Что-то в последнее время многие литераторы ищут нечистого. И если в начале года "Критические реализмы" стихийно сложились в серию размышлений о религиозных мотивах в текущих публикациях, то к концу года обнаружился повышенный интерес к силам зла.

Сначала - Дмитрий Волчек с совершенно сатанинской книжкой "93!"... В предыдущем реализме я писал про роман Артуро Переса-Реверте "Клуб Дюма, или Тень Ришелье", где меня тронули следующие размышления: Что касается дьявола, то это сердечная боль Господа Бога, и только Его; ярость тирана, угодившего в собственные сети. История, рассказанная с позиции победителей". У Леонида Костюкова встречаем иной подход, иную версию строения теневой стороны мира: "Если хочешь знать, нет вообще никакого дяди дьявола. Дьявол - это образ мыслей, действий и организационных ходов. Вроде операционной системы. Это просто голая оптимальность".

Уже самая первая фраза "Великой страны" настраивает на весьма боевой лад.

"В конце девяносто седьмого Давид Гуренко сумел слегка подзаработать. Партнеры по бизнесу посоветовали ему немного расслабиться на Багамских островах. Там он сделал пластическую операцию на бровях и носу, а потом, поддавшись глупой рекламе, и переменил пол - на время, ради острых ощущений. После операции и адаптационного периода Дейла - так ее теперь звали, - выворачивала на хайвей, засмотрелась на собственную аккуратную американскую грудь и вмазалась в рекламный щит. Новоиспеченная вумен прошила головой пятиметровый стакан с кока-колой и, как вы уже догадываетесь, потеряла память".

После этого кажется: нас ожидает крутой боевик с навороченной фабулой, в котором каждая страница будет включать несколько неожиданных сюжетных поворотов. Ничего этого не случится.

Выдав энергетический протуберанец в стиле рекламной аннотации, Костюков переключает стилистический регистр. И хотя "новоиспеченную вумен" вербует ФБР и на пути ее встречается масса экзотического (и не очень) народа, отчетливо понимаешь: главное здесь вовсе не сюжет. Точнее, совершенно даже не он.

И уж если аттракцион с переменой пола оказывается в "Великой стране" никак не отыгран, чего ждать от прочих несбывшихся фабульных возможностей! Костюкову куда важнее бегло, но высказаться по разным волнующим его философским и бытовым вопросам.

Так что читателю нужно быстро, по ходу движения текста, перестроить свои ощущения, иначе неминуемы разочарование и сожаления о потраченном времени.

Хотя иначе и быть не могло. На это уже эпиграф из Ивана Жданова настраивать должен: "Попробуй мне сказать, что я фантом, и чья-то часть, болящая при этом...". Жданов - один из самых темных и трудно поддающихся расшифровке современных поэтов; Жданов - знак определенной эстетики, от которой, вообще-то, честно говоря, трудно ждать определенности.

Сама тема обязывает. Кажется, невозможно нашему человеку написать об Америке складный и динамичный беллетристический текст, традиция не позволяет. Разница между двумя цивилизациями столь вопиюща, что любой, даже самый увлеченный сюжетностями, автор норовит превратиться в условного Всеволода Овчинникова или Фарида Сейфуль-Мулюкова (кто-нибудь, кстати, знает, где он сейчас?) и выдать социокультурный экспресс-анализ.

" - Извини, Мэгги, но вы, русские, считаете нас, американцев, такими идиотами, что просто смешно.

- А вы не идиоты?

- Мы идиоты, но не такие".

На этом, кстати, Василий Аксенов (чьи американские тексты весьма напоминает нынешний текст Леонида Костюкова) погорел. Не выдержала муза одного из лучших романистов наших искушения либеральной демократией. И после отъезда писателя в Новый Свет в сундучке его перестало стучать чувство ритма. И даже "Остров Крым", будем честными, напоминает котелок разваренной, студенистой массы.

Поразительная перемена, особенно если учесть незаурядные способности Василия Павловича к придумыванию заковыристых историй. Так в детстве моем одной из самых любимых приключенческих книжек была дилогия "Мой дедушка - памятник" и "Сундучок, в котором что-то стучит", от головокружительных сюжетов в которых ну просто дух захватывало...

Вот и выходит, что жанровой литературе, оказывается, полезен русский холод. Потому что всякие там свободы да соблазны капиталистического мира мгновенно тянут в эссеистику да публицистику, в "Круглые сутки нон-стоп". "В поисках грустного бэби". Так и фильм "Брат-2" проигрывает собственному приквелу, превращаясь в разболтанную, разобранную на череду эстрадных номеров агитку.

Леонид Костюков, конечно, подстраховывается: подзаголовок его прозы - "метафизические хроники" - дает некоторый простор для жанрового маневра. Ага, раз "хроники", да еще и "метафизические", - добра не жди. Но народ у нас жанровые обозначения пропускает, сразу же ударяясь в динамику первых абзацев, а потом, когда, чуть позже, Костюков сбрасывает обороты, начинает скучать.

Тем более что избранная писателем форма принципиально чуждается сложных психологических мотивировок. Перед нами условное пространство, намеренно условные персонажи, которые странно встречаются, чтобы больше никогда уже не появиться, и которые рассказывают вставные истории на манер бунюэлевского "Скромного обаяния буржуазии". Помните, как любой случайный солдат в кафе мог продолжить течение этого великого фильма своей случайной рассказкой?

Так и здесь. Имя Василия Аксенова приходит на ум не случайно. Более того, оно тянет за собой целую плеяду условно-риторических произведений, типа "Ловли Форели в Америке" Ричарда Бротигана (недавний русский перевод опубликован в журнале "Урал", 2001, #6) или бесконечно одухотворенных притч Ричарда Баха, таких возвышенных - и таких безвольных... А еще тексты такого рода (Уильяма Берроуза или Жоржа Батая какого-нибудь), только с сексуально-патологическим уклоном любит печатать "Митин журнал".

Психология здесь уступает место сюрреалистическим преобразования, и на фоне всеобщих пертурбаций перемена пола оказывается такой малой малостью, что вполне может пройти незамеченной.

Кажется, "Великая страна" именно об этом - о перемене участи, которая затрагивает целые миры и народы. Чего уж тут об отдельном и маленьком человеке говорить... Просто, видимо, был в жизни Леонида Костюкова опыт столкновения с американской реальностью, и для того чтобы впечатления свои как-то упорядочить, он и сочинил "метафизические хроники".

Избрав для этого форму притчи. Которую каждый имеет возможность прочитать по-своему, сугубо индивидуально. Именно эта многовариантность прочтения, по всей видимости, и была для Леонида Костюкова важной и дорогой. Понятно, что изменение половой принадлежности бывшего советского человека оказывается точной метафорой превращений, случающихся при смене места жительства.

Однако куда важнее возможность для самого автора, конкретного Леонида Костюкова, построить свою собственную великую страну, где-то в промежутке между островом Крымом и Земблой, той самой Америкой, в которой лихорадочный Шатов болел и в которую Данила Багров за правдой ходил. И если Хабибуллин в России сажает редиску, то Смит здесь варит пунш, "напоминающий жидкий философский камень".

А мы, читатели, призваны присутствовать при сотворении еще одной сверхдержавы, сколь великой, столь и умозрительной.

Метафизические хроники, как и было сказано. Потому что "если попросить человека обустроить собственный рай, а назавтра - собственный ад, то самый хитрожопый федеральный агент не найдет там десяти отличий. А теперь рассуди, что может ожидать нас там, как не этот слипшийся адорай, который ты заслужил каждым дюймом своего засранного тела, плавно переходящего в душу".

Так может быть, Дьявол - это и есть Бог, сделавший себе операцию по перемене пола?!