждения на нет. Можно привести и многие иные примеры, чего я делать здесь не стану: у каждого свое понимание попсовости и масскультности. Галина Щербакова, активно публикуемая "Новым миром" или Михаил Веллер из "Октября": как относиться, скажем, к ним?

Вы обратили внимание, что книги хорошей прозы выходят примерно теми же тиражами, что и толстяки? Плюс-минус тысяча экз. Остатки былого величия самой читающей тают буквально на глазах. Получив очередные, июльские, номера журналов, можно сравнить их тиражи с тиражами, опубликованными в выходных данных июньского номера, закрывающего предыдущее полугодие. Мягко говоря, они не выросли.

А вот журнал "Искусство кино" уже давно свои тиражи не разглашает. Понятно, что не от хорошей жизни. Между тем, именно из-за этого, видимо, и создается видимость относительного благополучия "Искусства кино" на общем нашем толстожурнальном фоне. Или это происходит еще и потому, что "ИК" не печатает слишком много прозы, а занимается созданием сугубо своего контекста?

Чего скрывать: борьбу за читателя в этом виде литературы журналы проигрывают. Или уже проиграли. Существенная "неприятность" любого толстого журнала состоит еще и в том, что годовые подборки сложно хранить. Не самая это удобная форма бытования текстов, где к зловещему дегтю подмешан желток.

Конечно, в семьях людей, профессионально озабоченных текущей словесностью, можно наблюдать книжные полки, прогнувшиеся под тяжестью годовых комплектов (почему-то из-за книжек стеллажи прогибаются реже), но ситуацию эту никак нельзя назвать типичной, распространенной. Наверное, именно поэтому в пору книжного голода и товарного дефицита, многие переплетали наиболее интересные журнальные публикации, "выпуская" свои собственные сборники и подборки. Еще ведь одна, сугубо российская, форма существования художественных текстов, место которой отныне в музее народных промыслов.

Другая важная проблема, которую никак не могут решить наши толстые журналы, заключается в том, что они ориентируются на свои внутрицеховые радости. Система имен и ценностей, выработанная за годы и годы функционирования толстяков, оказывается очень и очень далекой от чаяний условно простого, среднестатистического читателя.

В одном из своих последних обозрений Александр Агеев очень точно заметил, что не могу я обходиться в своих статьях без лирики. А посему: вот вам небольшой мемуар.

Много лет назад, когда я только-только начал промышлять критикой, судьба занесла меня на совещание молодых писателей. Вернулся я с него совершенно окрыленный, а когда друзья расспрашивали меня, горстями сыпал фамилии известных писателей, с которыми довелось познакомиться или повидаться. В самом деле, совещание это собрало многих звезд нынешней нашей словесности. Александр Кушнер и оба прозаика Попова, Иван Жданов и Вячеслав Курицын, Игорь Золотусский и Марк Липовецкий, Николай Кононов и Владимир Маканин - всех даже и не перечислишь.

Однако по реакциям моих приятелей, я заметил, что звонкие имена эти никакого впечатления на них не производят, оставляя равнодушными. Тогда я повторил следственный эксперимент в еще парочке-другой разношерстных компаний. Результат был тот же. И даже индивидуальная работа, с объяснением заслуг отдельных нынешних классиков, не давала чаемого. Конечно, мне на слово верили почти все, однако, обращаясь к своему интимному читательскому опыту, не находили там на все эти персоналии ну почти никакого отклика.

Пришлось крепко задуматься. И тогда я понял, что текущая словесность - это такая замкнутая вещь, которая в повседневном течении, уже давно стала самодостаточной. Читатель нужен ей постольку, поскольку. Тем более что есть отзывчивые критики и внимательные премии. Тем более что библиотек, обеспечивающих тиражи, по стране все равно существует множество превеликое. Так что о читателе можно и не беспокоиться, типа. Все равно никуда не денется. Ан нет, делся. Даже добрый дядюшка Сорос не помог.

Когда и как это произошло? Я хорошо помню школу: мы все читали одни и те же книги, одни и те же журналы, ровно, в массовом порядке, интересовались новинками. Родители, с детства помню, ежегодно выбивали дефицитную подписку на "Новый мир" и "Литературку". Читали вокруг все. Соседи. Учителя, старшеклассники. Одноклассники даже. Была в нашей 89-й общеобразовательной школе такая прослойка, сплотившаяся вокруг школьного библиотекаря Надежды Петровны Котовой, где обменивались журналами и впечатлениями, собиралась на какие-то импровизированные обсуждения. Обычная такая средняя городская школа. Нужно сказать, что я, ныне пытающийся профессионально заниматься литературной критикой, ничем на общем фоне не выделялся, был как все.

Потом, чуть позже, уже на филфаке университета, мы тоже всем потоком паслись в толстожуральной продукции, но уже из-под палки, потому что - программа, потому что нужно отчитываться о прочитанном, иметь представление о ситуации.

А потом и это прошло, будто и не бывало.

Клуб "Три толстяка"

И тут нужно представить ситуацию в любой журнальной редакции, где каждый день, из года в год специально призванные для этого люди, занимаются созиданием очередных журнальных книжек: каждый месяц вынь да положь новый выпуск.

И тут уже не до жиру. Дело даже не в количестве проходных материалов: всегда можно найти что-нибудь для души, не в одном месте, так в другом. Или в третьем.

Дело даже не в том, что занимающиеся выпуском журнала люди, ограничены своими представлениями, сформированными отнюдь не сегодня, о том, каким должен быть их журнал: в конце концов, время от времени возникают иные, более внутренне подвижные и разнообразные издания. Да и все мы не безгрешны. Суть в том, что повседневная редакционная деятельность, зело психоделичная (А.Агеев не даст соврать), способствует возникновению своей особой реальности. Которая почти никогда не совпадает с погодой за окном.

Зачастую бывает так, что причиной публикации становятся отнюдь не художественные достоинства текста. Или в бой идут одни старики. Или грядет тот или иной юбилей. Или нужно опередить коллег из дружественного издания. Или опередить книжный выход текста. Или - отказать нельзя. Или - спонсор попросил. Или - родители, родственники, знакомые. За выслугой лет. За связи. За идею. За осуществление системы сдержек и противовесов. Да за мало ли что еще: редакционная жизнь, как и любая другая, сложна, прихотлива и многогранна.

Вот и возникает свой мир, в который пробиться простому читателю, не обладающему никакой корыстью, становится сложно. Чтобы понять это, достаточно отследить главные события толстожурнальной жизни последнего времени, о которых говорят и спорят критики, которые становятся событиями премиального процесса. От хорошей жизни их читать не станешь. Скажем, роман Владимира Маканина "Андерграунд или герой нашего времени". Положа руку на сердце, признаюсь: прочитал его с большим усильем и внутренним напряжением. Буквально заставлял себя осилить громаду этого рыхлого, дико претенциозного текста. Вспомним композиционно перемудренное "Взятие Измаила" Михаила Шишкина или выдающиеся по красоте и сложности тексты Ольги Славниковой.

Ну кому, скажите, по большому счету, нужны все эти морально-этические искания и внутренние запасы и богатства авторов, когда читатель, приобретший за годы вынужденной свободы, кой-какой опыт собственного самостояния, сам богат всем этим по самые гланды? А свободного времени - нет, а жизнь - тяжелая, и хочется денег и песен, историй на сон грядущий или утешающих сказок.

Впрочем, я совершенно не против больших текстов. Как раз, наоборот. Одна из главных проблем нынешних толстяков заключается в том, что все меньше и меньше становится в них длинных романов с "продолжением следует". Затянувшихся на несколько номеров историй с подробностями. Чемпионом тут оказывается "Знамя", которое взяло себе за правило публиковать компактные, умещающиеся в одном номере тексты. А если роман избыточен - печатать отрывки (как было, скажем, с "Новым сладостным стилем" Василия Аксенова), превращаясь из журнала, создающего самостийный контекст в колесо обозрения, анонсирующее отдельные издания своих главных героев.

(Со "Знаменем" вообще произошла интересная история. Во времена перестройки оно сумело зарекомендовать себя, как ультрарадикальное, в литературном смысле, издание. Однако сейчас, с записными книжками А.Твардовского, с воспоминаниями А.Чудакова (объявленного главным козырем журнала предыдущего сезона) "Знамя" точно подменяет, дублирует шестидесятническую идею "Нового мира". Потому что ориентируются на остатки традиционного контингента? Однако В.Сорокин рассказывал мне, что главред "Знамени" просил у него текст "Голубого сала". Сорокин отказал - и в "Знамени" так же, как и всегда, привычные и знакомые авторы 60-х, 70-х, 80-х, проверенные и по-настоящему "духовные". Плюс Пелевин. Тогда как "Новый мир" последнего времени, напротив, пытается найти смычки с массовой (скажем более мягко, с сюжетной) прозой. Правда, такая проза здесь пока что практически исключительно ассоциируется с именем Галины Щербаковой. Символично, что "НМ", долго анонсировавший новый роман Б.Акунина обошелся покамест публикацией его пьесы "Чайка": не очень пока что выходит эта самая смычка. Возможно, именно поэтому самые интересные прозаические тексты сейчас публикуются в "Октябре" и "Дружбе народов". По крайней мере, отслеживая материалы для этой своей колонки в "РЖ", я обращаюсь к номерам этих журналов чаще, чем ко всем остальным.)

Не думаю, что редакциям прозаических разделов нужно изобретать велосипед. Просто, может быть, попытаться выйти из привычного образа борцов за литературу, отвлеченную от реалий сегодняшнего дня и найти разумный компромисс с качественной беллетристикой? Как это практикует "Иностранная литература", чей нынешний тираж, как мне кажется, именно поэтому выше среднего журнального?

Ясно одно: нужно поторапливаться. Существовать ради того, чтобы просто быть, наличествовать, уже не проходит. Тем более что агрессивно настроенные издательства, напрямую завязанные на прибыли, активно осваивают практику книжных серий. Которые по своей сути (регулярность и общность контекста) могут претендовать на звания ежемесячников новой формации. Возьмем ли мы регулярно появляющиеся черные (или серые) томики "Вагриуса" или "Нашу марку" питерской "Амфоры" (если говорить о нынешней российской словесности), или многочисленные серии зарубежной беллетристики (лично мне в этом разряде особенно нравится продукция "АСТа", "Махаона" и " Аграфа").

Бесперебойно поставляемые на книжный рынок новинки уже не нужно переплетать или вывозить связками на дачу. Они приятно смотрятся в интерьере, удобны в обращении, а со временем становятся просто незаменимыми: ведь, в отличие от толстых журналов, содержание которых до момента получения их по почте, являются для читателя данностью, содержание купленных нами книг мы выбираем сами.