Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / < Вы здесь
"Другие" - это мы сами
Венецианские тетради. Иосиф Бродский и другие / Quaderni veneziani. Joseph Brodsky & others. Составитель Е. Марголис. М.: ОГИ, 2002. - 256 стр. - Тираж не указан. - ISBN 5-94282-031-7

Дата публикации:  9 Января 2002

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Екатерина Марголис, замыслу и художественному вкусу которой мы обязаны этой книгой, рассказывает Ревекке Фрумкиной о том, как книга возникла. По замыслу составителя, "другие" - это поэты, прямо или косвенно упомянутые Бродским в его "венецианском" эссе "Набережная неисцелимых" и в стихах о Венеции. Но "другие" - это еще и мы сами. По крайней мере, те из нас, для кого стихи и проза Бродского откликаются тем невыразимым, для чего мы находим слова в его поэзии; тем несообщаемым, что связано с его ранним уходом и горькой мудростью, которую он оставил нам в наследство.


Ревекка Фрумкина: Расскажите, как явился замысел собрать книгу именно вокруг Венеции Бродского. Вы шли, условно говоря, "от Венеции" или "от Бродского"? Вы много рисовали Венецию - как это случилось?

Екатерина Марголис: Прежде всего, надо было бы сказать "к Бродскому и к Венеции", но никак не "от". Бродский стал моим поэтом, когда мне было четырнадцать. Поэтому его Нобелевская премия, например, воспринималась уже как событие, и для меня - сугубо личное.

В Венецию в первый раз я попала скорее случайно. Сейчас занятно вспоминать, как, получив возможность поехать в Италию, я решила, что в Венецию я уж точно не поеду. Такой глупый юношеский снобизм: раз все туда хотят попасть, то мне там делать нечего. Такое общее место на карте.

Р.Ф.: Мне это знакомо - из-за такого отвращения к "общим местам" кое-что я так и не повидала.

Е.М.: Более того, перед первой моей поездкой один мой друг дал мне (в распечатке), кажется, еще не опубликованный перевод эссе Бродского "Набережная неисцелимых", только что сделанный Григорием Дашевским. И я намеренно оставила его дома непрочитанным... В Италии я жила у знакомых в Падуе, откуда до Венеции полчаса на электричке. И я поехала.

Следующие пять дней в Падуе я только ночевала, а жила - в самом полном смысле слова - в Венеции и Венецией. И рисовать снова (после большого перерыва) стала именно там.

Р.Ф.: В какой технике Вы там рисовали?

Е.М.: Пером или капиллярной ручкой (это как бы предельно тонкий фломастер) на тонированной бумаге, такой шершавой, зернистой. А во второй мой приезд, в 1994 году, когда я уже прочитала "Fondament-у", случилась очень значимая для меня встреча. Как это ни странно, я познакомилась с этим человеком на улице - я рисовала, а он наблюдал за мной и сделал какое-то очень точное замечание по поводу того, что в этот момент возникало на листе. Мы разговорились. Ему было сорок пять, он был коренной житель Венеции, и я подумала - скорее всего, преподает в университете Ca' Foscari. Однако у него были натруженные руки. Он упомянул, что в молодости был гондольером, - я решила, что это так, шалости. На мой вопрос, чем он занят сейчас, он ответил, что теперь он - просто рыбак.

И вот вместе с Франческо мы стали искать Fondamenta, то есть ту часть набережной, куда выходила эта самая лечебница для неисцелимых... Оказалось, что такой набережной нет...

Р.Ф.: В том смысле, что нет таблички с подобным названием?

Е.М.: Ну да. А вообще, если бы не Франческо, я бы не увидела подлинной Венеции. Сам он жил на острове Бурано и говорил почти что на диалекте - я тогда еще не выучила толком итальянский и не поняла этого сразу. О Бродском он слышал, что есть один русский поэт, который часто в Венецию приезжает. И это его не удивило - ведь за свои сорок пять лет он никуда из Венеции не выезжал, потому что, по его словам, именно в Венеции было все, что ему нужно в этом мире. Франческо то и дело походя бросал фразы, которые убеждали, что так оно и есть: "Вот здесь, помнится, Висконти снимал свою "Смерть в Венеции", у него был ограничен бюджет, и потому он набирал массовку из местного оркестра - так контрабасисту, отцу Франческо, пришлось появиться в кадре в качестве портье и взять у героя пальто... А вот когда хоронили Стравинского, гондола с его гробом плыла под этим мостом, на котором мы сейчас стоим, в сторону Сан-Микеле".

Потом, спустя год, я увидела фильм Якович "Прогулки с Бродским": в одном из эпизодов Бродский стоит на том самом мосту возле больницы Сан Джованни е Паоло и говорит: "Вот перед вами тот канал, куда Стравинский поканал"...

Так все начало отражаться и рифмоваться. Венеция действительно оказалась "общим местом", но в другом смысле: это точка встречи.

Я повела Франческо в книжный магазин, и мы купили там перевод "Набережной неисцелимых" на итальянский (он сделан Gilberto Forti с наиболее полного английского текста - и вот теперь Григорий Дашевский впервые перевел этот окончательный и самый полный вариант эссе на русский).

Я так хотела, чтобы мой итальянский знакомец проникся духом этого текста, что спросила: "Вот, например, что такое время - Бродский об этом замечательно пишет, да?". - "Ну как, - ответил он, - время - это вода, для венецианца это очевидно"...

Р.Ф.: Тогда все и завязалось - "так робок первый интерес"?..

Е.М.: Думаю, да. Позже я cо своей годовалой дочкой оказалась в Австралии, у меня была стипендия в Мельбурнском университете для написания диссертации по языкам аборигенов. Я там так тосковала, что все выходила к океану и думала, что эти волны катятся ко мне от тех самых замшелых венецианских ступеней, а потом обратно... Это как-то утешало. Наконец, в Канберре я познакомилась с Анной Вежбицкой - великой лингвисткой. Моей любимой. Я об этом давно мечтала (вы ведь давно дружны, да?) и с ее старшей дочерью Марысей (которую вы тоже знаете). Марыся писала диссертацию на тему двуязычного опыта разных писателей, которая условно называлась "Lost in translation" (это название книги замечательной польской американской писательницы Эвы Хоффман, где она рассказывает о собственном опыте вынужденного вживания в новый язык, об осознании себя на новом языке после эмиграции).

Как-то зашла речь о Венеции, о Бродском, и тут Марыся притащила вырезку из New York Review of Books со стихами Уолкотта памяти Бродского (это "Итальянские эклоги"). Рисунки мои Марыся видела, и, собственно, идея объединить рисунки с текстами Бродского и о Бродском возникла у нее. Я эти рисунки вовсе не считала "иллюстрациями к...", а Марыся их увидела сразу как часть будущей книги. Для меня это было как обретение нового дыхания.

Р.Ф.: Вам надо было возвращаться в Мельбурн?

Е.М.: Да, и там я с помощью цветного ксерокса стала собирать что-то вроде книги - я хотела, чтобы страницы были тонированными, цвета серо-зеленой венецианской воды. А то, что я делала, предназначалось как подарок маме на Рождество 1996 года. Получилась книга памяти Бродского - она так и существует в нашей семье в единственном экземпляре под названием "Венецианские тетради".

Р.Ф.: А вы тогда думали, что в один прекрасный день нечто подобное выйдет из типографии в виде настоящей книги с вашими иллюстрациями?

Е.М.: Да нет, конечно, - я сознавала себя студенткой, это было чем-то совершенно личным.

Р.Ф.: Наверное, это все равно что студенту мечтать создать академический словарь.

Е.М.: Выплеснулось что-то, чего нельзя было удержать, не выразив: в рисунках, быть может.

Р.Ф.: Такая наполненность стихами, городом - я это испытала, попав впервые в Париж, - тогда мало еще ездили, и я все мучалась тем, что с этими впечатлениями надо нечто сделать, чтобы их избыть... и вместе с тем, сохранить в себе. Кстати, почти на всех ваших рисунках есть изображение моста, лестницы и воды. Отчего именно мосты?

Е.М.: Мост - это такая емкая метафора - соединение, переход, отражение, связь...

Р.Ф.: Меня пленяет в ваших рисунках то, что передо мной пространство листа, куда я могу как бы войти, внутрь. Я решительно предпочитаю "миметическое" искусство: это не значит, что я "не принимаю", допустим, Павла Кузнецова - туда ведь тоже можно войти - например, во сне... Мне необходимо пространство воображения и сопереживания - это я и имею в виду, говоря, что я хочу подняться вместе с вами по этим скользким ступеням.

Е.М.: Там город все сам подсказывает - хрупкость рисунка, ветхость, тонкая, как бы полуистлевшая бумага. Вода в акварели, описывающая саму себя...

Р.Ф.: Почему на двух языках дан Бродский и англоязычные поэты - это понятно, но с какой целью даны переводы Пастернака и Ахматовой на английский? Открывает книгу русский читатель и - ..?

Е.М.: Почему же именно и только русский? Книга не случайно имеет еще и английское заглавие Joseph Brodsky and others. Бродский, Милош и многие близкие ему в жизни и литературе люди жили в нескольких языках и культурах. Это и хотелось передать. Так что книга адресована не только русскому читателю, но всем, кто "испытывает тоску по мировой культуре". Ведь Бродский продолжается в двух языках. И в стихах, обращенных к дочери в сборнике "So forth" (по-русски книга названа "Пейзаж с наводнением"), он говорит о "these somewhat wooden lines in our common language" как о том, что от него останется для нее, когда его уже не будет.

***

В заключение - несколько слов уже не об авторском замысле, а о воплощении, как оно видится моему (Р.Ф.) пристрастному взгляду.

Есть книги, которые, превратившись в несомненный object d'art, утрачивают содержательность: их хочется не читать, а пристально рассматривать Таковы, например, издания русских сказок в оформлении Билибина. Я с детства привыкла наслаждаться этой вязью деталей. Помню, как, вернувшись в Москву из эвакуации, была счастлива, что любимые мои книжки уцелели, - тут-то и обнаружилось, что сами тексты я читаю впервые.

"Венецианские тетради", которые я нахожу образцовым и притом современным, не подражательным с точки зрения макета изданием, прежде всего хочется читать. Первый полный русский текст "Набережной неисцелимых" - щедрый подарок, сделанный нам Г.Дашевским. Е.Марголис мы обязаны возможностью одновременно читать и английский оригинал: им открывается сборник. Везде на белых страницах - тексты на русском, на тонированных - на иных языках. В макете - ничего случайного, от цвета переплета до гарнитуры и буквиц. Все скупо, продуманно, гармонично. Комментарии выполнены тщательно и рассчитаны (что немаловажно) на широкого читателя, но при этом и искушенному любителю поэзии многие сведения будут кстати.

Венецианские зарисовки Е.Марголис (графика и акварель, воспроизведенные здесь в сепии) хороши как негромкий аккомпанемент. На мой вкус, общий дух книги точнее всего выражает пейзаж с узконосой лодкой, предваряющий стихи Мандельштама "Веницейской жизни мрачной и бесплодной...". Это рисунок необычного формата, длиной во всю полосу, но шириной в ее треть, как будто содержит в себе всю Венецию сразу, как мы привыкли ее себе воображать: канал столь узкий, что едва вмещает лодку; почти соприкасающиеся, ветшающие, но все же каменные, уходящие в небо стены; соединяющий их неправдоподобно короткий мост, как ветвь одного дерева, чудом вросшая в соседнее.

Можно спорить о проекте, о замысле "Венецианских тетрадей", но книга бесспорно удалась.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв ( )


Предыдущие публикации:
Сергей Костырко, Обозрение С.К. /08.01/
Чем был в русской литературе 2001 года предновогодние рейтинговые списки: лауреаты журнальных премий "Нового мира" и "Октября", лонг-лист премии Аполлона Григорьева, шорт-лист премии имени Юрия Казакова, лонг-лист Литературной премии Ивана Петровича Белкина (повесть года).
Ян Пробштейн, Соблазны перевода /03.01/
Интервью с переводчиком. Нельзя сводить перевод к лингвистике либо к толкованию смысла, подтекста - к герменевтике. Нужно воссоздавать, перевоссоздать игру, помня о сверхзадаче - передать движение поэтической мысли сквозь образ, энергетику и дух оригинала. А сохранить грамматику поэзии почти никогда не удается.
Андрей Немзер, Своим чередом /29.12/
Уходящий год был нормальным. Если вынести за скобки суету вокруг премий и тоскливые стенания об очередном "конце русской литературы", так даже и хорошим. Это не значит "беспроблемным" - не в раю живем. Радует активизация издательств, тогда как положение журналов становится все более сложным и зыбким.
Мария Спивак, "Жалко, что не я написала эти книги" /27.12/
Интервью с переводчиком. Понятие жанра в литературе условно. Хорошая литература обычно норовит вылезти за рамки жанра, она - богаче, масштабнее и не вмещается даже в собственное определение, поэтому не только поэма может стать романом, но и проза - поэзией, а поэзия - живописью. Адамс и Роулинг любимы мной не за то, что они фантасты, а за их талант.
Олег Проскурин, Завсегдатаям "Круга чтения" от их доброжелателя поклон /25.12/
Месяц назад я получил безумное предложение - возглавить "Круг чтения" в "Русском журнале". И я принял его практически немедленно. Может быть, в жизни каждого человека бывают такие моменты, когда нужно принимать именно безрассудные решения. Иногда они оказываются самыми правильными.
предыдущая в начало следующая
Екатерина Марголис
Екатерина
МАРГОЛИС
km@ogi.ru

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100