Литературная премия "Дебют" (для авторов до 25 лет) существует второй год. Рекламу по телевизору все видели? В этот раз оргкомитет получил около 35 тысяч посланий.

Из них и сформировали лонг-лист, куда вошли восемь романов, два десятка позиций по номинации "малая проза", 21 поэтическая подборка, семь пьес и дюжина текстов, проходящих по ведомству "юмора". Из всего этого богатства и великолепия в следующий круг пройдут по три-четыре произведения в каждом разделе. Поэтому, пока этого не произошло, хочется посмотреть на все пришедшие к промежуточному финалу произведения "большой формы". Нынешний "критический реализм" именно о них.

Тем более что нынешнему литературному процессу необходима прививка свежей крови, приход новых сил. Не знаю, многие ли из авторов "Дебюта" станут профессионалами. Чем больше, тем лучше. Потому что, честно говоря, уровень заявленных на конкурс рукописей меня приятно поразил.

Журналы и издательства находятся в некоторой растерянности. Может быть, всем им имеет смысл обратить внимание на тех, кто начинает свой творческий путь в самом начале ХХI века?

Я не выстраивал рассматриваемые тексты по мере возрастания или уменьшения своих пристрастий, не пытался вывести эстетические закономерности, просто записывал свои впечатления по ходу чтения.

1. Много шуму из ничего

Владимир Яковлев (Москва). "Похититель слов".

Самый большой роман из вышедших в финал. Фантасмагорическая история в постсорокинском духе, с таким невероятным количеством событий, что пересказать их просто невозможно. Некий город, некие люди, постоянно оживающие двойники Брежнева и крыса, пожирающая золотые монеты. Менты, коммунисты. Тайные сходки и множество переодеваний. Шекспировские страсти. Много смешно и точно описанного секса и физиологических подробностей, которые не напрягают: слава богу, автора на всем этом не циклит. Просто свобода его так, таким образом выражается. Масса остроумных находок и придумок: например, авторские рефлексии по поводу происходящего, вынесенные в постраничные сноски. Виртуозная работа с языком: всем (!) матерным словам придуманы изящные эвфемизмы.

Однако, избыточные подробности (автор не может отделить главного от ненужного), обилие параллельных историй примерно с середины начинают тормозить интерес, и к финалу доползаешь утомленный и окончательно запутанный: фантасмагория отменяет психологию (в любой момент может случиться все, что угодно), поэтому развития характеров и событий не происходит. Текст можно продолжить еще на пару сотен страниц (он и обрывается как-то на полуслове), а можно безболезненно сократить.

Тем не менее, обилие тонко подмеченных деталей, метафор, вполне зрелый уровень письма делает "Похитителя слов" потенциально культовым текстом. Ничуть не хуже тех, что предлагает издательство "Ad marginem", того же С.Болмата.

2. Мистика без тайн

Михаил Сельдемешев (Новосибирск). "Возвращение в Зеленые камни".

Весьма умелая стилизация под ретро-детектив, нечто среднее между Акуниным и Юзефовичем. Правда, с добавкой никак не расшифрованного мистического элемента. "Зеленые камни" - тюрьма, в которую за экзотикой везут модного беллетриста. Его попутчик, бывший тюремный доктор, рассказывает несколько историй. Так что, по сути, "Возвращение" - сборник новелл в классическом смысле: разные эпизоды связаны общей рамой в единое целое.

Написано очень толково, грамотно и уже, между прочим, издано отдельной книжкой в "Новосибирском книжном издательстве". Вполне приемлемый беллетристический текст, ровный, нехаризматичный, увлекательный. Сельдемешев так ловко конструирует интригу, так точно симулирует стиль средне статистического "акунина", что становится понятно: ему по плечу доступны и любые другие проекты.

И в этом смысле "Путешествие" ставит перед жюри серьезную задачу: что же следует поощрять - текст, готовый и самодостаточный, или перспективу, которая открывается за, может быть, не столь совершенным творением, но которая тем не менее обещает дальнейшее развитие молодого дарования.

3. Пузыри земли

Владимир Пузий (Киев). "Круги по земле".

Фэнтази, происходящее в белорусской деревне. Мешанина из "Секретных материалов", Стивена Кинга, его русскоязычных клонов, Кастанеды и местной экзотики и архаики.

В деревушке, где полно колдунов и ведьмарок, появляются ловцы, вампиры, образуются временные дыры, восстают мертвецы и возникают параллельные пространства. Очень много сюжетных линий, ловко увязанных в единый узел. Автор в них даже не путается, ведет несколько историй, медленно их сближая, толково продает свои придумки, каждую из которых тщательно готовит и обставляет необходимым антуражем.

Однако, линий этих так много, что хватило бы сразу на несколько романов. Из-за чего "Круги" оказываются подзатянутыми. Хотя, возможно, я просто не очень в курсе требований жанра.

Главные проблемы у Пузия возникают с языком. И дело даже не в том, что подавляющее большинство диалогов персонажи ведут на белорусском (из-за чего все эти разговоры напоминают стихи прошлогоднего лауреата "Дебюта" Шиша Брянского): авангардный этот прием входит в противоречие с беллетристической природой "Кругов". Но и русский тут очень кондовый, нечуткий какой-то, заштампованный, стертый. Роман-метафора не может быть написан суконным, казенным языком с предсказуемыми определениями. Необходима или серьезная редакторская работа, или дополнительная работа автора, который сконцентрировался над содержанием, но совершенно упустил из виду форму.

4. Танго-кокаин

Сергей Шаргунов (Москва). "Малыш наказан"

Страдания юного Ш. Двойник автора влюбляется в крутую девочку Полину. Полина неверна. Она - наркодиллер, инфернальница, покруче Настасьи Филипповны, крутит-вертит мальцом, как хотит. Или хочет.

Любовь не бросишь в грязный снег апрельский. Не разговоры при луне. Что движет солнце и светила. Что это за слово, которое знают все?! Мальчик девочку любил, мальчик дружбой дорожил...

Брошенный и обиженный подросток-переросток пытается выплеснуть на бумагу пережитое. Ну да, повесть (авторское определение) о пережитом. Даже на роман не тянет. Ближайшие аналоги - молодежная проза журнала "Юность" с поправками на реалии другой эпохи.

Остроумно написанный изящный текст. Ненавязчивое бытописательство. Встречи в метро. Тусовки и вечеринки. Секс на глазах у друзей. Потеря невинности с проституткой. Тем не менее, это очень чистый и романтический текст.

Просто понятия о чистоте и о романтике у нынешних тинов несколько иное.

5. Что нам Медея?

Марина Мальвина (Смоленская обл.). "Круг"

Изысканная барышня по имени Медея ищет любовь среди знакомых и сослуживцев отца, постоянно пропадающего на работе. Понятно, что на самом деле девушка ищет замену фигуре отца. Однако до инцеста дело не доходит. В конце любовник умирает, добавляя девушке дополнительную порцию страданий. Зато отец становится более чутким и внимательным: в ресторан ведет.

Повествование нормальное, без выкрутасов и декадентской накрученности. В меру ироническое, слегка сентиментальное. Немного мешает постоянное любование автора своей нестандартной героиней (на самом деле - самой обычной барышней), но так то - дело вкуса.

"Круг" словно бы составляет пару предыдущему тексту нашего обзора: там была "мужская версия" вхождения человека в мир взрослых чувств и отношений, у Мальвиной, соответственно "версия женская". Вот и Шергунов тоже ведь постоянно, своим полным тезкой и однофамильцем, живущим в повести, любуется. Но то - понятные комплексы, от неуверенности.

Очень красивое, ажурное письмо, сюжет, ситуации для которого - не самое главное. Зато много интересных описаний внутренних состояний Медеи и внешних природных явлений. Зимы или ночи, например.

Два последних текста сближает также то, что, несмотря на современность заявленных реалий, произведения эти имеют отношение к современности лишь по касательной. Современность здесь не декорация и даже не фон. Оба они словно бы зависают в безвоздушном пространстве вневременных конфликтов и чувств.

6. Дочь самурая

Татьяна Троицкая (Санкт-Петербург). "Осенний каннибализм".

Если учесть, что начинающие литераторы, как правило, не изобретают каких-то новых форм, а моделируют заранее готовые модели, роман Татьяны Троицкой легко можно провести по ведомству авангардной прозы.

Ибо главное событие ее текста - сам текст, письмо, кружевное, тонкое, прихотливое. Сюжет как таковой отсутствует, его заменяют подробные и вычурные описания. Некто Степан пишет текст, в котором появляются персонажи со странными именами, потом эти персонажи выходят в "жизнь" и сами что-то такое пишут. В приведенных отрывках возникают какие-то люди, то ли новые персонажи, то ли старые люди, описанные в предыдущих главах.

Это я так понял. Потому что авангардное письмо, трудное, тягучее, можно интерпретировать по-разному. На то и расчет. Нужно сказать, что Троицкая достаточно уверенно строит систему внутренних связей, отсылок и перекличек.

Другое дело, что, как любое авангардное произведение, заточенное под исследование формы, "Осенний каннибализм" читается трудно. Это ассоциативное, демонстративно непсихологическое письмо ("парадигмы плоскости"), напоминающее экзерсисы Валерии Нарбиковой или Насти Гостевой. Масса имен, аллюзий, изысков (чего стоят прерывающие текст совершенно уже эзотерические "псалмы").

И в этой нарочитой трудности - главная проблема "Каннибализма". Отсутствие психологии, выверты авторского своеволия, поставленные здесь во главу угла, не дают развиться внутреннему драматизму. Нагнетания страстей не происходит, роман буксует. Его легко можно прервать на любом месте, а можно с такой же легкостью и продолжить.

Гм, кажется, я уже писал об этом, симптом-с.

7. Или история страсти

Марианна Гейде (Москва.) "Амнезия"

Еще одно произведение, в центре которого - текст в тексте. Некий рассказчик, по случаю устроившийся работать в библиотеку, находит книгу неизвестно писателя Шульца (не Бруно). Подозрение падает на одного мужичка, но, оказывается, автором странной книги является его жена Ада (прочие персонажи и реалии имеют такие же интертекстуально богатые имена).

Между рассказчиком и Адой завязываются странные отношения, постоянно прерываемые большим прустообразным первоисточником, подробным, складчатым, мало чем отличающимся от самой "Амнезии", написанной студенткой пятого курса философского факультета Российского государственного гуманитарного университета.

Вот что в этой связи думается: прием текста в тексте возникает в качестве презерватива, предохраняющего от искренности. Молодые (да и не только они) боятся раскрыться, подставиться. Вот и придумывают всякие борхесианские штуки. Искренность у нас завязана на лирические и бессюжетные потоки, тогда как самым правильным средством борьбы с искренностью является сюжет.

Если бы студентка пятого курса написала бы крутой боевик, ей не нужно было бы прятать самое сокровенное под условными одеждами текста в тексте. Но она написала тонкую, изящную повесть, в которой автор и персонажи снова меняются местами.

Грустная вещица, от которой кружится голова и хочется почитать какого-нибудь неизвестного автора хотя бы и с известной фамилией...

8. Повелитель мух

Александр Остапенко (Львов). "Колыбель смерти"

Мрачная написанная на одном дыхании притча об острове, куда привозят стариков доживать свой век. И где старики, в борьбе за выживание, дичают, убивают и едят друг друга. Однако каннибализм Остапенко серьезным образом отличается от дегуманизированных ужасов в духе Сорокина. При всей своей современности и чудовищности, это весьма светлая и человеколюбивая история о том, что даже в самых трудных условиях можно сохранить человеческое достоинство.

Несмотря на то, что тебя окружает враждебная, мизантропически агрессивная среда... Боязнь мира, страх вхождения в ритуальные отношения "взрослых" существ, странных и непонятных, - вот что, так или иначе, объединяет все тексты, заявленные в длинном списке "Дебюта".

Понятны фобии Остапенко - страх старости, страх самостоятельной жизни, нежелание быть растерзанным шакалами со стертыми, лишенными индивидуальности чертами лица. Между тем автор не выпячивает аутотерапевтические задачи повести, он отстраненно рассказывает историю, в которой, несмотря на невероятность происходящего, сохранена психологическая достоверность и постоянно развивается (нигде не провисая!) весьма напряженный сюжет.

Очень мастеровито сделанный, самодостаточный текст. А то, что в предшественниках легко прочитывается Голдинг или Стругацкие (зависит, с какой стороны посмотреть) - не суть важно: хорошая школа тоже никогда еще и никому не помешала.

Бонус

Я прекрасно осознаю, что для большинства рассмотренных здесь авторов эта колонка - первая в жизни рецензия. Надеюсь, не последняя. Именно поэтому - очень не хотелось сюсюкать и пускать пузыри от умиления. Я оценивал все эти тексты, имеющие свои безусловные достоинства и легко устранимые недостатки, без взрослой снисходительности.

Но вот вопрос, который мучает меня: понятно внимание именно к романам: они - становой хребет литературного процесса и т.д. и т.п. Но почему нужно обходить своим вниманием прочие жанры? Или все-таки нужно? Интересно ли будет вам читать про присланные на "Дебют" стихи и пьесы? Малую прозу и "юмор"?

Выношу это на обсуждение в форум РЖ. Только давайте попробуем говорить конструктивно.

Я, конечно, понимаю, что это архисложно, но тем не менее...