При участии Агнешки Липец-Врубальской.
Перевод с польского Ирины Адельгейм.

• Бумажное кино.
• Ухо-горло-нос.
• Deus eх maснina.
• Цитата.

---

Бумажное кино

Наш читатель привык к жанру "бумажного кино". Еще во времена развитого социализма, когда большинство кинематографических новинок западных мастеров были недоступны, большой популярностью пользовались сборники сценариев и статей, типа "Бергман о Бергмане", "Висконти о Висконти".

Другим видом умозрительного кино были следы, которые оставляли в отечественной культуре деятели-эмигранты. Отказ вернуться на родину означал автоматический вывод за скобки всех фильмов опальных деятелей. Моя молодость пришлась на годы эмиграции Андрея Тарковского. Поэтому первые впечатления о его фильмах я получил из рассказов своих старших товарищей. Счастливчики, коим довелось видеть "Сталкера" или "Зеркало" пересказывали мне сюжеты запрещенных картин, как могли, пытались передать дух увиденного.

Фильмы, пережитые вот так, умозрительно, как потом выяснялось, ничуть не уступали оригиналу. Даже наоборот, превосходили его. Именно тогда я понял: "бумажное кино" - самостоятельный жанр, ни в чем не уступающий кино реальному. Настоящему.

Сценарные разработки Кшистова Песевича - из того же разряда: скорее всего, кино по ним никогда не будет снято. Ибо написаны они были для польского режиссера Кшистофа Кесьлевского, умершего в процессе работы над литературным материалом трилогии "Ад", "Рай", "Чистилище".

Метода его серийных работ, раскрывающих символическое значение через рифму, монтаж и взаимопроникновение друг в друга отдельно снятых фильмов, хорошо известна. Вспомним хотя бы десятичастный "Декалог", сделанный по сценариям Кшистова Песевича (и в свое время опубликованный "Искусством кино") или последнюю работу Кесьлевского, "посвященную" цветам французского флага - "Голубой", "Белый", "Красный". Это выдающиеся работы, адаптирующие религиозные ценности к реалиям современного мышления, к особенностям нынешней западной метафизики.

Ухо-горло-нос

Отчего-то тексты эти трудно начинать читать (как в свое время трудно было заставить себя смотреть фильмы Кесьлевского) - из-за демонстративной невыразительности реальности, запечатленной в жанре телевизионного фильма, снятого на пленке Шосткинского химкомбината. Типовые малотиражки, спальные районы, приземленный быт, блеклое бытие современников. Нужно каждый раз делать над собой усилие, чтобы сосредоточиться на этических проблемах, ради которых и затевалось все это кино, на "вечных вопросах", затертых нашим сознанием до дыр, до неразличимости. Правда, потом, постепенно, втягиваешься в сюжетные навороты, в коих одна лишь голая функциональность детально разработанного сценарного плана, сопереживаешь. Значит, все-таки, жив курилка этики и морали. Значит, несмотря ни на что, все мы еще живы...

Трилогия Песевича читается на одном дыхании. Несмотря на то, что мы имеем тексты, лишенные "виноградного мяса", голую структуру - эпизоды, разреженные диалогами; максимум действия, минимум подробностей. Лишь сок, отжатый из свежих плодов замысла. Тем более что самое важное оказывается неназванным, все самое существенное происходит между монтажных стыков отдельных сцен; главное, которое автор опускает, о котором не говорит, но которое, тем не менее, обеспечивает безукоризненность причинно-следственных связей.

Между тем, все компоненты, необходимые для нормального чтения здесь присутствуют. Есть обстоятельства, исполненные подлинного драматизма и яркие, выпуклые характеры, чья непрорисованность дополняется за счет подробного и избыточного, подчас, антуража. Да-да, суть людей, живущих в этой трилогии персонажей, проявляется, в том числе, и в столкновениях с бытовыми реалиями, вырастающими, вдруг, до символических обобщений.

Лучше всего об этом сказано в одном стихотворении Юрия Левитанского:

Часы и телефон,
В их сути сокровенной,
И фабула, и фон
Для драмы современной.

Итак, антураж: вода в пластиковой бутылке; работающий ксерокс; фотография из фотосалона; сам фотосалон; бесшумные лифты; СПИД; наркотики; терроризм; кофе в булочной; автоответчики; клаустрофобические купе в поездах, да и сами эти поезда - метро, электрички...

Deus eх maсhina

Набор этот хорошо известен из предыдущих работ тандема Кесьлевский-Песевич. Высшее знание, одухотворяющее жизнь и превращающее быт в бытие, вырастает из неизвестно какого сора. Цивилизация, уже давно превратившая мир в одну глобальную деревню, позволяет переносить место действие из Сиены ("Рай") в Косово ("Чистилище"): нравственные проблемы везде одинаковы и актуальны.

Невесть какая оригинальная сентенция об истинности истинных ценностей, между тем, постоянно подвергается в повседневности ревизии и пересмотру. Верность, ответственность, уважение - все это смешалось в нынешней нашей действительности, утратило мощь и первородство. Зря, что ли, народная мудрость (пословицы, поговорки, анекдоты) уже давно предлагает какие-то иные, более легкие поиски удобного и комфортабельного существования. А потом удивляемся: отчего это все, что с нами происходит, имеет привкус медленно развивающейся трагедии?

Кризис семьи, тотальное недоверие, тоталитарный позитивизм, примитивный рационализм - все это превращает жизнь в ад. Нарушение незримых принципов, на которых стоит фундамент человеческих отношений, дается легко и просто. Не вернуть вовремя долг, совратить жену друга, наставить коллеге рога, предложить любящей тебя женщине создание гарема... На месте министерства образования, я бы в принудительном порядке ввел бы в школах изучение "Этики" Баруха Спинозы, где нравственные законы и правила даются в виде точных математических уравнений и доказываются, точно теоремы.

Ну, да, Сартр прав: ад - это другие. Однако, и рай тоже, ведь, начинается за пределами одной, отдельно взятой души: увы, но современную гармонию можно найти только лишь в единстве с другими.

Понятен мессидж польских кинематографистов: Бог не умер, он лишь затаился на время, проявляясь в символах и знаках, при желании, доступных нашему уму. Надо только выучиться ждать, надо быть спокойным и упрямым. Честным и чистым. Эпоха Чудес еще не закончилась, она продолжается, длится, имеющий глаза, да увидит.

Кстати, проблемой проявления божественного в понятных людям формах занимались еще древние византийские богословы. И называлось это в патристике кенозисом, то есть самоограничением Божественного, которому важно проявлять себя в греховной жизни ограниченных человеков. Термин этот весьма близок по звучанию к слову кино. Даже если оно не снято, но существует лишь в виде заявки.

О кенозисе пишет Иосиф Бродский в стихотворении 1965 года:

В деревне Бог живет не по углам,
Как думают насмешники, а всюду,
Он освещает кровлю и посуду
И честно двери делит пополам.
В деревне он - в избытке. В чугуне
Он варит по субботам чечевицу,
Приплясывает сонно на огне,
Подмигивает мне, как очевидцу.
Он изгороди ставит. Выдает
Девицу за лесничего. И, в шутку,
Устраивает вечный недолет
Объездчику, стреляющему в утку.
Возможность же все это наблюдать,
К осеннему прислушиваясь свисту,
Единственная, в общем, благодать,
Доступная в деревне атеисту.

Сценарные наброски неснятого кино обнажают технологию зрительского восприятия: что происходит в кинотеатре, находящемся по ту сторону лобной кости у человека, читающего книгу?

Тоже, ведь, мерцает некий беспленочный фильм, который никогда не будет снят или зафиксирован, и который закончится, как только будет перевернута последняя страница. Ведь черно-белые буквы мы автоматически превращаем в образы, всегда придумываем главных действующих лиц, сопутствующую атмосферу.

Книги, которые мы читаем, вычерчивают в сознании невидимые коридоры. Для того чтобы попасть, вернуться в них, достаточно открыть недочитанный том. Ну, а если таких коридоров во время чтения у вас в голове не возникает, значит, дело дрянь: плохая книжка.

И никакой, даже супер кастинг не поможет.

Цитата

Из "Ада": "Анна наклоняется перед разложенным перед ней альбомом. На цветной фотографии, которую она рассматривает, изброжена реконструкция греческого Парфенона с огромной статуей Афины посредине. Анна перелистывает закрывающую снимок кальку, на которой дорисованы отсутствующие ныне части здания, открывая его сегодняшний вид. Над пустыми руинами храма - огромное серо-голубое небо. Еще раз накладывает кальку, возвращая на место статую Афины. Вновь поднимает кальку - и снова перед ней руины".