Все изложенное ниже основано, конечно, на моем сугубо личном и субъективном восприятии; я испытываю ужас перед, например, неверным использованием филологической терминологии. Поэтому филологической терминологией я буду стараться пользоваться с максимумом оговорок или не пользоваться вообще, руководствуясь, в первую очередь, желанием создать не псевдонаучное изыскание, но некий текст, поясняющий мои собственные взгляды на предложенную мне проблему "критики как литературы". В какой-то мере, хочу я этого или нет, у меня получится подобие личного манифеста. Как любой манифест, он выражает исключительно убеждения собственного автора.

В повседневном видении понятия "литературы" и "критики" представляются мне взаимодополняющими, а вернее - состоящими в сложном симбиотическом единстве: "критика" "паразитирует" на литературе, в то время как "литература" существует самостоятельно и вполне может прожить без критики (высказывание спорное, если подразумевать под "литературой" не художественный текст - как, собственно, подразумеваю здесь я, - а литпроцесс; мне не хочется сейчас останавливаться на этой проблеме, равно как и на проблеме воздействия критики на литературу, так как обе проблемы не слишком тесно связаны с основной темой данного текста). В свете этого само словосочетание "критика как литература" вызывает желание немедленно составить некую "шкалу авторского присутствия", на одном полюсе которой находится собственно "критика", "критический текст", на другом же - "литература", "текст художественный". Таким образом, один конец шкалы будет символизировать собой текст как совершенно свободное изъявление воли автора, другой конец - текст, основанный и построенный на чужой литературной работе, подчиненный правилам критического анализа и структурированный в соответствии с прагматикой критического текста. На такой шкале можно попытаться расположить все разнообразие "текстов о текстах" - и, в первую очередь, разнородную эссеистику, то есть тексты, с одной стороны, тематически завязанные на чужом литературном произведении, но, с другой стороны, не преследующие цели полного и отстраненного анализа этого произведения с точек зрения тематики, приемов, контекста, традиции, манеры автора и прочих критериев, обычно рассматриваемых в критическом, аналитическом тексте.

При таком подходе немедленно становится ясно главное: четко определить положение того или иного "текста о тексте" на подобной шкале оказывается невозможно, - не столько, хочется надеяться, из-за несостоятельности подхода, сколько из-за явной смазанности характеристик каждого "текста о тексте" и из-за присутствия в любом из них элементов "литературного текста" и "критического текста". Если, например, рассматривать "тексты о текстах" с точки зрения присутствия в них авторской точки зрения, то даже в самом сухом и жестком критическом разборе неизбежно будет просматриваться подход, взгляды, опыт и пристрастия самого критика, - критический текст никогда не перестанет быть личным, авторским текстом; в то же время самый авторский текст, фактически - импровизация на заданную тему, как, скажем, тексты, публикуемые в рубрике "Чтение без разбору", будучи тематически плотнейше связанным с описываемым произведением, оказывается в некоторой мере подчиненным, зависимым, не полностью и не до конца "авторским" в волюнтаристском смысле этого слова. Другой пример: современный критический текст практически никогда не соответствует целиком и полностью предписываемой ему идеализированной академической структуре, не говоря уже об эссе, заведомо не призванном четко следовать структурным законам. На той же шкале один текст может стоять очень близко к полюсу "критики" по одному параметру - например, по структуре, тону, манере письма - и в то же время располагаться в непосредственной близости от полюса литературного - например, по принципу выбора субъекта и объекта рассуждения или по степени авторского "присутствия" в тексте. Таким образом, мы можем вполне смело говорить о том, что любой "текст о тексте", именуйся он "критическим анализом", "эссе", "размышлением на тему" или чем-нибудь подобным, всегда будет содержать в той или иной пропорции некоторые основные компоненты, и пропорция эта, как в хорошем коктейле, собственно, и будет характеризовать текст с той или иной точки зрения, делая его, скажем, более или менее информативным, более или менее узнаваемым и, как результат, более или менее интересным для определенного читателя.

Не претендуя на полноту списка, я выделяю для себя четыре основных компоненты такого коктейля, четыре параметра, по которым мне удобно характеризовать "текст о тексте"; это личное, эмоциональное присутствие автора текста, следование более или менее жесткой структуре текста, полнота информации об описываемом произведении и род этой информации. Помимо этих качеств текста, более или менее четко поддающихся разбору со стороны, для меня существуют некоторые дополнительные характеристики, о которых может, в принципе, судить только сам автор, - например, круг читателей, которому предназначен данный текст, желание подчеркнуть те или иные аспекты произведения, готовность или неготовность воспринимать собственный текст как "критическую статью", "рецензию", "эссе".

Когда я думаю о "критике как литературе", то есть о таком "тексте о тексте", который стремится к самостоятельному существованию в качестве "художественного текста", я, соответственно, представляю себе некоторую комбинацию трех означенных характеристик плюс определенный авторский подход.

Во-первых, такой текст должен быть по возможности авторским и личным, фактически - у него должен быть не один субъект - описываемое произведение, но и собственное восприятие этого произведения автором. При таком подходе автор "текста о тексте" должен ощущать себя читателем не менее (пожалуй, даже и более), чем аналитиком. В моем понимании, автор может использовать в качестве средств для передачи собственного восприятия собственный эмоциональный опыт - и это средство будет восприниматься им самим и его читателем как легитимное, допустимое к использованию наравне с приемами анализа литературного произведения.

Во-вторых, текст, подходящий, в моем понимании, под определение "критики как литературы", не обязан - а зачастую и не может - следовать жесткой структуре критической статьи. Он может иметь произвольную гибкую структуру, как у художественного текста или у эссе, может, например, заимствовать структуру рассматриваемого произведения и стилизоваться под него, может - другой пример - иметь совсем уж игровую форму: дневника, письма, личного диалога с автором произведения, - словом, обладать, как любое художественное произведение, вполне самостоятельным строем, скорее выбираемым автором, чем диктуемым традицией и законом критического жанра.

В-третьих, такой "текст о тексте" может, видимо, не стремиться к полноте предоставляемой информации об описываемом произведении. Автор такого текста может пренебречь местом произведения в общем литературном контексте или в контексте работ того же автора, может не озаботиться пересказом сюжета, может избежать цитирования и выбрать для себя, рассматривать ли, скажем, описываемое произведение с точки зрения традиций представляемого им жанра. Именно в этой, кажется мне, точке перед автором "текста о тексте" встает чуть ли не самый сложный выбор - выбор степени привязки собственного текста к разбираемому им произведению. Если критическая статья в классическом понимании этих слов полностью и целиком информативна и ставит своей основной задачей описание произведения в том или ином ракурсе, то "художественный" текст о тексте может быть привязан к изначальному источнику крайне слабо. Мне видится правильным утверждать, что для критической статьи литературное произведение, о котором идет речь, является в первую очередь объектом анализа, для эссе - источником вдохновения, с каковым вдохновением автор в конечном итоге волен поступать в соответствии со своими собственными целями.

Чем больше я задумываюсь надо всем перечисленным выше, тем яснее понимаю, что "критическая статья", в том смысле, в котором я употребляла это словосочетание до сих пор, является, очевидно, понятием почти утопическим: мне крайне трудно представить себе текст о тексте, доведенный до такой степени выхолощенности, чтобы в нем не наблюдались ни присутствие автора с собственной системой мерок и взглядов, ни выборочность в подаче информации, ни нарушения академической, стандартной структуры, предписанной критическому тексту. Грань между "критикой" и "эссеистикой" в моем понимании этих слов оказывается эфемерной, и лично я, каждый раз, когда пытаюсь смастерить текст о тексте, испытываю соблазн двойного, двухполосного письма: соблазн вынести, скажем, в ссылки сухую фактическую информацию, жесткие аналитические замечания, биографические данные автора и прочие классические элементы рецензии и оставить в основном тексте сугубо эмоциональные компоненты - игровые, рассчитанные на передачу моего личного читательского восприятия чужой книги, - или, наоборот, комментировать сухой аналитический текст совершенно свободными по форме и манере вставками личного характера. Я восхищаюсь авторами, способными достичь полноценного симбиоза этих двух элементов текста о тексте, - например, Аделаидой Метелкиной, Ксенией Рагозиной, Сергеем Солоухом, Ксенией Рождественской, Сергеем Кузнецовым, Михаилом Трофименковым (я намеренно включаю в список двух кинокритиков, ибо те же принципы "критики как литературы" распространяются, конечно, не только на литературную критику, но и на любой текст, опирающийся на художественное произведение другого автора. Я до сих пор помню рецензию Кузнецова, начинающуюся словами: "В воскресенье вечером я ел грибы". Фильма, о котором шла речь, я сейчас, к сожалению, вспомнить не могу).

В моем понимании, степень вольности текста о тексте - авторской речи, формулировок, наблюдений - зависит, в первую очередь, от интенций автора, от того, как он сам представляет себе читателя этого текста и место текста на воображаемой шкале "критика-литература", от того, какие цели - творческие, просветительские, концептуальные - он преследует. К примеру, если текст рассчитан на более или менее широкий круг читателей, если основным желанием автора является желание "заразить" читателя собственным впечатлением о чужой книге - позитивным ли, негативным, - текст может быть сколь угодно игровым, иногда - сугубо игровым, с очень неожиданными привязками к изначальному произведению, с подменой анализа цитированием или интерпретацией, с превращением читателя и (или) себя как читателя в основной предмет описания путем использования сугубо литературных, художественных приемов для достижения легкости и запоминаемости текста, для провоцирования читателя не только на интеллектуальный, но и на сильный эмоциональный отклик. Лично о себе я могу сказать, что, делая тексты о текстах, практически всегда пытаюсь говорить именно с этой - подчеркнуто читательской - позиции, пытаясь переработать в самостоятельный текст собственную - индивидуальную, эмоциональную - реакцию, личную интерпретацию прочитанного. Противоположным примером является, скажем, текст рецензии, написанной для специализированного критического издания, где беспристрастный - насколько это возможно - анализ явно будет цениться потенциальным читателем (зачастую уже знакомым с исходным произведением к моменту прочтения критической статьи) значительно выше, чем сугубо эмоциональный отклик, - и автор меняет приоритеты, стараясь сделать центром тяжести своего произведения аналитический разбор источника (несоответствие потенциального круга читателей и круга, которому предназначен текст, чаще всего, собственно, и являются причиной порицаний за "чрезмерную заумность" или, наоборот, "чрезмерную поверхностность" предложенного разбора, - правило, распространяющееся на литературную критику и эссеистику точно так же, как на любой другой публикуемый текст). Интенция, задача и претензия автора, на мой взгляд, играют в оценке "текста о тексте" как литературного произведения не меньшую роль, чем зримые параметры того же текста, - стиль, структура, язык. По крайней мере, мне, как автору "текстов о текстах", никогда не претендовавшему на роль критика, хочется верить, что это так.

В отличии, скажем, от "текстов о фильмах" или "текстов о музыке", заслуживающих не менее пристального рассмотрения в контексте "критика как литература", чем "тексты о текстах", последние испытывают дополнительную и очень весомую нагрузку, находясь в одном пространстве с описываемыми объектами и пользуясь общими с ними приемами для передачи информации. Мне трудно представить себе "музыку о музыке" или "фильм о фильме"; литература же описывает литературу в терминах литературы, что, безусловно, делает связь "литературы" и "критики" - "текста о тексте" - максимально органичной, предоставляя автору последнего все средства для создания вполне самостоятельного произведения и в то же время позволяя воспроизвести, дать читателю почувствовать дух, стиль и голос чужой книги, чужого текста. Мне кажется, что умение воспользоваться этими средствами есть высшая форма мастерства в написании "текста о текстах".

Мои собственные попытки делать "тексты о текстах" постоянно ставят меня перед описанными мной выше конфликтами в вопросах подачи материала; мне приходится искать компромисс между, скажем, информационной структурой и "личным присутствием", интерпретацией и акцентуацией или попыткой детального анализа - и прочая, и прочая. К счастью, моя ситуация такова, что я могу, во-первых, позволить себе никогда не писать о книгах, которые мне не нравятся, а во-вторых - писать о книгах довольно редко, по большому желанию, то есть тогда, когда текст, ставший поводом для эссе, захватывает меня очень и очень сильно. Обратная - или главная? - сторона медали представляет собой очень личные отношения, в которых я каждый раз оказываюсь с описываемой книгой. Мир такой книги для меня увесист и полноценен, мне хочется не препарировать его, а существовать там, внутри, внутри, внутри. От дорогого мне чужого текста я испытываю прилив экстатического восторга и острого желания выразить этот восторг - как любую свою сильную эмоцию - буквами. В результате я, безусловно, никогда не пишу рецензий и очень надеюсь, что мои "тексты о текстах" в качестве рецензий никем не воспринимаются. Статья эта писалась ночью в квартире Настика Грызуновой. Я спросила: мать, есть в музыке что-то, когда берется чужое произведение и делается вполне самостоятельное нечто, но ясно и четко дающее представление о начальной теме, - я внятно излагаю? - Внятно, - сказала Настик, - это называется джаз.