Апология критики

Известность литературного критика - тем более его слава - много загадочней известности и славы писательской. Его непременный удел - "злоба дня", а вместе с "днем" уходит и "злоба", превращая критика в анахронизм. Это почти произошло с Дмитрием Ивановичем Писаревым, несмотря на усилия политической пропаганды послереволюционных лет - а может быть, как раз благодаря ей. Писарев стал скучной необходимостью школьной программы и продолжает оставаться ею по сей день. Не спасает даже некоторая пикантность ситуации, когда "живой" нигилист пишет о "придуманном" (в школах "проходят" только статью "Базаров"). Именно живым Писареву никак не удается стать - возможно, еще и оттого, что его биография всегда корректировалась по необходимости представить исторический персонаж пригодным для отведенной ему в истории роли.

И в самом деле: подходит ли к тому "силуэту", который хранит наша память, молодой человек, всю жизнь нежно любивший свою мать, чуть ли не ей в угоду "послушно" учившийся в гимназии, университете, окончивший к 18 годам уже три курса и писавший "добрые и "умные" статьи в "журнал для взрослых девиц"; юноша, который вдруг сходит с ума - в прямом смысле этого слова - от несчастной любви к своей кузине; проводит месяцы в сумасшедшем доме, выходит навеки "буйным", "непослушным", за пару лет успевает сочинить статьи, доходящие до призыва к физическому уничтожению царской семьи, попадает за них на четыре года в тюрьму, и наконец, выпущенный на волю, вновь омрачаясь по временам безумием, влюбляется уже в троюродную сестру, с которой едет к морю, где и тонет во время купания в возрасте 28 лет... - Знаком он вам? - И да и нет.

Это, пожалуй, какой-то герой Достоевского, а не "великий мыслитель" советской пропаганды, любимец четы Ульяновых в пору их ссылки в "Шушу". Верно, недаром весь ХХ век в России выходили лишь "избранные" его сочинения (за исключением "павленковского", 1909-1913 гг., полного, впрочем, лишь по названию). И только теперь - опять неожиданно и необъяснимо - на свет стали являться тома первого его действительно Полного собрания сочинений. Их вышло три - по 500 страниц каждый - и обещано еще девять. Да полно, возможно ли? Когда он успел? А между тем переписка его сохранилась лишь фрагментарно, часть дневников утеряна, почти нет того, чем можно расширить академическое издание. Это действительно его сочинения - все: и "добрые", и "злые". И в них он весь, со своим "послушанием" и "бунтом", кристальной ясностью слога и безумием мыслей. После "перелома" (т.е. любви к Р.А.Кореневой, помимо прочего, писательнице, известной под псевдонимом Р.А.Гарднер) Писарев ничего и не скрывал.

Новая "пикантность" состоит, кстати, в том, что он отрецензировал и Достоевского, причем как раз "Преступление и наказание". И занял сторону Раскольникова (как прежде - Базарова), с уточнением, что "старушек лущить" дело бесполезное: нужно брать выше. Но самое главное - то, на чем стояли и стоят все радикалы всех мастей и красок, что было "излюбленной мыслью" и Раскольникова: извечная неравность людей, существование "высших" и "низших", вообще рангов или каст, - эта мысль была принята Писаревым совершенно. Кажется, все его бунтарство и отразилось в ней, именно в том виде, как он сам ее сформулировал: "...Люди третьего разряда идут дальше, - писал он, причисляя себя, конечно, именно к этому, высшему "разряду", достигнутому им путем настоящих жертв, - они сознают свое несходство с массою и смело отделяются от нее поступками, привычками, всем образом жизни. Пойдет ли за ними общество, до этого им нет дела. Они полны собою, своею внутреннею жизнью и не стесняют ее в угоду принятым обычаям и церемониалам. Здесь личность достигает полного самовыражения, полной особенности и самостоятельности". Так что по сей день в умах "крайних" (и на их сайтах) Писарев актуален и жив как нельзя лучше. Все это, однако, не объясняет академических интересов к нему, дошедших до выпуска ПСС: дела необычайно сложного, забирающего издателей чуть не целиком в свои путы.

Издание, однако, выходит, и, открыв его почти на любом месте, обнаруживаешь то, о чем меньше всего говорили в связи с именем Писарева и о чем он сам как будто мало радел: обнаруживаешь его язык, стиль. Отвлекитесь от смысла, взгляните хоть на тот же абзац, что приведен выше. Равновесие фразы - и не одной, всех. Зенон, автор апорий о стреле и черепахе, гордился своим уменьем говорить не коротко и не длинно. Писарев вряд ли гордился, но умел, умел - наряду с лучшими мастерами слова в России. Безукоризненный звуковой ряд (у-э-а-и-а: и о-а-о-о-о, и э-о-у-о-ы-о-ы), с чередующейся йотацией, придающей фразе ритм и заостренность. Такими вещами занимался А.Е.Крученых через пятьдесят лет - и то намеренно, претенциозно. Здесь намеренья словно и вовсе не существует. "Обычаи" - частое слово, но в пару к нему поставленные "церемониалы" - удар кисти творца, захватывающий внимание помимо воли. И так всюду, везде, лист за листом.

Дед Писарева - в свое время известный литератор и историк; А.И.Писарев, переводчик и драматург, - дядя критика. Двоюродная сестра - писательница. Троюродная - Марко Вовчок, блестящая стилистка, причем как в русскоязычных, так и в украинских своих сочинениях. Кто же сам он, "разрушитель эстетики", столь виртуозно владевший ее инструментами, испещрявший тысячи страниц - хотел он того или нет - в угоду ей же, эстетике, - и все это среди отчаянья, безумия, наперекор запретам писать в Петропавловской крепости, все - в бесконечно мизерный срок, отпущенный ему судьбой?

Рассказывают анекдот из последних его лет в университете, то есть тотчас после "перелома" и клиники. Читал лекцию "реакционный" профессор. Писарев не был в аудитории, зато он был снаружи. Где-то нашел и придвинул к стене парту, улегся на нее и принялся обеими ногами бить в стену, сорвал лекцию. Его увели. И может быть, все его "разрушение эстетики" и сводилось к такому же школярству, в сущности - к пустяку. Однако один современный мыслитель, автор утонченных эссе о словесности, как-то заметил, что литература - "это искусство, которое может напророчить собственную немоту, выместить злобу на самой добродетели, возлюбить свою кончину и достойно проводить свои останки в последний путь". Это и сделал Писарев. Он безумствовал, "шалил", говорил "страшные слова". Но он действительно не заботился о том, "пойдет ли за ними общество". Его "вина" заключалась не в его мыслях, довольно обыкновенных. Она заключалась именно в "эстетике", в том, что он хотел "разрушить" ее вокруг, да забыл разрушить в себе. А в итоге вдруг стена рухнула. "Парадоксалист" Писарев свалил ее прямо по Достоевскому: красотой. И теперь, стоя у обломков, мы не знаем, как ее восстановить, бог весть, хватит ли на это новому веку сноровки, таланта и ума. Да виноват ли Писарев?

Не следует дразнить безумцев, особенно гениальных. Последних нужно читать и почитать. Можно учиться - словам, не превращая их в дела: ни в коем случае не превращая. А дразнить - вовсе не нужно.