На дни мирового кризиса у меня выпало самое раздражающее чтение, которое я только могу себе представить и которое я почти месяц откладывал, - повесть Романа Сенчина "Минус" в августовском "Знамени". Минус на "Минус" никакого плюса не образовали, а вызвали некое, что ли, нравственно-литературное отравление, из которого легче всего выйти, написав вот этот самый текст, который вы читаете.

Работая в "Знамени", я только раза два или три имел случай (на внутриредакционных заседаниях, естественно) высказаться довольно резко по поводу той прозы, которую "Знамя" печатало. Ну, традиционно плохая проза былых литературных "генералов", которых "Знамя" время от времени публикует по старой дружбе, - не в счет, ее и не обсуждали всерьез никогда. Но основной поток меня почти никогда не раздражал - было и лучше, и хуже, но не до такой степени, чтобы портить коллегам настроение. Единственную довольно бурную речь в тональности "Да что же вы делаете!" я произнес именно по поводу Романа Сенчина, когда "Знамя" тиснуло его рассказ "Афинские ночи", который критики заметили и которому даже сопутствовал некий успех.

Во всяком случае, авторитетнейшая Ирина Роднянская в статье "Гамбургский ежик в тумане" поставила этот рассказ Сенчина много выше "Взятия Измаила" Михаила Шишкина. То есть "в лоб" она их не сравнивала, но из всего контекста статьи выходило так, что Шишкин с его "Измаилом" - это литература не вполне "настоящая", это не "полет", а его имитация, а вот про Сенчина были сказаны таковы удивительные слова:

"Я, например, уверена, что скромная, в неброском стилистическом оперении, почти "физиологическая", почти "натуралистическая", почти "чернушная" короткая повесть - или рассказ - Романа Сенчина "Афинские ночи" ("Знамя", 2000, # 9) - сочинение, замечательное по экономной тактике успешного воздействия на читательскую душу, по углубленности в "плоский" житейский материал, когда под верхним утоптанным слоем открывается неожиданное пространство, по серьезности мысли, равно чуждой дидактики и шокирующего имморализма".

Ну и вот, а за какое-то время до того, как воинствующая моралистка и почти что уже религиозный мыслитель Ирина Роднянская писала такие - способные сделать репутацию молодому писателю - возвышенные про Сенчина слова, я - абсолютный позитивист, релятивист и вообще циник - на редакционном собрании выступал на ту же тему в совершенно мне несвойственной стилистике: что-то о том, что вот через такие рассказы и приходит в мир Дьявол, а отдел прозы становится его пособником.

Я к тому времени уже совершенно отучился предъявлять литературе какие-то внелитературные, нравственные, к примеру, требования, у меня даже словесный аппарат этот куда-то из памяти вывалился, и потому говорил я уже не как "литературный критик", а как человек, которого просто физически мутило от сенчинской прозы. Вот не люблю я, скажем, Сорокина, но вполне спокойно и холодно его читаю, сознавая: это игра такая, иногда забавная, иногда скучная. А от рассказа Сенчина отчетливо шибало серой, там воистину чуял я присутствие врага рода человеческого.

Возмущенные моим наездом дамы из отдела прозы возражали мне на уровне "Сенчин изнутри знает ту жизнь, которую пишет". То есть жизнь современных "маленьких людей", чьи интересы зациклены на "хавчике", "бухалове" и "бабках" для добычи первого и второго. Венец мечтаний в том мире - хороший косяк, да не для "расширения сознания" и прочих медитативных целей, а для более качественного забытья.

Этаких "маленьких людей", этой вредной мелкой сволочи я повидал - "изнутри", "извне" и как угодно еще - в своей жизни столько, что давно понял: давнее словосочетание "люди подлого звания" не было барским глумлением над "простым людом", а являлось просто очень точным социологическим определением. Это даже, может быть, антропологический тип такой, который даже в самые благоприятные для него времена - при советской власти - не сумел шагнуть выше по лестнице эволюции, зато невероятно размножился. "Это гопники!" - как пел когда-то незабвенный Майк Науменко.

"Физиологическая", "натуралистическая", "чернушная" - все эти определения к сенчинской прозе неприложимы. Однажды, кажется, Инна Булкина обронила, что Сенчин пишет "серым по серому". Это очень хорошо сказано, но и этого недостаточно.

Сенчин пишет, если хотите, "чернуху второго поколения" - это чернуха, на стороне которой выступает главный литературный Бог - Автор. Сенчин пишет серую, убогую, "плоскую" (по выражению Роднянской) реальность как единственно существующую. Автор внутри этой жизни, он говорит на одном (мусорном, тошнотворно-физиологическом) языке с персонажами, все его претензии к этой жизни - мало! Мало "хавчика", мало "бухалова", мало "бабок". Когда будет много, станет хорошо, а никакой другой жизни нет, вся другая жизнь нереальна.

Для Сенчина велика честь, но в принципе можно на уровне микроанализа текста показать, как он играет языком и как он языком врет, дабы создать у читателя впечатление, что весь мир низок, что все люди одинаковы в своей пошлости. Можно показать и нехитрые приемы, с помощью которых Сенчин продает свои человеконенавистническую прозу немолодым редакционным дамам (ну, если хотите, олицетворяющим народолюбивую русскую интеллигенцию). Легкая, знаете ли, по тексту пускается волна некой нравственной перспективы. И литературные дамы млеют: "И гопники любить умеют!"

Словом, представьте себе Смердякова, который вдруг почувствовал в себе литературный дар и решил, что такому добру грех пропадать: ненавистью к человекам и ко всему "слишком сложному" можно выгодно торговать. Благо у русской интеллигенции, которая ничему не научилась, вечно живой рефлекс на "талантливого человека из низов" - Олег Павлов им когда-то успешно воспользовался, теперь вот Роман Сенчин пользуется.

А "Минус" - это усеченный Минусинск, где мается от недостатка "бабок", "хавчика" и "бухалова" некто Роман Сенчин, монтировщик местного театра. Некоторое время бригада монтировщиков раздумывает, как бы им половчее ограбить кассира того же театра - дело-то житейское...

Автор между тем время от времени выдает сентенции - ну вот вроде этой:

"Хе-хе, честно говоря, когда-то по юности я много думал и мучился идиотским вопросом: в чем смысл жизни? Груду философской бредятины перечитал, сам, помню, даже пытался ответить. Теории разрабатывал. Недавно лишь понял, что смысл жизни - в добывании пищи. Пути разные, а цель-то одна. Человек, по большому счету, ничем не отличается от животного мира. А все эти философы... Им, хе-хе, легко было рассуждать о чем-то там запредельно духовном, высшем, когда они знали - завтрашний день им обеспечен, уж со жратвой-то у них не возникает напрягов. Вот и сидели в звуконепроницаемых кабинетах, прихлебывая кофеек, а на кухнях им стряпали обеды из десяти блюд. Искать смысл жизни - привилегия несмышленых подростков и исправно кушающих. Остальных же волнуют проблемы посущественней".

Я достаточно грамотный критик, я знаю, что такое "тип повествования" и не перепутаю, что говорит автор, что - герой-повествователь, а что - персонаж. Вышеприведенное говорит - без всякого сомнения - автор, и все творчество Романа Сенчина на этой философии базируется. Как это Роднянская выразилась? "Под верхним утоптанным слоем открывается неожиданное пространство"? Надо очень захотеть, чтобы увидеть такое пространство. Или надо всеми силами противиться простой и ясной мысли: Роман Сенчин говорит именно то, что говорит. Видимо, Роднянской просто в голову не приходит, что возможен в России такой тип литератора - откровенный, почти не маскирующийся Смердяков. Униженный и оскорбленный, а потому желающий все вокруг тоже унизить и оскорбить.

Похоже, это и впрямь нечто новое в русской литературе.