Рустам Ибрагимбеков "Храм воздуха". Повесть. "Дружба народов". 2001. #8.

В первом приближении проза Ибрагимбекова кажется зело похожей на местный вариант латиноамериканского магического реализма. Здесь есть все то, что так сильно привлекало прогрессивную советскую критику (Наталью Иванову, Льва Аннинского, например) во всех этих окраинно-, на границах Империи, живущих прозаиках, во главе с неизменными Отаром Чиладзе и Грантом Матевосяном, группировавшимися вокруг журнала "Дружба народов". Который до сих пор время от времени отдает дань привычным авторам. И, тем самым, отличается от других толстых журналов, обменивающихся авторами, как свингеры - женами.

Советская окраинно-эпическая школа - феномен интересный, самобытный, малоизученный. Возник он на пересечении розы ветров, где один поток - святая русская классика; другой - европейский модернизм; третья, не менее существенная составляющая - уже упоминавшиеся выше латиноамериканцы. И ныне роман этот стал важным фактором вливания свежей крови - стилистик, идей, сюжетов - и для русской прозы тоже. Вспомним хотя бы "Книгу путешествий" Андрея Битова или рваные кружева в "Андеграунде" Владимира Маканина.

Но вряд ли нужно всерьез говорить о вторичности поименованных выше представителей национальных литератур. Даже если и прослеживается некое временное отставание, запаздывание, оборачивающееся подверженностью влияниям, все искупает виртуозное мастерство и неподдельная искренность. Мощная энергетика, изысканная культура письма позволили "нацменам" присвоить чужеродные стилистики, переработать их не столько творчески, сколько жизненно, бытийственно. Самый яркий пример здесь - поэтическая школа Ферганы, настоянная на итальянском герметизме и французской новой волне, Сен-Жон Персе и Пазолини.

Вот и новая повесть Рустама Ибрагимбекова мгновенно заставляет вспомнить о Маркесе и Фуэнтосе. Колорит, нравы, имена - фонетика! - мгновенно делают свое дело. Тем более что короткие истории здесь, подобно анекдотам или новеллам, сплетаются в прихотливый фабульный узор. Повествование происходит сразу же в нескольких временах, экскурсы в прошлое (ретроинтонации: мамы, папы, война), жгучая современность (добавляющая исповедальности: сыну рассказчика необходима серьезная операция на сердце)...

В общем, история семьи, рода, многочисленных близких, родственников и знакомых, стянутая повествователем в тугой, мастерски завязанный узел.

Ключевые слова здесь: "В ту ночь я впервые обратил внимание на тайную взаимосвязь событий, казалось бы не имеющих друг к другу никакого отношения. С тех пор я все чаще и чаще нахожу подтверждение тому, что многие наши поступки оказывают влияние на жизни других людей, отдаленных от нас временем и расстоянием".

Именно поэтому (род, рок, густота судеб, стечение обстоятельств) повесть Ибрагимбекова и отсылает к завороженным временем персонажам латиноамериканских нетленок. Октавио Пас описывает праздничную мексиканскую метафизику, пыльца которой осыпается с каждой страницы магических реалистов так: "Здесь другие, исключительные законы, которые отделяют от обыденности и задают особый тон. А, стало быть, другие тут и логика, мораль, даже экономика: они ставят повседневность на голову. Мы в зачарованном мире. Здесь иное время (либо мифическое прошлое, либо вечно-настоящее); пространство преображено, выделено из мира, украшено и обращено в "место празднества" (как правило, особое или малопосещаемое); участники забыли свои места в семье и обществе, став живыми, хоть и мимолетными, образами священного. И все происходит понарошку, словно во сне. Будь что будет, мы раскрепощаемся, сбрасываем груз земного тяготенья: у каждого здесь свое место и особая роль. И всякий свободен от гнета времени и рассудка".

Извините за длину цитаты, но слишком уж увлекся поразительностью совпадений. Мифическое прошлое: Великая Отечественная как точка отсчета для истории Гюли и Юсифа, обреченных на обездоленность; дом, который мог стать родовым гнездом для последующих поколений, переходит из рук в руки и, в конечном счете, остается никому не нужным, бесхозным. Вечно-настоящее: попытки рассказчика найти деньги для операции на сердце сына. "Да видно нельзя никак".

Однако есть и различия: корень всех процессов, толкающих сюжет у латиноамериканцев, почти всегда лежит внутри рода, это нечто имманентное, ну да, рок. У наших же романистов, и Ибрагимбеков здесь не исключение, рок возникает как некие внешние обстоятельства - война, положившая начало очередному этапу запутанной истории семьи; пьяная братва, пресекающая возможность хеппи-энда; деньги, наконец.

Именно поэтому, при всей методологической схожести с условным "Маркесом", у повести Ибрагимбекова есть существенное отличие: сюжет у него уже не помещается в пространстве и времени сна, но торчит обломками, ручками-ножками, наружу. Автор оказывается выше своих наивных персонажей, он смотрит на их вневременное существование из вполне конкретного настоящего, где есть новорусские бизнесмены и нефтяная компания "Сибойл".

Все это, видимо, оттого, что рассказчик (как мне кажется, близкий автору, ибо истории такие не сочиняются, не вычисляются, но лепятся как ласточкины гнезда - из того, что ближе лежит) променял родное Баку на жестокосердную Москву. Результатом чего и вышла болезнь сына, необходимость операции и тоскливая безысходность, на грани отчаянья, которой заканчивается "Храм воздуха".

Москва и есть то настоящее настоящее, что разрушает целостность мифопоэтической системы, свойственной заокеанским аналогам. Родовая травма, настигающая рассказчика в нынешнюю эпоху, могла бы быть легко преодолена, если бы он навсегда остался в том, зацикленном на себя, эпическом пространстве.

Однако же текст требует журнализма, связи с современностью, вот и возникает разрыв, нарыв, связь времен распадается и рассказчик остается один на один с неразрешимой болезнью сына.

"Главные слова повести" намекают на некую связанность всего со всем. Но корень ее, как оказывается, в конечном счете лежит вне сюжета. Получается, что повесть эта не об изначальной предопределенности будущих событий, а об авторе, который ищет логику в том, что было до него, пытается написанием повести преодолеть непонятное для него заклятие, да и проигрывает. Значит, еще один текст о соотношении жизни и искусства, литературы и связанных с ней предрассудков.

Поэтому (?) "мистика" здесь выходит совершенно без каких бы то ни было тайн, да еще и с последующим ее разоблачением, деконструкцией то есть; головная, рациональная система получается, весьма полезная для построения сюжета, но вычитающая, вычищающая из него последние крохи иррациональности. Оставляя от словосочетания "магический реализм" только лишь вторую составляющую.

Так дерево, сбросив по осени листву, обнажает бухенвальдские ребра эйдосов.