• Андерсон Бенедикт. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма / Перевод с англ. В.Николаева; вступ. Ст. С.Баньковской. М.: Кучково поле, 2001. 288 с.
• Андерсон Бенедикт. Уявлен╗ сп╗льноти. М╗ркування щодо походження й поширення нац╗онал╗зму / Переклад з англ. В.Морозова. Ки©в: Критика, 2001. 271 с.
• Малахов Владимир. "Скромное обаяние расизма" и другие статьи. М.: Модест Колеров и "Дом интеллектуальной книги", 2001. 176 с.
• Миллер А.И. "Украинский вопрос" в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). СПб.: Алетейя, 2000. 260 с.
• Национализм. Полемика 1909-1917. Сборник статей / Составление и примечания М.А.Колерова. М.: Дом интеллектуальной книги, 2000. 240 с.
• Нац╗онал╗зм: Антолог╗я / Упорядники О.Проценко, В.Л╗совий. Ки©в: Смолоскип, 2000. 872 с.

Проблематика национального самосознания, национальной идентичности, национализма скользка и призрачна, не поддается окончательной рационализации. Часто кажется - вот, все, ухватил ее за хвост, поймал, систематизировал. Но нет - у оппонентов появляются какие-то новые аргументы, которые и самого заставляют задуматься...

Два главных подхода к пониманию этничности в современной науке - примордиалистский (объективистский), рассматривающий этнос как некую всегда существовавшую в прошлом и существующую в настоящем общность, которая имеет общих предков и единую расово-биологическую "породу" (разновидностью примордиализма является и теория этногенеза Льва Гумилева); и "конструктивистский", понимающий этнос в субъективистском ключе - как, прежде всего, воображаемое сообщество, созданное на основе тождественности каждого члена с созданным культурной элитой национальным мифом.

Людям, воспитанным в системе советских представлений, несомненно, ближе позитивистско-примордиалистское понимание нации как исторической общности, объединенной территорией, хозяйственным укладом, культурой, обычаями, религией, языком и самоназванием, которая существует не только в настоящем, но также в прошлом и в будущем (именно так или почти так трактовали нацию Макс Вебер, Широкогоров, Сталин, академик Бромлей).

Просветить постсоветских интеллектуалов в модернистско-конструктивистском понимании национальной проблематике призвана книга, о которой все слышали, но которую не все еще читали, - Бенедикта Андерсона "Imagined Communities", почти одновременно она вышла в Киеве по-украински (в издательстве "Критика") и в Москве (в издательстве "Канон-пресс-Ц", серия "Conditio Humano: Социальная и культурная антропология"). Обе воспроизводят переработанное автором второе издание (1991), московская, как почти всегда, отличается от киевской наличием предисловия...

В связи с концепцией "воображаемых сообществ" интересно отметить и сборник статей Владимира Малахова "Скромное обаяние расизма" и другие статьи", порожденную "Домом интеллектуальной книги". Тексты написаны в разных жанрах (научной статьи, эссе, журнального рассуждения, рецензии, полемических заметок), опубликованы в различных изданиях и во всех вариантах и подробностях отображают авторское понимание этнологической проблематики. Точнее, по его собственному признанию, отображают они даже не столько феномен этносов и наций (автор заявляет, что не этнолог), сколько риторику, дискурс, понятия и категории, порождаемые этнологией.

Владимир Малахов, несомненно, зол. Его полемические выпады, например, против теории этногенеза Льва Гумилева и против многих иных концептов, часто действительно очень сомнительных, свидетельствуют в пользу того, что политическая корректность, адептом которой он себя не раз называет, - это компонент вполне тоталитарного по своей сути либерального мировоззрения. Его главный единомышленник в этнологическом сообществе - директор Института этнологии и антропологии им. Н.Н.Миклухо-Маклая РАН Валерий Тишков, известный своим призывом "Забыть о нации!". Именно Тишков подвергает серьезной критике объективизм и субстанционализм в понимании этноса. Этнос - не объективная реальность, а конструируемый воображением концепт, поэтому изучать следует не столько этногенез (любимое слово Гумилева, кстати), сколько нациогенез, "дрейф этничности".

Однако Владимир Малахов - вовсе не отстраненный исследователь, а имеющий вполне конкретную сверхзадачу идеолог. У него много интересных и справедливых замечаний. Например, об отсутствии опыта мультикультурализма в Российской империи / СССР / РФ: человек, позиционирующий себя как "не-русский", однозначно обрекался на маргинальное существование. Как и большинство либеральных интеллектуалов, автор тяготеет к тотальной рационализации проблематики, откуда и негативное отношение к пониманию нации как исторически сложившейся этно-культурной общности, проистекающее из немецкой романтической традиции, и пропаганда французского концепта гражданской нации.

В последнее время российскому сознанию пытаются навязать вполне конкретное мировоззрение, основанное на неких универсальных и абсолютных (с точки зрения субъектов процесса навязывания) идеологических концептах, составными частями которого является теория "правового государства", "гражданского общества", "рыночной экономики", "прав человека" в их специфически англосаксонской редакции. По всей вероятности, сюда же относится и теория гражданской нации. Не исключено, пойдет так и дальше, через некоторое время быть сторонником иных взглядов в понимании этнологической проблематики будет неполиткорректным. Такой вот мультикультурализм...

Несомненную связь с теорией "воображаемых сообществ" имеет работа историка Алексея Миллера "Украинский вопрос" в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.)" - возможно, лучшее, что написано о становлении новой украинской национальной идентичности. По крайней мере, из доступных книг на русском, украинском и английском языках. Тот факт, что автор никак не связан с Украиной и ни эмоционально, ни политически не ангажирован в украинской проблематике (позиция "постороннего историка"), для исследования сослужил немалую пользу - украинские работы о XIX веке, как правило, тенденциозны, предвзяты, насыщены обидами на политику имперского центра, что в концептуальном плане не дает возможности выйти за пределы заранее известных результатов и лишь разнообразит известную схему развития украинского самосознания новыми подробностями и частными деталями. Российские работы на ту же тему, как правило, пронизаны конспирологическими сюжетами об "австро-польской интриге", манихейским отношением к украинской культуре, недовольством по поводу "отделения" и прочими традиционными сугубо российскими претензиями к Украине (апофеоз исторического идиотизма - книга Николая Ульянова "Происхождение украинского сепаратизма" (1966); комментировать сборник дореволюционных украинофобских фрагментов "Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола" еще менее интересно). Большинство украинских, российских и польских историков, пишущих на данную тему, ощущают себя не пассивными наблюдателями, а участниками идеологического сражения. Их ангажированность заключается в том, что применительно к XIX веку и украинская, и "большая русская" нации трактуются как уже консолидированные сообщества, тогда как именно в этот период идет самое активное нациостроительство.

Наиболее распространенные в великорусской, польской и украинской националистической среде взгляды на Украину (как на часть "единой ("триединой") и неделимой России", как на "восточные окраины" "Польши от моря до моря" или как на совершенно самостоятельную страну и самодостаточный народ, не имеющий прямого отношения к России и Польше, но постоянно терпящий от них всевозможные утеснения) - это для отстраненного взгляда историка не повод для бесполезных околополитических и этноцентристских утомительных споров, а взаимное наложение или даже конфликт "идеальных Отечеств". (Сам Миллер определяет образ "идеального Отечества" как сложную идеологическую конструкцию, возникающую в процессе моделирования нации и описывающую, часто в утопическом ключе, социально-политические отношения, которые должны сделать Родину счастливой, а также определяющую "правильные" и "справедливые" параметры этого Отечества - территорию и население.)

Большинство украинских "национально-сознательных" деятелей и прошлого, и настоящего (литераторов, гуманитарных интеллектуалов, политических активистов) апеллируют, как правило, к примордиалистскому пониманию украинской нации как вечной субстанции (отсюда тезис о существовании Украины и праукраинцев чуть ли не в современном виде и тысячу, и десять, и двадцать тысяч лет назад, отсюда также встречающиеся иногда экзотические представления именно об украинском происхождении Иисуса Христа и Богородицы и чисто украинская "вперт╗сть" в трактовке вопроса о "пятой графе" князя Владимира и Ярослава Мудрого). Вместе с тем, подобные деятели - активная часть национально просвещенной интеллигенции - сами фактически являются живым подтверждением конструктивистских теорий нации, поскольку их культурно-просветительские занятия (или по-современному PR - public relations) сводятся прежде всего к убеждению менее сознательных членов украинского общества в том, что последние являются (или должны стать) украинцами - носителями украинской культуры и языка. Именно люди с подобным багажом не без успеха пролоббировали вузовский курс по "научному национализму".

История, как известно, полна "несостоявшимися" нациями. Объективные этнографические особенности этнической группы, язык, культура, даже присущие этносу характерные стереотипы поведения - это всего лишь предпосылки для образования нации - в результате может ничего и не получиться. Например, в истории России существовали и существуют до сих пор объективные этнологические предпосылки для образования, как минимум, трех народов: северовеликорусов, южновеликорусов и сибиряков. Однако такого раскола не произошло. А украинцы, наиболее близкие в этнографическом плане с южновеликорусами, реализовались именно как самостоятельная нация. Само существование любого народа в качестве обособленной от других общности - это, как правило, результат целой цепи немотивированных случайностей.

Алексей Миллер основывается именно на подобном, модернистском, понимании этноса - как "воображаемого сообщества", поэтому в своей работе он рассматривает вторую половину позапрошлого века, эпохи Александра II и Александра III, - наиболее важный для формирования новой украинской идентичности период.

Тогда существовали два диаметрально противоположных понимания украинского этнокультурного начала: "малороссийство", как локальная форма проявления "общерусской" идентичности, и "украинство" - собственно националистическая трактовка украинского этнокультурного феномена как самодостаточного и не зависящего напрямую от великорусского, белорусского и польского. История русско-украинских отношений в XIX веке может быть рассказана двумя различными способами: в одном случае нация, подобно пробивающейся сквозь асфальт траве, неизбежно преодолевает все препятствия, созданные империей. В другом случае речь идет о том, как, благодаря крайне несчастливому стечению обстоятельств, польская, австрийская или немецкая интриги, используя в качестве сознательного или неосознанного орудия немногочисленную и чуждую народным интересам группу украинских националистов, раскололи единое тело "общерусской" нации. По мнению Миллера, именно призма соперничества проектов наций - "большой русской" и украинской - наиболее адекватна для описания внутренней политики Российской империи в XIX веке, для понимания логики развития исторических событий и поведения их участников.

Кем были бы украинцы, если бы победила "общерусская" идентичность, сейчас тоже понятно - по такой модели развивались кубанские черноморские казаки. Будучи прямыми потомками запорожских казаков, они в более или менее достаточной степени сохранили украинскую традиционную обрядовую и материальную культуру, стереотипы поведения, национальную кухню, фольклор, отчасти даже язык, но, вместе с тем, по сию пору являются в России наиболее последовательными сторонниками русской идеи (и на культурно-идеологическом, и на политическом уровнях), великорусской идентичности, российской государственности. Не случайно даже современная этнология один из великорусских субэтносов называет "украинским". То есть, в XIX веке речь фактически шла о борьбе между статусом украинцев как этноса или малороссов как субэтноса "большой русской" нации.

Среди причин, помешавших полновесной реализации в XIX веке подобного "общерусского" ассимиляторского по отношению к украинцам процесса, следует выделить неумелую политику Петербурга, прямую некомпетентность чиновников в межэтнических вопросах, появление суперхаризматической фигуры Тараса Шевченко - автора целостного национального мифа, а также недостаточный радикализм русификационных мер. Отсюда радикальный вывод Алексея Миллера о том, что история соперничества "общерусского" и украинского проектов национального строительства - это не столько путь успеха украинского национального движения, сколько цепь неудач русских ассимиляторских усилий (по ироническому замечанию автора, вся история России может быть рассказана как история плохого управления и его последствий). Фактически, властью была выбрана именно британская, а не французская модель "коренизации": первая предоставляла "нецентральным" нациям комплекс определенных культурных гарантий - вплоть до обучения в начальной школе на родном языке, вторая же напротив - предполагала тотальный запрет региональных языков и культур.

Украинские историки, а чаще публицисты и журналисты, пишущие о русификационных мерах на Украине в XIX веке, нередко ссылаются на "демократические традиции" этнической толерантности в "просвещенной Европе" (правда, имеется в виду, как правило, проводившаяся Габсбургами политика "австро-славизма"; ситуации в Российской империи, Великобритании и Франции прямо противоположны, т.к. объектами воздействия национальной политики в последних являлись более менее родственные в этническом и цивилизационном отношении этносы, тогда как в Австро-Венгрии это были совершенно разнородные славяне, венгры и австрийцы). Алексей Миллер, вслед за немецким историком Андреасом Каппелером, убедительно доказывает, что антиукраинская политика Петербурга, несмотря на всю ее неэтичность и контрпродуктивность, в целом, ни в какое сравнение не идет с политикой Лондона по отношению к ирландцам и шотландцам, Мадрида - к испанским баскам, а тем более - с политикой Парижа по отношению к нефранкофонным жителям Франции (по официальной статистике, в 1863 году одна четверть населения континентальной части последней не знала французского языка!). Общий вектор строительства официальным Петербургом "единой русской нации" в отношении украинцев напоминал "английскую" модель, тогда как Валуевский циркуляр 1863 года и Эмский указ Александра II 1876 года, жестокие и бессмысленные (с точки зрения поставленной задачи), воспроизводили именно "французскую" модель "коренизации".

Украинские историки постоянно используют в полемике аргумент о жестокости репрессий официальной власти против членов Кирилло-мефодиевского братства и участников украинофильского движения после Валуевского циркуляра 1863 года. Никоим образом не оправдывая подобной политики, Миллер обозначает общий контекст внутренней политики того времени. Так, в 1865 году в Омске полиция раскрыла общество сибирских сепаратистов, выступавших за создание самостоятельного государства на пространстве от Урала до Тихого океана и, в сущности, мало чем отличавшихся от украинофильских организаций. Активисты движения были приговорены к срокам от десяти до пятнадцати лет каторги или крепости - совершенно немыслимое наказание для кирилло-мефодиевских "братчиков" или для "громадовцев" и "народовцев" в последующие десятилетия (по отношению к последним, как правило, ограничивались высылкой, ссылкой, краткосрочными арестами; жестоко репрессированному - сосланному в солдаты - Шевченко вменялась в вину не столько его украинофильская деятельность, сколько оскорбление членов царской фамилии). Вообще же, в отличие от XX века, масштаб и качество репрессий против украинского движения в XIX веке, по мнению Миллера, дает "немного оснований для использования мартирологических мотивов при описании русско-украинских отношений".

Вопреки распространенному стереотипу, официальная власть отнюдь не была единой в проведении антиукраинских репрессий. Так, например, длительное время ни Св.Синод, ни III отделение, ни Министерство народного просвещения не имели сколько-нибудь ясного представления о возможности допущения в начальную школу украинских учебников, министр народного просвещения Головин всячески противодействовал появлению циркуляра министра внутренних дел Валуева и поддерживал дело просвещения на "малорусском наречии". Высокопоставленный чиновник, флигель-адъютант императора, полковник барон Корф к делу русификации украинцев предлагал подходить "творчески": не запрещать украинские книги, а наводнить "малороссийские губернии" значительно более дешевыми книгами на "общерусском языке" (именно эта идея была реализована на Украине в конце 1990-х годов), не запрещать украинофильское движение, а усилить миграцию рабочей силы на украинские земли из Центра России. Главным механизмом русификации, по его мнению, должна стать железная дорога: "В настоящее время малороссийский народ видит связь с Россиею в царях, сродство в религии, но связь и сродство сделаются еще сильнее, еще неразрывнее... Путь к этому - железная дорога... Не одни товары движутся по этой дороге, а книги, мысли, обычаи, взгляды... Капиталы, мысли, взгляды, обычаи великороссийские и малороссийские перемешаются, и эти два народа, и без того так близко стоящие один от другого, сперва сроднятся, а потом и сольются. Пускай тогда украйнофилы проповедуют народу, хотя бы и в кипучих стихах Шевченки, об Украйне и борьбе ее за независимость, и о славной Гетманщине".

Хороший момент в исследовании - попытка разобраться с этнотерминологией - всеми топонимами и этнонимами. А ведь именно этот вопрос - один из самых острых, вызывающих самые большие дискуссии и недоразумения. Конфликт "идеальных Отечеств" - официального проекта "общерусской нации" и украинского националистического - фактически привел и к терминологической войне. К сожалению, далеко не все понимают, что "Русь", "Россия", "Украина", "Южная Русь", "Малая Россия" и т.д., а также "русский", "украинский", "малорусский" - в разное время наполнялись совершенно различным смыслом и имели разные политические и идеологические оттенки. Так, в XIX веке в контексте официальной идеологии "русское" понималось как "восточнославянское", под "русскими" понимались не только великороссы, но также белорусы и украинцы, иногда и червоннорусы (власть строго блюла, чтобы "русское" не трактовалось исключительно как "великорусское"; при Советской власти этноним был "приватизирован" одним из народов, в связи с чем теперь из-за недопонимания возникают конфликтные вопросы - то ли о "городе русских моряков", то ли о "матери городов русских"; его предвзятое толкование дает различного рода ангажированным силам поле для политических спекуляций вокруг славянского исторического наследства). По этой же причине само слово "Украина" (в современном понимании) и производные от него во второй половине XIX века воспринималось властью исключительно как крамольное, подрывающее основы империи. (Официально "Украиной" именовалась только часть Слобожанщины - Украино-Слободская губерния.)

Рассматриваемая работа построена на известных и совсем неизвестных материалах, в том числе - из архивов Москвы и Санкт-Петербурга - инструкциях, докладных записках, переписке, которые практически недоступны для украинских исследователей. Да и мало у кого из пишущих об истории становления украинского самосознания в XIX веке возникает желание копаться в хитросплетениях административных ходов, в играх петербургской бюрократии 130-летней давности.

Исследование "постороннего историка" Алексея Миллера может быть весьма полезным не только для ученых-историков, но и для широкого круга заинтересованных и предвзятых читателей. Адептам современного украинского национализма книга покажет, что Российская империя вовсе не была исчадием ада и ее отношение к украинской проблематике значительно трансформировалось во времени. Русских же националистов работа лишает комфортного стереотипа о конспирологическом происхождении украинской идентичности - о ее "ненатуральности" и "выдуманности" польскими, австрийскими и германскими врагами империи.

Киевское издательство "Смолоскип" ("Факел"), известное изданием книг филологической и общественно-политической направленности, мемуаров украинцев США и Канады, легендарным пятитомником Мыколы Хвылевого, а также интересом к творчеству молодых украиноязычных поэтов и прозаиков, недавно осчастливило украинских гуманитариев, политиков и политологов выходом объемной (872 крупноформатные страницы!) антологии "Нац╗онал╗зм". Издание осуществлено в рамках основанной полтора года назад тематической серии "Пол╗тичн╗ ╗деолог╗©", в которой в 1998 году уже вышла 600-страничная антология мировой консервативной мысли.

Изданная антология чрезвычайно важна для украинских интеллектуалов по нескольким причинам, главная из которых в том, что в современной Украине, где у значительной части населения размыта национальная и даже этническая идентичность, последние десять лет активно продолжается процесс "национализации" - формирования современной украинской политической нации, и любые рефлексии на сей счет (научные, политические, метафизические) имеют огромное влияние на сам процесс нациостроительства. Субъекты процесса украинского нациогенеза (прежде всего национальная политическая и культурная элита) находятся как бы внутри всего идеологического массива, поэтому теории типа андерсоновской способны создать новый "угол зрения" и оказать отрезвляющее, "остраняющее" воздействие. Хотя бы по той причине, что Андерсен рассматривает нации прежде всего как социальные сообщества, консолидированные не столько на объективной основе - этнического происхождения или культуры и языка, сколько на основе субъективной тождественности сообщества национальному мифу, созданному элитой, а это из украинских "нациостроителей" далеко не всем по вкусу.

"Конструктивистский" подход к пониманию природы нации исходит из представления о ней как о потенции, а не как об априорной данности, откуда проистекает и возможность альтернативного развития - тех или иных наций могло и не быть вовсе, но они появились. Или наоборот - предпосылки к формированию или обособлению некоторых национальных сообществ существовали, но так и не реализовались. Например, немцы, австрийцы и немецкоязычные швейцарцы считают себя самостоятельными народами. Если бы история сложилась иначе, великорусы, украинцы и белорусы могли бы стать тремя субэтносами единого народа, но этого также не произошло. Напротив, при определенных условиях современные великорусы могли быть не одним единым народом, а, как минимум, тремя (северовеликоруссы, южновеликоруссы и казаки, сибиряки), украинцы - двумя (восточные украинцы и галичане). Но великорусы являются одним народом благодаря наличию мощнейшего консолидирующего фактора - российского государства. Украинцы составляют все-таки один народ благодаря активной деятельности украинской интеллигенции на рубеже XIX-XX веков по "собиранию нации" - пропаганде концепции "Соборной Украины" (одним из главных "архитекторов" этого процесса был историк и первый президент Украины Михаил Грушевский). В середине XX века единство украинцев отчасти упрочилось благодаря объединению большинства украинских земель в пределах одного государства (что бы по этому поводу ни думали, но именно Сталин и его режим могут считаться главными собирателями Украины и организаторами депортации поляков из Галичины и Волыни после 1939 года).

Едва ли уместно определять национализм как политическую идеологию, как то делают авторы издания. Несомненно, это мобилизующая программа, обладающая в своих "пиковых" проявлениях признаками идеологии, но не стоило бы ставить национализм в один ряд с политическими идеологиями в узком смысле - консерватизмом, либерализмом, социал-демократией, консервативной революцией. Национализм может быть и либеральным, и консервативным, и консервативно-революционным - образцы всех этих разновидностей представлены в киевской антологии. Национализм (как и геополитика, кстати) - это не концептуальное направление политической идеологии, а предметно-тематическая сфера.

Помещенные в книгу тексты делятся на две группы: с одной стороны, это манифесты национализма (Гердер, Фихте, Маццини, Михновский, Донцов), с другой - научные рефлексии по поводу национализма и этничности современных исследователей (Смит, Гелнер, Эриксен, Армстронг, Валицкий, Шпорлюк); всего - 47 авторов. Позитивный момент антологии - неплохой подбор украинских теоретиков и исследователей национализма (их десять), начиная с Мыколы Михновского - именно с манифеста "Самост╗йна Укра©на" (1900) этого харьковского адвоката и стартует украинский радикальный национализм XX века.

Если тексты Михаила Грушевского, Дмитрия Донцова и Ивана Франко в достаточной мере известны украинским читателям, то Юлиана Бачинского, Юлиана Вассиана, Василия Рудко - намного меньше. Представляет интерес и большая работа о Донцове Михаила Сосновского.

Составители антологии, киевские политолог Олег Проценко и философ Василий Лисовой, очень удачно подошли к компоновке материала, разместив все тексты по шести разделам: "Интеллектуальные истоки национализма", "Что такое национализм?", "Этничность и национализм", "Нация как концепт и ценность", "Типология национализма", "Перспективы национализма".

В антологии "Нац╗онал╗зм" (как, впрочем, и в предыдущем "Консерватизме") совсем нет русских мыслителей. То ли, по мнению составителей, их творчество явно "не тянет" и блекнет в общемировом контексте, то ли это проявление идеологической установки (кстати, вполне этнонационалистической - если такое предположение верно), то ли составители считают, что тексты их произведений общедоступны. Но это - концептуальная ошибка.

И в этой связи стоит упомянуть об изданном "Домом интеллектуальной книги" сборнике статей "Национализм. Полемика 1909-1917", в котором воспроизведены материалы полемики 1909 года, преимущественно газетно-публицистической, завязавшейся после выхода сборника "Вехи" (Мускатблит, Голубев, Жаботинский, Струве, Милюков, Минский и др.), и полемика в журнале "Русская Мысль", ведомая именно философами и в период Первой мировой войны (Струве, Евгений Трубецкой, Устрялов, Бердяев, Муретов). В книге упомянуты, но, к сожалению, не представлены две другие дискуссии по национальному вопросу того же предреволюционного времени - по еврейскому (1909) и украинскому (1914-1917) (а технически сделать это было несложно из-за относительно небольшого корпуса соответствующих текстов).

Весьма широкий спектр представленных трактовок национализма интересен прежде всего с точки зрения культуры Серебряного века и "религиозно-философского ренессанса" - тут есть рефлексии мессианские, чувственно-эротические, софийные, эсхатологические, основанные на идее "русского Христа" и т.д. Но меньше всего этнологизма и этнографии - всего того, что Дмитрий Муретов определяет как "малый национализм", описывая его на примере украинского. "Малому", возводящему "ничтожные отличия в степень особого национального сознания", противополагается "великий национализм", определяемый через метафизику патриотизма, "национальный Эрос", Премудрость Божию, "божественно-космический аспект государства" и т.д. Может быть, современным дискуссиям о нации, национализме, национальной идентичности, не хватает именно подобного расширения мысленных горизонтов?