...Давно не бывало такого, чтобы я ночь напролет читал, а чтобы читал относительно объемный текст с монитора - такого просто никогда не случалось. Я и глагол этот - "скачивать" - терпеть не могу. С монитора можно прочитать статью, стишок, абзац-другой прозы - "снять пробу", чтобы решить, стоит ли добывать ее в бумажной версии, но чтоб роман, не отрываясь, проглотить - это со мной впервые.

Я о Гандлевском, о его романе "<НРЗБ>" в первом номере "Знамени". Родной журнал меня всю осень и начало зимы по большей части раздражал, поскольку уж очень наглядно подтверждал общераспространенное мнение о плачевной участи "толстяков", а тут вдруг нечаянная радость - Гандлевский и его очень даже разборчивое "<НРЗБ>".

Январь, надо сказать, вообще для литературы выдался скверный, похоронный: три хороших писателя один за другим ушли - Владимир Корнилов, Вадим Шефнер, Юрий Давыдов, и настроение, честно сказать, было ниже среднего. Да тут еще путинские комсомольцы - "Идущие вместе" - использовали литературу для своих сервильно-воспитательных целей: Пелевину их дурацкий фарс с обменом "вредных" книжек на "полезные" только очков прибавил, а вполне достойного, не из худших, советского писателя Бориса Васильева ни за что обидели. Не то чтобы совсем уж "ни за что" - за откровенную дидактику большинства его произведений, но как-то уж очень подло по отношению к старику это было сделано.

Роман Гандлевского, словом, как бальзам на душу пролился, хотя вещь, конечно, жестокая и ядовитая, в каком-то смысле даже "антилитературная". В том, собственно, смысле, что судьба среднеодаренного писателя (именно таков главный герой романа Лев Криворотов) всегда есть некий укор литературе, "литературности", ну, и Богу, конечно: зачем смутил скромным даром слабую душу?

Но вообще-то роман, несмотря на профессию главного и большинства других героев, вовсе не о литературе. Он о любви и о старости.

Точнее так: это яростная, страстная схватка главного героя (а может быть, и автора) с неумолимо надвигающейся старостью. А любовь в романе совершенно роскошно прописана. Я, признаться, в последнее время страницы "про любовь", когда они мне в прозе встречались, пролистывал, как в детстве "описания природы": непременно либо скука, либо гадость, либо психопатология. Казалось, что и язык этот утрачен, каким о любви можно писать в современной прозе, не впадая ни в цинизм, ни в сентиментальность. Но вот поди ж ты - у Гандлевского (хотя герой-повествователь ерник, циник и саморазрушитель) получилось написать о любви чисто, светло и глубоко. Понимаю, что эпитеты не из критико-аналитического инструментария, но уж какие пришли на ум. Надеюсь, что рецензенты вскорости с большим аппетитом примутся разбирать "<НРЗБ>" - им и карты в руки.

Еще диво дивное: монологический, в сущности, текст, да еще при малом количестве собственно событий оказался очень упругим и динамичным. Это истинно "сюжетная" проза, хотя автор обходится без множественных и причудливых перемещений физических тел героев в пространстве (как стали почему-то понимать сюжет многие литераторы, стремящиеся угодить широкой публике).

И - самое удивительное - при абсолютном господстве в романе иронического пафоса в конце концов переживаешь самый настоящий катарсис.

Это я особенно резко почувствовал, потому что первую половину января прилежно "начитывал", словно перед экзаменом, всякую западную прозу - ту, про которую вокруг говорили и говорят с великим пиететом, но до которой все руки не доходили. В частности, давнего уже "Профессора Криминале" Малькольма Бредбери прочитал, два романа Харуки Мураками и даже "Элементарные частицы" Мишеля Уэльбека (но вру - Уэльбека не дочитал, смертельно заскучав). Почти все - вроде бы достойного уровня, неглупая проза. Но каждый раз чудилось, что или на обложке, или среди выходных данных непременно значится успокаивающее душу западного потребителя: "Без холестерина".

Когда читаешь много такой литературы подряд, эта ее принципиальная "обезжиренность" даже начинает казаться нормой, но стоит после нее сразу прочитать натуральный, кровью писанный текст вроде романа Гандлевского, как моментально "чувствуешь разницу".

Так что литературный год, несмотря на похороны, начался все же удачно. Не только "Знамя" выпустило хороший первый номер, но и "Новый мир", и "Звезда". Прозу, кроме Гандлевского, я еще не освоил, но поэзия во всех открывающих год номерах просто отменная - в "Знамени" Фанайлова с Кибировым, в "Звезде" Кушнер с Кековой, в "Новом мире" - Лиснянская и еще Кушнер.

Что еще из приятных новостей? Неплохо распорядился своими премиями журнал "Знамя": особенно я порадовался за Леонида Зорина, которому вручили самый пухлый, насколько мне известно, конверт: "За утверждение либеральных ценностей". В этот раз формулировка премии идеально совпала с текстами, что далеко не всегда бывало. Во мне еще тлеет слабая надежда, что Зорину достанется какая-нибудь из "аполлоновских" премий, лучше бы главная. А вот присуждение знаменской премии Сенчину за его "Минус" меня не на шутку раздосадовало. Есть косвенные свидетельства, что журнальной премией дело не ограничится, и Сенчина потянут дальше, на премию имени Белкина. Во всяком случае, в предновогодней анкете "Времени МН" Сергей Иванович Чупринин (один из самых влиятельных членов жюри вышеозначенной премии) назвал Сенчина "литературным открытием года". Ну что ж, хозяин - барин, конечно, но Пушкин в гробу перевернется, если Сенчина увенчают. Я бы для этого даровитого юноши другую премию придумал - имени Максима Горького, а еще бы лучше - имени Скитальца, потому что Алексей Максимович был все-таки человек культуры, строитель, собиратель и защитник, а не просто талантливый босяк, как Скиталец. Но что с интеллигенции возьмешь? - хлебом не корми, а дай обласкать "самородка из низов", дай причаститься из его рук "правде жизни". Традиция. Ежели на такую "правду жизни", какую пишет Сенчин, есть спрос, отчего бы талантливому прозаику не расширить ее производство?

Ну и, наконец, несколько абзацев по "теме недели". Внимательный читатель заметил, должно быть, что о журналах я пишу практически в каждом выпуске "Голода" - защищаю их от торопливых "могильщиков", всячески пропагандирую, ссылаюсь, а иногда даже осмеливаюсь высказать вполне "стратегические" рекомендации (как не умереть совсем). Собственно, "сумму стратегии" я высказал когда-то еще на страницах "Знамени", вот здесь. Высказал, очень ясно понимая, что ничего этого сделано не будет, процесс падения тиражей продолжится, а журналы будут все больше и больше походить друг на друга. К сожалению, помимо объективных факторов, воздействующих на этот процесс, существуют и субъективные, бороться с которыми невозможно. Всякая редакция складывается как организм, и чтобы радикально поменять редакционную политику (хоть хозяйственную, хоть эстетическую), надо этот организм сначала зарезать. Во всяком случае, крепко поработать скальпелем, чтобы отсечь лишнее, отжившее, тормозящее. Я не знаю ни одного главного редактора, который бы на такое решился.

В прошедшем году многие крупные издательства обратили свой взгляд на современную русскую прозу, и это означает, что "толстые" журналы скоро совсем потеряют свою оперативно-издательскую роль: "Эксмо" или "Олма" легко перекупят у журналов самых популярных авторов, а на долю "толстяков" останется поэзия и всякого рода "неформатные" сочинения. Между тем редакции по-прежнему целеустремлены на крупную качественную прозу, да и читатель за долгое время господства этой установки настроился на нее. В том числе - профессиональный читатель, например, я или Андрей Немзер: просто по долгой-долгой инерции номер "толстяка" без хорошей прозы нам не люб и не мил, что, конечно же, неправильно.

Собственно "журнальное" в журнале, то, из-за чего он и имеет право на существование в виде периодического издания, - публицистика, полемика, критика, библиография - по привычке не ценится и в обзорах зачастую просто опускается. Но прежде читателей не ценят своей "второй пагинации" сами журналы.

Кстати, "вторая пагинация", выделившись в самостоятельное издание, как раз может даже сейчас рассчитывать на относительный (то есть не финансовый) успех. Пример тому - питерская "Новая русская книга", журнал, занявший пустовавшую после видоизменения "Литературного обозрения" нишу.

Вообще говоря, только такие журнальные проекты - заполняющие культурные пустоты - и можно сейчас затевать. Из бесчисленного множества журналов и журнальчиков, возникавших на протяжении 90-х годов, только такие и выжили, - например, "Новое литературное обозрение" или - из другой области - "Арион". А вот проекты откровенно "групповые" (от "Постскриптума" до "Вавилона") либо проваливались вовсе, либо журнал вырождался в редко выходящий альманах.

Журнальная форма хороша для двух противоположных целей: для литературной борьбы (и потому любая эпоха смены стилей порождает журналы во множестве) и для поддержания устоявшейся культурной традиции. Честно сказать, поводов для настоящей литературной борьбы я пока не наблюдаю, а что касается культурной традиции, то в ней случилось за недолгий срок несколько перерывов, и как-то не вполне ясно, откуда начинать отсчет.