|
||
/ Круг чтения / < Вы здесь |
Голод 59 Практическая гастроэнтерология чтения Дата публикации: 30 Октября 2001 получить по E-mail версия для печати На прошлой неделе по каналу "Культура" показали передачу, в которой ее ведущий, Виктор Ерофеев, озаботился вдруг судьбой "толстых журналов". Зрелище было душераздирающее. Бедный Ерофеев топтался зачем-то в Московском Доме книги и пугал продавцов, библиографов и покупателей вопросами о журналах. То в один отдел зайдет, то в другой - ну нету там ни "Нового мира", ни "Знамени". Ужасно! А то и вовсе у стенда с бесконечным количеством журнального "глянца" допрашивал юную девчушку без единой мысли в глазах, слышала ли она что-нибудь о литературных журналах. Демократ! Глубокий исследователь общественного мнения! А что бы ему было не заглянуть в подвальчик "Ad marginem'a" или в более продвинутый, чем Дом книги, "Библио-Глобус" - да показать бы картинку: вот они, эти самые искомые "толстяки", - лежат, стоят, продаются. Или озаботиться заранее (ведь планировал же передачу) и снять сюжет на ММКВЯ - был там у журналов свой стенд, сидели у стенда реальные журнальные люди, на вопросы отвечали, номерами торговали. А уж собеседников себе выбрал! Юрий Кублановский - хоть и зав отделом поэзии "Нового мира", но явно же человек не журнальный, как и его отдел. Ну, тоскующий русский интеллигент, скорбящий на предмет надвигающейся бездуховности и чуть ли не прямо говорящий, что, дескать, "в наше время литература лучше была". Но Кублановский хоть одну дельную мысль высказал: были бы у российских провинциальных библиотек деньги на подписку, тиражи журналов мигом подскочили бы раза в два. Второй же собеседник Ерофеева - нынешний редактор совершенно "желтого" "Огонька" Владимир Чернов занимался откровенной саморекламой и нес с великим апломбом такую густопсовую чушь, что подумалось: поделом "Огоньку". Логичное развитие его бесславной истории: сначала большой негодяй Софронов, потом умный хамелеон Коротич, а кончается все чередой мелких дураков - Гущин, Чернов... Ну кто бы еще додумался, кроме Чернова, до спасительной для толстых журналов идеи - печатать Акунина? Спрашивается - зачем передача затевалась? Чтобы Виктор Ерофеев, которого толстые журналы не печатают за неимением у него кондиционных текстов, имел возможность еще раз сказать с удовольствием, что положение "толстых журналов" "ка-та-стро-фи-чес-кое"? Так и сказал в самом начале - по слогам. Телевидение давит литературу самим своим существованием, а уж передачи про литературу по ТВ - это дополнительный какой-то садизм. Причем грустнее всего смотреть на Ерофеева. Ведь он не только автор феноменально скучной прозы, но и - когда-то, во всяком случае, - умный критик, литературовед, культуролог, небездарный эссеист. Появляясь в "ящике", весь этот достойный багаж он куда-то прячет от греха подальше и ведет себя как начинающий репортер, которому поручили сделать сюжет на волнующую всех тему "Пробки на улицах Москвы". Рецепт универсальный: цифры (сколько в Москве машин?), два блиц-интервью с томящимися в пробках водителями, два таких же блиц - с гаишниками, а в финале, если повезет, - взволнованный рассказ Лужкова или Ресина о строительстве "третьего кольца". Что смешно - стилистика всего канала "Культура" такая, знаете ли, стародевичья, с поджатыми ненакрашенными губами, со смертельной обидой в сердце - недооценили, недовостребовали! А Ерофеев на этом фоне молодящимся петушком-плейбоем: так тебе и надо, старая дура! Но хватит про ТВ. Кое-что стоящее и прочитать удалось за эту неделю. Самое последнее впечатление - красивейший рассказ Асара Эппеля в последнем "Знамени" - "Дробленый сатана". Когда Эппеля читаю, всегда удивляюсь: откуда вдруг такой отчетливый Бунин в начале третьего тысячелетия? Притом решительно не выглядит архаичным, поскольку приправлено здешним и теперешним безумием целого. Ну, словом, я не знаю, как это у Эппеля получается, что я, вообще-то не очень любя всякого рода ретардации в прозе, эппелевские описательные куски всегда читаю медленно и со вкусом, даже такие, где меры, кажется, автор не чувствует (не хочет знать меры). Ну вот хоть длиннейшее сопоставление - как садились на велосипед (и слезали с него) прежние барышни и как это делают нынешние (то есть 40-х - 50-х годов, куда отнесено действие рассказа). Только кусочек процитирую:
Никакой подробной картинки при этом в воображении у меня лично не возникает (то есть руки-ноги-педали я даже и не пытаюсь рассовать по пространству согласно "инструкции"). Но чем барышни 10-х годов отличались от девушек 50-х, сразу почему-то чувственно понимаю. У Эппеля один недостаток - порциями больше одного рассказа в день его проза не воспринимается. И после него нужен перерыв. Ревнивая проза. Зато книжку рассказов Анны Матвеевой, о которой я поминал в прошлом "Голоде", можно довольно быстро глотать. Перетерпеть открывающую сборник повесть "Перевал Дятлова" (старательно беллетризованная свердловская история о загадочно погибших студентах-туристах) и - вперед! Сказать, что "захватывает", - нельзя. Но - "держит", хотя все вроде бы очень простенько. Язык аскетичный, рассказики короткие - как правило, "женские истории" с легким, не пугающим "сдвигом по фазе" и двусмысленным хеппи-эндом. Такая, если хотите, "анти-Петрушевская", вполне жизнеутверждающая, хотя к "жызни" мало отношения имеющая. Если бы наши женские журналы были чуть умнее и тоньше, рассказы Матвеевой идеально бы вписывались в формат какого-нибудь "Космополитэна" или "Домового". Поскольку, кроме всего прочего, это еще и проза про женщин, у которых нет материальных проблем, которые легко тратят много неизвестного (поскольку решительно неважно) происхождения денег, запросто летают в Рим, Австрию, Штаты, много "занимаются собой". Пребывают, словом, в той реальности, которой в России почти что нет. Отсюда отчетливый элемент сказочности, независимости сюжета от конкретного времени (двадцать лет назад у Матвеевой тоже было "сейчас" - капитализм, обеспеченность, бутики, мобильники), и это почему-то не раздражает, а как раз подкупает. Притом - ни малейшего запаха "дамского романа". Вот если б желать какого-то литературного "мейнстрима" (почему, кстати, все разговоры о "мейнстриме" как начались полгода назад, так и утихли, когда Курицын перестал это слово употреблять?), так рассказы Матвеевой - гораздо лучший его вариант, чем тяжеловесная историософская фантастика Крусанова, Носова, Назарова и прочих авторов из конюшни издательства "Амфора". Во всяком случае, это более человечный вариант. Один, правда, есть у Матвеевой противный и безвкусный рассказ, римейк "Евгения Онегина" под названием "Супертаня". Это переделанный в рассказ сценарий капустника какого-то - не смешно, натужно, стыдно за автора. Ну вот, а на фоне всего этого необременительного, почти что развлекательного чтения я неторопливо осваиваю толстенный, 800-страничный том "Диаспора II. Новые материалы" (СПб.: Феникс, 2001) - новый выпуск альманаха, основанного Владимиром Аллоем и посвященный его памяти. Там много чего - зубодробительный доклад молодого Набокова о советской литературе (кажется, впрочем, я его где-то уже читал), трогательные воспоминания В.Вейдле, а самое главное - раздел "Эпистолярия": письма Зинаиды Гиппиус к В.Ф.Нувелю, подготовленные Н.Богомоловым, письма Д.Святополка-Мирского, Д. Кленовского, переписка Тэффи с Буниными и т.д. Чтение, конечно, не массовое - я даже и филологов не так много знаю, для которых это именно чтение, а не "работа с первоисточниками". Но мне-то, не собирающемуся озадачивать публику специальными статьями о литературе русской эмиграции со сносками, библиографией и прочими прибамбасами, нравится все это просто читать. Даже как проза это стоит куда выше многого в современной литературе. Люди, во всяком случае, писали на родном языке, чувствовали себя его хозяевами и ничего не знали про то, что "автор умер". Взять хоть переписку Тэффи с Буниными - письма-то на самом деле пустейшие, "информации" о "литературной жизни" там немного, все больше быт, болезни, борьба за существование, а между тем сотня страниц текста вместе с комментариями читаются за один присест, и чрезвычайно раздражает чисто журнальный курсив в конце: "Окончание следует в третьем томе "Диаспоры". А начало было в первом. Еще меньше читателей, боюсь, будет у переписки двух известных русских политиков начала века - Василия Маклакова и Бориса Бахметева. Первый - один из кадетских лидеров в Государственной Думе, посол Временного правительства во Франции, потом крупная фигура русской эмиграции. Второй - бывший социал-демократ, тоже посол Временного правительства, но в Штатах, где он сумел потом сделать успешную карьеру бизнесмена и основал известный Гуманитарный фонд для помощи русским эмигрантам. Так вот, эти серьезные люди в 1927 году, через десять лет после революции, обменивались многостраничными письмами-трактатами о будущих путях развития России и мира. Такой крутой, основательной (и совершенно бескорыстной) политологии теперь в России днем с огнем не найдешь. Читая эту сугубо частную переписку двух эмигрантов в расцвете интеллектуальных сил, понимаешь, насколько издевательски звучит в современной России словосочетание "политическая элита", да и просто "элита". В каком-то смысле обескураживающее чтение. И вспоминается, кстати, Солженицын с его "Красным колесом". Без всякого энтузиазма вспоминается, потому что едва ли не главная задача "Колеса" была по возможности дискредитировать настоящую российскую элиту предреволюционной эпохи - как раз людей типа Набокова-старшего, Маклакова, Милюкова, Бахметева . Но Солженицын тем уже был герой и титан, что освоил и переработал гигантскую массу материалов - думские стенограммы, пресса, мемуары, архивные документы, подобные переписке Маклакова с Бахметевым. Так вот, в России, в сущности, не оказалось никого, кто мог бы полемизировать с Солженицыным по существу, владея тем же объемом сведений и той же страстью к истине. Поэтому критики Александра Исаевича воспользовались неосторожно дарованным правом считать "Красное колесо" художественным произведением и быстренько постановили: эстетически это беспомощно, стало быть, и говорить не о чем. Тем самым на претензии Солженицына к либеральной России никто так и не ответил, и солженицынская точка зрения стала распространяться как бы "по умолчанию": дескать, как роман "Октябрь шестнадцатого" вещь слабая, зато к трактовке автором думских дебатов - никаких вопросов: Исаичу, дескать, виднее, а мы ж не историки, мы критики. А дальше логика развития такая: критики, которые "только по художеству", оказываются путем череды волшебных превращений работниками всякого рода "Отделов светской жизни и культуры" (именно в такой последовательности) глянцевой периодики. Куда им, в общем, и дорога. И вообще ведь, как только "прогрессивные" писатели и критики перестали интересоваться идеологией, политикой, историей, "литературная жизнь" наша страшно обмелела, заболотилась, дышать стало в ней почти что нечем. Когда-то ведь за что боролись? За то, чтобы идеология и политика литературой не руководили. Но ведь не за то же, чтобы литература себя оскопила, отсекла от себя существенный кусок жизни, отказалась от важнейших гормонов, определяющих темперамент! Однако ухитрились. И тут уж пошел обратный процесс: стали вдруг заглядываться на Проханова да на Лимонова - пускай они там несут полную чушь и вообще параноики, но зато темперамент какой! Еще дочитал я последний роман Александра Мелихова "Любовь к отеческим гробам", который мне понравился. Мне вообще Мелихов-писатель нравится очень. А поскольку любить Мелихова - это сейчас что-то вроде моветона (с Немзера, кажется, пошло), то стоит объясниться поподробней. В следующем, естественно, "Голоде". P.S. Уже собрался отправлять написанный "Голод", да заглянул в форум "Круга чтения", где "Анонимный алкАголик" пожелал дискуссию устроить. Про Матвееву, про Зорина. Про Матвееву я, значит, не зря свою позицию разжевал, а про Зорина так отвечу: "кабинетный писатель" - это термин из какой-то рабоче-крестьянской эстетики. Настоящие писатели, на мой-то взгляд, как раз только "кабинетные" и бывают. поставить закладку написать отзыв
|
agius@mail.ru |
|
||