На прошлой неделе по каналу "Культура" показали передачу, в которой ее ведущий, Виктор Ерофеев, озаботился вдруг судьбой "толстых журналов". Зрелище было душераздирающее. Бедный Ерофеев топтался зачем-то в Московском Доме книги и пугал продавцов, библиографов и покупателей вопросами о журналах. То в один отдел зайдет, то в другой - ну нету там ни "Нового мира", ни "Знамени". Ужасно! А то и вовсе у стенда с бесконечным количеством журнального "глянца" допрашивал юную девчушку без единой мысли в глазах, слышала ли она что-нибудь о литературных журналах. Демократ! Глубокий исследователь общественного мнения!

А что бы ему было не заглянуть в подвальчик "Ad marginem'a" или в более продвинутый, чем Дом книги, "Библио-Глобус" - да показать бы картинку: вот они, эти самые искомые "толстяки", - лежат, стоят, продаются. Или озаботиться заранее (ведь планировал же передачу) и снять сюжет на ММКВЯ - был там у журналов свой стенд, сидели у стенда реальные журнальные люди, на вопросы отвечали, номерами торговали.

А уж собеседников себе выбрал! Юрий Кублановский - хоть и зав отделом поэзии "Нового мира", но явно же человек не журнальный, как и его отдел. Ну, тоскующий русский интеллигент, скорбящий на предмет надвигающейся бездуховности и чуть ли не прямо говорящий, что, дескать, "в наше время литература лучше была".

Но Кублановский хоть одну дельную мысль высказал: были бы у российских провинциальных библиотек деньги на подписку, тиражи журналов мигом подскочили бы раза в два. Второй же собеседник Ерофеева - нынешний редактор совершенно "желтого" "Огонька" Владимир Чернов занимался откровенной саморекламой и нес с великим апломбом такую густопсовую чушь, что подумалось: поделом "Огоньку". Логичное развитие его бесславной истории: сначала большой негодяй Софронов, потом умный хамелеон Коротич, а кончается все чередой мелких дураков - Гущин, Чернов... Ну кто бы еще додумался, кроме Чернова, до спасительной для толстых журналов идеи - печатать Акунина?

Спрашивается - зачем передача затевалась? Чтобы Виктор Ерофеев, которого толстые журналы не печатают за неимением у него кондиционных текстов, имел возможность еще раз сказать с удовольствием, что положение "толстых журналов" "ка-та-стро-фи-чес-кое"? Так и сказал в самом начале - по слогам.

Телевидение давит литературу самим своим существованием, а уж передачи про литературу по ТВ - это дополнительный какой-то садизм. Причем грустнее всего смотреть на Ерофеева. Ведь он не только автор феноменально скучной прозы, но и - когда-то, во всяком случае, - умный критик, литературовед, культуролог, небездарный эссеист. Появляясь в "ящике", весь этот достойный багаж он куда-то прячет от греха подальше и ведет себя как начинающий репортер, которому поручили сделать сюжет на волнующую всех тему "Пробки на улицах Москвы". Рецепт универсальный: цифры (сколько в Москве машин?), два блиц-интервью с томящимися в пробках водителями, два таких же блиц - с гаишниками, а в финале, если повезет, - взволнованный рассказ Лужкова или Ресина о строительстве "третьего кольца".

Что смешно - стилистика всего канала "Культура" такая, знаете ли, стародевичья, с поджатыми ненакрашенными губами, со смертельной обидой в сердце - недооценили, недовостребовали! А Ерофеев на этом фоне молодящимся петушком-плейбоем: так тебе и надо, старая дура!

Но хватит про ТВ. Кое-что стоящее и прочитать удалось за эту неделю. Самое последнее впечатление - красивейший рассказ Асара Эппеля в последнем "Знамени" - "Дробленый сатана". Когда Эппеля читаю, всегда удивляюсь: откуда вдруг такой отчетливый Бунин в начале третьего тысячелетия? Притом решительно не выглядит архаичным, поскольку приправлено здешним и теперешним безумием целого. Ну, словом, я не знаю, как это у Эппеля получается, что я, вообще-то не очень любя всякого рода ретардации в прозе, эппелевские описательные куски всегда читаю медленно и со вкусом, даже такие, где меры, кажется, автор не чувствует (не хочет знать меры). Ну вот хоть длиннейшее сопоставление - как садились на велосипед (и слезали с него) прежние барышни и как это делают нынешние (то есть 40-х - 50-х годов, куда отнесено действие рассказа). Только кусочек процитирую:

"Так же нелепо они слезают. Нет чтобы левой упереться в педаль и, привстав с седла, легко вынести себя вместе с красивой юбкой влево в изгиб рамы, а затем поставить правую ногу впереди левой педали и левую чуть наискосок позади нее - то есть как бы завершить книксен, - они разом сбрасывают (пусть на небольшом ходу) обе прямые ноги наземь и, чтобы мысочками дотянуться до земли, грубо проезжают по носу седла нежным своим междуножьем, причем седло продолжающего ехать велосипеда ударяет их в крестец, а педали по голеням (одна - поднятая - под колено, а вторая - по щиколке). И, таково толкнутые велосипедом, с расставленными по обе стороны рамы ногами, они, взбудораженные катанием, одергивают прилипшую юбку и, наклонив велосипед (а его почти не удержать), вытаскивают из-за рамы правую ногу, чтобы поставить ее носком внутрь рядом с левой..."

Никакой подробной картинки при этом в воображении у меня лично не возникает (то есть руки-ноги-педали я даже и не пытаюсь рассовать по пространству согласно "инструкции"). Но чем барышни 10-х годов отличались от девушек 50-х, сразу почему-то чувственно понимаю.

У Эппеля один недостаток - порциями больше одного рассказа в день его проза не воспринимается. И после него нужен перерыв. Ревнивая проза.

Зато книжку рассказов Анны Матвеевой, о которой я поминал в прошлом "Голоде", можно довольно быстро глотать. Перетерпеть открывающую сборник повесть "Перевал Дятлова" (старательно беллетризованная свердловская история о загадочно погибших студентах-туристах) и - вперед! Сказать, что "захватывает", - нельзя. Но - "держит", хотя все вроде бы очень простенько. Язык аскетичный, рассказики короткие - как правило, "женские истории" с легким, не пугающим "сдвигом по фазе" и двусмысленным хеппи-эндом. Такая, если хотите, "анти-Петрушевская", вполне жизнеутверждающая, хотя к "жызни" мало отношения имеющая. Если бы наши женские журналы были чуть умнее и тоньше, рассказы Матвеевой идеально бы вписывались в формат какого-нибудь "Космополитэна" или "Домового". Поскольку, кроме всего прочего, это еще и проза про женщин, у которых нет материальных проблем, которые легко тратят много неизвестного (поскольку решительно неважно) происхождения денег, запросто летают в Рим, Австрию, Штаты, много "занимаются собой". Пребывают, словом, в той реальности, которой в России почти что нет. Отсюда отчетливый элемент сказочности, независимости сюжета от конкретного времени (двадцать лет назад у Матвеевой тоже было "сейчас" - капитализм, обеспеченность, бутики, мобильники), и это почему-то не раздражает, а как раз подкупает. Притом - ни малейшего запаха "дамского романа".

Вот если б желать какого-то литературного "мейнстрима" (почему, кстати, все разговоры о "мейнстриме" как начались полгода назад, так и утихли, когда Курицын перестал это слово употреблять?), так рассказы Матвеевой - гораздо лучший его вариант, чем тяжеловесная историософская фантастика Крусанова, Носова, Назарова и прочих авторов из конюшни издательства "Амфора". Во всяком случае, это более человечный вариант.

Один, правда, есть у Матвеевой противный и безвкусный рассказ, римейк "Евгения Онегина" под названием "Супертаня". Это переделанный в рассказ сценарий капустника какого-то - не смешно, натужно, стыдно за автора.

Ну вот, а на фоне всего этого необременительного, почти что развлекательного чтения я неторопливо осваиваю толстенный, 800-страничный том "Диаспора II. Новые материалы" (СПб.: Феникс, 2001) - новый выпуск альманаха, основанного Владимиром Аллоем и посвященный его памяти. Там много чего - зубодробительный доклад молодого Набокова о советской литературе (кажется, впрочем, я его где-то уже читал), трогательные воспоминания В.Вейдле, а самое главное - раздел "Эпистолярия": письма Зинаиды Гиппиус к В.Ф.Нувелю, подготовленные Н.Богомоловым, письма Д.Святополка-Мирского, Д. Кленовского, переписка Тэффи с Буниными и т.д.

Чтение, конечно, не массовое - я даже и филологов не так много знаю, для которых это именно чтение, а не "работа с первоисточниками". Но мне-то, не собирающемуся озадачивать публику специальными статьями о литературе русской эмиграции со сносками, библиографией и прочими прибамбасами, нравится все это просто читать. Даже как проза это стоит куда выше многого в современной литературе. Люди, во всяком случае, писали на родном языке, чувствовали себя его хозяевами и ничего не знали про то, что "автор умер".

Взять хоть переписку Тэффи с Буниными - письма-то на самом деле пустейшие, "информации" о "литературной жизни" там немного, все больше быт, болезни, борьба за существование, а между тем сотня страниц текста вместе с комментариями читаются за один присест, и чрезвычайно раздражает чисто журнальный курсив в конце: "Окончание следует в третьем томе "Диаспоры". А начало было в первом.

Еще меньше читателей, боюсь, будет у переписки двух известных русских политиков начала века - Василия Маклакова и Бориса Бахметева. Первый - один из кадетских лидеров в Государственной Думе, посол Временного правительства во Франции, потом крупная фигура русской эмиграции. Второй - бывший социал-демократ, тоже посол Временного правительства, но в Штатах, где он сумел потом сделать успешную карьеру бизнесмена и основал известный Гуманитарный фонд для помощи русским эмигрантам.

Так вот, эти серьезные люди в 1927 году, через десять лет после революции, обменивались многостраничными письмами-трактатами о будущих путях развития России и мира. Такой крутой, основательной (и совершенно бескорыстной) политологии теперь в России днем с огнем не найдешь. Читая эту сугубо частную переписку двух эмигрантов в расцвете интеллектуальных сил, понимаешь, насколько издевательски звучит в современной России словосочетание "политическая элита", да и просто "элита". В каком-то смысле обескураживающее чтение.

И вспоминается, кстати, Солженицын с его "Красным колесом". Без всякого энтузиазма вспоминается, потому что едва ли не главная задача "Колеса" была по возможности дискредитировать настоящую российскую элиту предреволюционной эпохи - как раз людей типа Набокова-старшего, Маклакова, Милюкова, Бахметева .

Но Солженицын тем уже был герой и титан, что освоил и переработал гигантскую массу материалов - думские стенограммы, пресса, мемуары, архивные документы, подобные переписке Маклакова с Бахметевым. Так вот, в России, в сущности, не оказалось никого, кто мог бы полемизировать с Солженицыным по существу, владея тем же объемом сведений и той же страстью к истине. Поэтому критики Александра Исаевича воспользовались неосторожно дарованным правом считать "Красное колесо" художественным произведением и быстренько постановили: эстетически это беспомощно, стало быть, и говорить не о чем. Тем самым на претензии Солженицына к либеральной России никто так и не ответил, и солженицынская точка зрения стала распространяться как бы "по умолчанию": дескать, как роман "Октябрь шестнадцатого" вещь слабая, зато к трактовке автором думских дебатов - никаких вопросов: Исаичу, дескать, виднее, а мы ж не историки, мы критики.

А дальше логика развития такая: критики, которые "только по художеству", оказываются путем череды волшебных превращений работниками всякого рода "Отделов светской жизни и культуры" (именно в такой последовательности) глянцевой периодики. Куда им, в общем, и дорога.

И вообще ведь, как только "прогрессивные" писатели и критики перестали интересоваться идеологией, политикой, историей, "литературная жизнь" наша страшно обмелела, заболотилась, дышать стало в ней почти что нечем. Когда-то ведь за что боролись? За то, чтобы идеология и политика литературой не руководили. Но ведь не за то же, чтобы литература себя оскопила, отсекла от себя существенный кусок жизни, отказалась от важнейших гормонов, определяющих темперамент!

Однако ухитрились. И тут уж пошел обратный процесс: стали вдруг заглядываться на Проханова да на Лимонова - пускай они там несут полную чушь и вообще параноики, но зато темперамент какой!

Еще дочитал я последний роман Александра Мелихова "Любовь к отеческим гробам", который мне понравился. Мне вообще Мелихов-писатель нравится очень. А поскольку любить Мелихова - это сейчас что-то вроде моветона (с Немзера, кажется, пошло), то стоит объясниться поподробней. В следующем, естественно, "Голоде".

P.S.

Уже собрался отправлять написанный "Голод", да заглянул в форум "Круга чтения", где "Анонимный алкАголик" пожелал дискуссию устроить. Про Матвееву, про Зорина. Про Матвееву я, значит, не зря свою позицию разжевал, а про Зорина так отвечу: "кабинетный писатель" - это термин из какой-то рабоче-крестьянской эстетики. Настоящие писатели, на мой-то взгляд, как раз только "кабинетные" и бывают.